Анна перегнулась через каменный парапет, ограждавший реку, и устремила свой взгляд на непроницаемые окна частных покоев кардинала. Интересно, они уже послали за Перси? И перенесет ли он гнев отца так же стойко, как выговор Уолси? И прислушаются ли оба эти старика к его словам? Безвестность и бездействие были для нее просто невыносимы. Ей во что бы то ни стало надо самой попасть туда и узнать, что там происходит.

Она стояла на ветру, поглощенная своими мыслями. А вокруг нее кипела жизнь: вот высадились на берег и отправились с визитом к королеве испанский посол и сэр Томас Мор; неподалеку шла разгрузка баржи с сеном для королевской конюшни; туда-сюда сновали королевские посыльные и другой служивый люд. Женщина, похожая на белошвейку, бранилась с лодочником, который, поторговавшись, доставил ее к особняку. Затем прошел плотник со своим инструментом. Каждый, казалось, мог идти, куда хотел, но только не она. А сейчас, может, там решалась ее судьба.

Не в силах перенести свое вынужденное бездействие, Анна начала ходить взад и вперед. К кому можно было бы обратиться за помощью? Кому можно довериться? Даже Маргарет Уайетт не была посвящена в события той ночи, после которой устный договор между Анной и Перси обрел новую силу.

Кто-то весело окликнул ее. Анна недовольно подняла голову. Это была молоденькая Арабелла Савайл, недавно появившаяся при дворе. Когда она только приступила к своим обязанностям, Анна, припоминая свою собственную тоску по дому, на первых порах опекала ее. Эту жизнерадостную добрую девушку быстро полюбили и хозяева, и слуги. Это было милое создание с круглым веселым личиком, голубыми глазами и вздернутым носиком. Казалось, само небо посылает Анне Арабеллу. И она решилась.

— Спускайтесь сюда покормить лебедей! — позвала она ее, бросая пару мелких серебряных монет на поднос торговца пирогами, который обслуживал паромщиков.

Но как только они с Арабеллой начали кормить хлебом целую стаю голодных молодых лебедей, она обратилась к девушке, понизив голос:

— У вас ведь есть в Йоркском дворце тетушка, в ведении которой находятся все служанки, не так ли? — спросила она.

Арабелла утвердительно кивнула, польщенная, что обожаемая всеми Болейн проявляет к ней такой интерес.

— И вам позволено навещать ее иногда?

— Всегда, когда я свободна.

Анна кинула в воду последние крошки.

— Белла, а вы могли бы отправиться туда сейчас? — спросила она.

Младшую фрейлину королевы слегка озадачила напряженность, прозвучавшая в словах Анны.

— Да, наверное. Надо только спросить донну де Салинас.

Странно было видеть, как эта обворожительная Болейн, предмет мечтаний всех мужчин, в отчаянии дергала Арабеллу за рукав.

— Поезжайте сейчас! И возьмите меня с собой, — взмолилась Анна. — Для меня это вопрос жизни и смерти… Вы, наверное, знаете, что там отец милорда Перси.

Мимо них все время проходили люди, и Арабелла уловила только часть того, о чем ей шептала Анна. Но для нее Нэн Болейн была кумиром, да и девушка давно ждала случая, чтобы отблагодарить свою добровольную наставницу за ее доброту. И вот случай представился. К тому же он сулил заманчивое приключение и как раз с такой долей риска, которая не останавливала, а, наоборот, только возбуждала ее.

— С удовольствием, — согласилась Арабелла; ее голубые глаза заблестели от возбуждения. — Но как вы сможете…

— Эта ваша служанка… Она примерно моего роста. Вы могли бы под каким-нибудь предлогом позаимствовать ее плащ?

И они вместе заспешили во дворец.

Когда мисс Савайл снова появилась у причала и приказала лодочнику доставить ее в Йоркский особняк, то это никого не удивило. Как обычно, с ней была ее служанка: высокая стройная девушка, закутанная от ветра в плащ с капюшоном, и с корзинкой подарков в руке.

— Я постараюсь все выпытать у тетушки, — пообещала Анне Арабелла, когда они сошли на берег. — Но пока я буду с ней, боюсь, вам придется ожидать меня в конце зала в окружении слуг и торговцев, а то тетя может вас узнать.

Это Анну мало волновало. Может, все было даже к лучшему: среди стольких людей что-нибудь интересное да услышишь. Избегая нежелательного сейчас внимания нескольких пажей, которые могли видеть ее в Гринвиче, Анна прошла через зал и села на скамью между группой молодых причетников и пожилым священником, который не поднимал головы от четок.

Сидя там в чужом плаще с накинутым на голову капюшоном, как будто бы у нее болели зубы, она наблюдала, как разного рода публика входила или выходила то в дверь со стороны двора, то из людской. Плотники, слуги, повара имели такой важный вид, как будто знали, что что-то скоро здесь произойдет, и старались не пропустить этого момента.

Анна была уверена, что бритоголовые причетники, сидевшие рядом с ней, обсуждали семейство Перси.

— Его отец сейчас в галерее с милордом кардиналом, — объявил проходящий мимо привратник, подтвердив тем самым ее подозрения.

У двери засуетилась стайка жизнерадостных пажей, ожидавших очередного представления.

Как Анна ненавидела их всех за то, что они сейчас потешались над любовью, составляющей всю ее жизнь.

— Тсс! Они идут сюда! — предупредил человек, в котором Анна узнала конюха Джорджа Кавендиша.

Богато расшитый занавес был отдернут в сторону, и в зал вошел кардинал Уолси со своим гостем; они остановились на возвышении у эркера окна и продолжили разговор.

Сердце Анны бешено забилось. Так вот каков был отец Перси! Высокий, смуглый и угрюмый человек с проницательными глазами и орлиным острым носом; его красный костюм для верховой езды так ужасно контрастировал с пурпурным одеянием хозяина.

Он обернулся и со своего возвышения, окинул взглядом толпу, собравшуюся в противоположном конце зала, как будто что-то обдумывая.

— И где этот молодой болван? — спросил он, не понижая голоса.

— Я сейчас пошлю за ним, — вкрадчиво ответил Уолси.

А пока они ждали, граф послал за кружкой крепкого вина, чтобы должным образом подготовиться к встрече, так что, когда Перси поспешно появился в дверях, щеки отца не отличались по цвету от красного редингота.

Анна могла даже дотронуться до Перси, когда он проходил мимо того места, где она сидела. Она хотела окликнуть его, чтобы поддержать в трудную минуту, но не решилась. Он шел с высоко поднятой головой, зная, что настал тот час, когда ему придется доказать всем, что он умеет поступать как настоящий мужчина. Во всем его облике чувствовалось что-то смелое или даже вызывающее, что так нравилось Анне.

Увидев своего отца, он было собрался напрямик пойти через зал и поздороваться, но граф нетерпеливо махнул рукой и рыкнул на него, заставляя остаться на месте.

Произнеся вежливое «с вашего позволения» хозяину и закатав длинные рукава, как будто он собирался мыть руки или бороться, Нортамберленд быстро спустился по лесенке со своего возвышения и подошел к сыну. Все в нем дышало гневом. Увидев его таким с близкого расстояния, Анна с замиранием сердца поняла, насколько малы были их надежды на его милосердие. Ненависть к молодому человеку, которому суждено проводить его в последний путь и наследовать его землю, вытеснила всю отцовскую любовь из этих злых, близко посаженных глаз.

— Ты всегда слишком много мнил о себе, никчемный бездельник, — начал он, цедя каждое слово сквозь зубы. — И теперь я вынужден сломя голову нестись сюда, потому что ты успел уже навлечь на себя гнев короля. Какое утешение я буду иметь от тебя на старости лет?

Перси стянул с головы модную шляпу, всем своим видом выражая поспешную покорность. От такого обращения он растерялся и выглядел совсем как провинившийся мальчик.

— Не здесь, сэр! — взмолился он, оглядывая толпу любопытных простолюдинов.

Но напрасно сын взывал к фамильной гордости отца. Вне себя от гнева, тот решил еще больше унизить Гарри, отчитывая его на людях.

— А где же еще? — грозно спросил он. — Разве ты сам не опустился до уровня лакея? Вместо того чтобы поучиться у милорда кардинала уму-разуму, ты тратил драгоценное время на ухаживание за девчонкой, до которой тебе не должно быть никакого дела. Хороший подарочек ты мне преподнес.

— Но мне до нее есть дело! — возразил Перси, однако протест его прозвучал как-то неубедительно; авторитет отца подавлял всю его смелость.

Нортамберленд не счел своим долгом хоть как-то отреагировать на слабое возражение сына, а продолжал дальше распекать его:

— Сорил ради нее деньгами, которые мой отец и я скопили своим трудом, — пожаловался он.

«Старый мерзкий скряга», — возмутилась Анна, гадая, потребует ли он вернуть назад лошадь и кольцо.

— Милорд кардинал говорит мне, что ты был настолько глуп, что позволил связать себя с ней каким-то договором, — продолжал Нортамберленд.

Все в зале ловили каждое их слово. Даже сам Уолси сидел с заговорщицким видом, стараясь ничего не пропустить. Стояла полная тишина.

Вся жизнь Анны зависела сейчас от ответов ее любимого. Со своей незаметной скамьи в дальнем углу ей был виден только его профиль да руки, нервно теребившие богатую шляпу.

— Да, это так, — ответил он. Но голос его звучал уже далеко не так дерзко, как тогда перед кардиналом, когда он чувствовал поддержку своих друзей.

Щеки Нортамберленда из красных сделались пунцовыми.

— Есть у тебя хоть капля уважения ко мне и к нашему королю, которому мы столь обязаны, или в твоей глупой голове нет никаких разумных мыслей? — закричал он. — Разве ты не понимаешь, что из-за твоего упрямства король может уничтожить и меня, и все мое потомство. Неужели тебе не приходила мысль о том, что в погоне за любовными утехами ты рискуешь потерять свое собственное поместье?

Как поверхностно и быстро судили они обо всем, эти меркантильные старики! Ведь они тоже были когда-то молодыми и должны помнить, какой чистой и бескорыстной бывает первая любовь.

— Вы не понимаете, сэр. Это не легкое увлечение, — пытался объяснить Перси. — Анна Болейн — племянница герцога Норфолкского. Она делает честь нашему дому. И я люблю ее всем сердцем.

Для молодых влюбленных такое объяснение казалось достаточным и разумным. А для тех, кто стоял над ними, но полностью зависел от короля, все эти взаимные привязанности были пустяком по сравнению с гневом монарха. Почему, ну почему Генрих Тюдор снизошел до того, что сам стал устраивать ее судьбу, недоумевала Анна, жалея, что их семья последнее время стала пользоваться такой известностью.

— Ты подчинишься моему приказу и женишься на той, которую я сам выберу, или, Бог свидетель, я лишу тебя наследства! — взревел Нортамберленд. — Что у меня других сыновей нет, кому оставить титул?

Конечно же, ему было чем припугнуть Перси. Он знал, как сохранить власть над ним. Анна легко могла себе представить целый ряд послушных сыновей, склоненных у его могилы, а также их бедную мать, каждый год рожавшую по наследнику и безвременно сошедшую в могилу в результате его настоятельных забот о продолжении рода.

Быть лишенным наследства — значило потерять Врессел и с ним королевскую службу по охране границы, а также все, что Перси там так любил, — и все это из-за нее. Анна видела, как он застыл на месте, обдумывая, что сказал отец.

— Мне никогда не нравилась Мэри Талбот. Я просто сойду с ума, живя с ней под одной крышей. Я не смогу даже дотронуться до нее, как же тогда я произведу вам на свет наследников? — бормотал он в отчаянии, переживая, что приходится обсуждать такие вещи на людях.

— Таким же образом, как и остальные. Люди и повыше тебя всегда брали жен там, где было велено, а не там, куда их уводила страсть, — зло отпарировал отец. — Ты что думаешь, когда я женился, я…

Рука Перси перестала теребить шляпу и в момент легла на рукоять кинжала. Он обожал свою вечно отягощенную заботами мать. Тут даже Нортамберленд понял, что говорит что-то не то, и, пристыженный, отвернулся, оборвав себя на полуфразе.

— Я молю Бога, чтобы он помог мне вразумить тебя, и надеюсь, что моего внушения будет достаточно, чтобы ты впредь верой и правдой служил Его Величеству и милорду кардиналу, а не накликивал беду на своего отца, — увещевал он, немного смягчившись.

Он поближе придвинулся к сыну, так что Анна невольно отметила разительное сходство между ними. Хотя этот жест и означал, что, подчинив себе сына, отец готов примириться с ним, он тем не менее продолжал сверлить его своими колючими глазами и каждое слово сопровождал для большего впечатления решительным взмахом руки.

— Ты дашь мне слово, что не будешь пытаться увидеться с этой Анной Болейн, а я уж позабочусь, чтобы женить тебя на дочери Шрузбери еще до конца этого месяца, милорд кардинал тому свидетель.

Перси побледнел. Было видно, что он сдается. Это было неизбежно. Помимо отцовского гнева, на Перси неумолимо давили воспоминания о родных и близких, о годах, прожитых в отцовском доме.