– Мои родители попали в аварию, – прошептала, тут же понимая, что и это он наверняка знает. Дорвонцев прекрасно осведомлен обо всем, что написано в официальных документах. Но все же… – Папа скончался на месте, а мама… была в коме. Ей сделали сложную операцию, но остались ужасные шрамы на лице и теле. Она не могла смотреть на себя, желая умереть. Я продала все… и ей помогли, но она почти все время была в больнице. Инсульт, высокое давление, асфиксия как симптом панической атаки, мама постоянно была на пределе, в любую секунду моментально задыхалась. Я не могла оставить ее одну дома и работать, чтобы обеспечивать нас. И мне посоветовали отличный реабилитационный центр, но денег не было…

Говорить было тяжело. Легко только тогда, когда отпускаешь боль, а мне до сих пор невыносимо, не могу принять произошедшее. Вздохнула и продолжила:

– Я просила, но никто не дал. С Александром познакомилась за полгода до трагедии, но даже не думала считать его кавалером, вежливо попросив не ухаживать. А потом… когда нужна была помощь, нарисовался он, и сказал, что поможет: определит маму в этот центр и даст деньги. Конечно, странно и тяжело было получить такую помощь от постороннего человека, который отталкивал, но я согласилась, находясь в отчаянье. Естественно, просто так ничего не делается, и условие – выйти за него замуж и взять отпуск за свой счет. Не знаю, почему так быстро, но нас расписали через неделю и за это время маму перевели в центр. Я радовалась, надеясь, что поступаю правильно, что она пойдет на поправку…

Дальше не могла говорить, слезы текли по щекам. Молчала, а мужчина не спрашивал, только ехал, пока не оказались у нашего дома. Открыв дверь, мужчина взял меня на руки, а я сумку, прижимая к груди, и понес к подъезду. На пути нам встретился дед, услужливо открывший дверь, качая головой, хмуря лоб.

Оказавшись на диванчике в зале, дожидалась пока в комнату войдет Анатолий, отлучившийся на несколько минут покурить. Когда вошел, облегченно выдохнула. Сейчас он был взъерошенным, напряженным, ожидающим. Сглотнула, чувствуя себя неудобно. Вроде как говорил, что у него сегодня сложный день, а сам возится со мной.

– Тебе, наверное, нужно на работу? – осторожно спросила, не желая, чтобы он подумал, что хочу от него избавиться.

– Отпустили по семейным обстоятельствам, – выдал Дорвонцев, потирая виски, присаживаясь рядом, спрашивая меня: – Чай или сок выпьешь?

– Нет, спасибо.

– Тогда продолжай. Мне нужно знать, – произнес мужчина, вложив мою ладонь в свою, нежно поглаживая пальцами. – Расскажешь, и больше не буду тебя мучить. Обещаю.

Кивнула, хотя самой было сложно. Очень сложно. Когда в себе держишь, носишь, перевариваешь, то презираешь себя и ненавидишь его, а когда делишься… это совсем другое. Новое для меня.

Сглотнула и провела по ткани дивана, продолжая свой нелегкий рассказ:

– Мы поехали домой… и я… оказалась взаперти с больным человеком.

Посмотрела на мужчину, замечая, что у него масса вопросов, но он молчал, ждал продолжения. Вздохнув, чувствуя раскаленный воздух внутри себя, обжигающий внутренности, тихо проговорила:

– Не знаю, что ты прочитал из его медицинской карточки, но я знаю Лутрикова Александра как неуравновешенного больного мужчину с нездоровой психикой. Я видела и натерпелась столько всего, что удивляюсь, почему не сломалась.

Мужчина сильнее сжал ладонь и, замечая, как я рефлекторно вздрогнула, тут же убрал. Тяжело вздохнув, осторожно начал:

– Он…

– Да… – резко ответила, понимая, что он спрашивает про насилие. – Лутриков грубый, жестокий мужчина, живущий только в своем больном мире. Он… он изнасиловал меня, а потом привязал, и резал себе руки, убеждая себя, что я заслужила такое наказание. У него было раздвоение личности, то больной, жалкий и убеждающий себя в обратном, и одновременно каратель, молчаливый и жестокий. Александр не позволял смотреть на себя, а если видел, что я украдкой наблюдаю, превращался в безумца. Когда он успокаивался, то был нормальным, не подходил, не трогал, только наблюдал, своими действиями заглаживая вину. Спустя время я сбежала, но он нашел, и сказал, что не будет платить за мать. Для достоверности свозил меня еще два раза в реабилитационный центр, а потом только рассказывал о ней, объясняя, что не заслужила, так как плохо себя веду. Жила как в аду, не понимая, почему обо мне не беспокоятся, не звонят с работы. На мои просьбы сходить к матери, он молчал… Чувствуя, что что-то не так, несколько раз сбегала, но так и не доходила до центра. Мои попытки скрыться мужчина принимал с яростью, превращаясь в больного человека… в монстра, притом он становился каждый раз злее, отыгрываясь на мне. Спустя два месяца… я вновь сбежала. И пришла в центр…

Сердце разрывалось от боли. Было так плохо как никогда.

– Медсестра смущенно пояснила, что мой муж перевел ее в другую больницу, вернее, в хоспис. Для меня информация была шоком. Уточнив адрес, я бросилась туда, узнав, что она… умерла. Инсульт. Ее похоронили на кладбище для бесхозных тел. Мою маму… там, среди могил других подопечных интерната, алкоголиков и бомжей, у кого нет близких. Ее закопали там… Я нашла ее среди заросших безымянных холмиков с номерами на железных табличках. И именно в этом месте Лутриков нашел меня, воющей на земле.

Не могла успокоиться, трясло, отчего стала вздрагивать. Мужчина резко прижал к себе, и сильно обнял, целуя в волосы, давая выплакаться.

– А потом… потом… когда отошла от всего, уже больше не кричала, не царапала ему лицо… перестала желать себе смерти, успокоилась, я осознала, что беременна, – сказала и вздрогнула, ощущая ледяной мороз по коже. Пытаясь справиться с эмоциями, повернулась к мужчине, пряча лицо в мощную грудь, заставляя себя успокоиться и нормально рассказать, но перед глазами стали ненавистные дни…

Помню тогда я была на пределе, в постоянном раздражении, невероятном желании сбежать, продумывая каждый свой шаг, чтобы не совершать прежних ошибок. Сидела у трубы, с ненавистью наблюдая, как он вновь разговаривает с собой, выкрикивая кому-то не резать ИХ, заклиная бежать в сторону. Выла как белуга, понимая, что он не отпустит меня. Никогда. Даже страшно было, если узнает про ребенка. Он же неадекватный псих. Вдруг вспомнила, когда мы ночью «гуляли», или точнее сказать, он выводил меня подышать свежим воздухом, словно домашнюю зверушку, и кто-то из мужчин проходил мимо, он кидался на них, желая защитить честь его жены. А я… пыталась скрыться. В то время была похожа на гончую собаку, в любой момент готовую броситься хоть куда, только бы подальше от него.

Однажды у меня получилось, и я сбежала. Сутки скрывалась, пряталась, названивая его боевому сослуживцу, который был в отъезде. Как-то увидел меня с ним, когда Александр еще уговаривал меня на брак, не показывая своей сущности, Антон передал листок и сказал, чтобы обращалась, когда прижмет. Не получив ответа от Кротова, утром побежала в ЗАГС. Оплатив госпошлину, как умалишенная мчалась с бумажкой, у дверей налетая на Лутрикова.

Ужас. Дикий ужас испытала, увидев в его глазах сумасшествие и предвкушение. Закричала, но тряпка с какой-то мерзостью закрыла рот и нос, и я провалилась во тьму.

Очнулась я на полу в наручниках, совершенно голая, вся в крови. Его крови. Он вновь резал себя. Меня вырвало и, слушая, что он собирается со мной сделать, сказала о ребенке, рассчитывая, что Александр пощадит нас, ведь во мне растет его ребенок.

Чего не могла ожидать, так это того, что он озвереет как никогда. Я только помню его слова: «Я не хочу! У тебя не может быть детей! Не может! Только я!». А потом наступил АД… Мой личный, невыносимый, сжирающий все живое, что во мне было.

Я оказалась в больнице… в каком-то захудалом районе, где меня не слушали, когда просила вызвать участкового. Гинеколог и медсестра не разговаривали со мной, сочувствуя, что я потеряла ребенка и, советуя не клеветать на мужа. Не могла поверить в такое беззаконие. Бред. Когда начала кричать, получила внутривенно дозу снотворного.

Очнулась в грязной, маленькой избе с настоящей печью. Русские печи только на картинках видела, думала, они красивые, а тут вся черная в копоти, пыли и грязи. Старая кровать с прогнившим матрасом. Маленькие кривые окна. Деревянный стол посреди комнаты, а на нем открытые консервы, сковородка, несколько кружек. На полу пустые бутылки от водки, миска для животного, перевернутая, лежащая в белой жидкости. Запах стоял невыносимый. Такой мерзкий, что меня выворачивало наизнанку.

– А потом пришел он, в тот момент, когда я… пыталась вылезти в окно. Не знаю как, но, когда пыталась драться на полу, выхватила нож из кармана брюк и порезала ему лицо. Когда он кричал, чтобы его спасли, ударила по голове кочергой, и он упал без чувств. Вытащив деньги, все что было, я бросилась из дома. Заплатила старику, ехавшему в город, и дозвонилась сослуживцу Лутрикова. Он приказал мне остановиться в каком-то лесочке и сидеть тихо, отдав все деньги деду, чтобы довез мой телефон в пункт назначения. Позже… через четыре часа Антон приехал за мной. Увез, помог с деньгами и научил правильно прятаться. Пообещал помочь, сказав, что позвонит, а потом… когда не выдержала и набрала сама его номер, взяла трубку женщина и сообщила, что его больше нет…

Повернулась к нему и тихо… очень тихо просипела:

– Понимаешь? Ты понимаешь, почему я тебе не сказала? Понимаешь?

Мужчина кивнул, вытирая мои слезы, и уверенно проговорил:

– Я тебе обещаю, теперь все будет хорошо. Не бойся. Я сделаю все, чтобы поймать его. Он свое получит. Ты веришь мне?

Молчала… Не зная, что сказать… Разве можно знать, как поступит псих? Нельзя. Мне было страшно, и я не могла поверить, что Лутрикова так просто найдут. Мне было сложно такое даже представить.

Дорвонцев нахмурился и прислонил к себе, ласково обнимая. Я же чувствовала себя разбитой… Не было сил ни на что. Хотелось закрыть глаза и ненамного забыть обо всем.

Сколько мы так сидели, не знаю, только помню его тихий голос, а потом мысли ушли, и я погрузилась в сон.



***



Прошла неделя. За эти дни мы стали ближе как никогда. Сблизились, что меня очень волновало. Мы много разговаривали на любые темы, пили чай на балконе, вместе ужинали, все, и если сразу мужчина вытягивал из меня что-то, то потом я стала сама делиться.

Толик попросил меня не выходить из дома без него, напоминая, что Лутриков больной человек с военной подготовкой и поэтому рисковать не стоило. Около дома патрулировала машина. В случае опасности, я могла позвонить Дорвонцеву или им. Каждый день охраняла разная смена, поэтому номера сотовых телефонов ежедневно менялись. Притом Толик мне постоянно звонил, спрашивал, как себя чувствую, и еще интересовался, нужно ли что купить. Самое смешное, что еще меня навещал дедушка с первого этажа, дворник. Он постоянно подходил к двери и тихо стучал, хрипло выкрикивая:

– Милка моя, ты там как?

Глупо улыбалась и перезванивала со стационарного телефона, действуя по указаниям Дорвонцева, заверяя, что все хорошо. Если не хорошо, должна была через дверь сообщить, что все нормально, чтобы он понял и позвонил Анатолию.

Спала я в спальне на хозяйской кровати, а Анатолий в зале на диване, уступив свое место мне. Его решение удивило. Очень странно, тем более после того, что у нас было, но мужчина заверил, что он настоял на том, чтобы жила у него потому, что хотел помочь, а не ради секса или чего другого. Не знаю, это было непонятно, но тут же понимала, что я бы не смогла сейчас… даже лежать рядом, или нет. Не знаю. В любом случае была вдвойне благодарна ему.

После того как вновь встретилась с Александром, его яростью, стала ощущать себя так, словно в ловушке, испытывая неопределимое желание сбежать. Трудно жить вот так взаперти. Но сейчас я хоть и взаперти, но это сделано для моего блага, чтобы спастись от больного психа.

Опухоль полностью сошла везде, и сейчас уже почти нормально наступала на ногу при ходьбе. Лицо в данный момент украшали желтые следы от ударов, чернота быстро прошла, благодаря тому, что постоянно втирала мазь. Чувствовала себя хорошо. Вопрос со съемной квартирой Дорвонцев решил.

Позавчера вечером в гости заезжали Мила и Айсберг. Они отправлялись домой. Мы поужинали и попрощались с ними. Признаться, семья Смирновых очень спешила, Милана чувствовала себя некомфортно в последние дни. Будущая мама уверенно мне заявила, что еще немного и родит сына, засмеялась, озвучивая надежду, чтобы только не в дороге. Андрей недовольно молчал, переживая за нее, но, не говоря ни слова. Думаю, как нормально родит, так и выскажет. За ним не убудет.

Провела пальцами по кровати, где сидела и с грустью подумала, что все же была не против, если бы Анатолий пришел ко мне в спальню. Даже просто рядом спать. Правда еще ни разу просто так не спала. Удивлялась сама себе, тем более после того, что пережила. Именно в эту минуту осознала, что очень этого желаю. Скучала по прикосновениям, ведь сейчас мы держимся на расстоянии. Знала, что не стоит и не нужно быть столь простой, но от своих тайных мыслей не желала прятаться.