Маргарет Барнс - Торжество на час

Анна знала, что Томас искренне желает ей только добра. И чтобы не потерять его навсегда, она постаралась как можно деликатнее высвободиться из его объятий.

— Не исключено, что король прикажет мне прибыть ко двору, — сказала она, поднимая письмо с земли.

— Если так будет, не забудь, что случилось с…

— С моей сестрой? Нет, я не забуду. Но теперь ты знаешь, Томас, что жениться на мне означает для тебя добровольно положить голову на плаху.

Джокунда считала, что Томас проявил себя с наилучшей стороны. Анна, растерянная, бродила по длинной галерее с книжкой стихов в руках, но не могла сосредоточиться. Переворачивая совсем не прочитанные страницы, она вновь ловила себя на мысли, что не представляет себе другую женщину хозяйкой Эллингтона. «Всю мою жизнь, — думала она, — я считала себя невестой Томаса». Он все так же любит ее, она и теперь могла бы выйти за него замуж, если бы не Генрих Тюдор.

Но Генрих Тюдор не упускал ничего в жизни. Желания других людей не имели значения, если чего-то пожелал он. А что до молчания Анны, то оно только разжигало его страсть. Он вовсе не был недоволен. Наоборот, ему казалось интригующим, что она отважилась на столь чудовищное непослушание. Это лишь доказывало, что она не станет легкой добычей и придется приложить некоторые усилия, чтобы заставить ее покориться. Ему нравились такие женщины. Норов он ценил как в лошадях, так и в женщинах. Большое удовольствие — усмирять и тех, и других.

Не получив ответа, он не замедлил явиться сам. Нашлось бы множество поводов посетить в это чудесное утро Хевер и повидаться с верховным мажордомом королевского двора, без того чтобы вызвать какие-либо кривотолки по этому поводу. Да и сэр Томас Болейн всегда был сговорчив. И на этот раз Генрих застал Анну врасплох.

Она не слышала, как он откинул гобеленовую штору и вошел в галерею. Когда она подняла глаза от книги, король стоял перед ней, и по сладострастному выражению его лица она поняла, что он уже несколько минут рассматривает ее. «Как зверь перед прыжком», — подумалось ей.

У нее перехватило дыхание. Анна не ожидала, что он застанет ее вот так, совершенно одну. Отложив в сторону томик стихов в кожаном переплете, она приветствовала короля глубоким реверансом. Нет, решила она, ему не удастся поставить ее в положение глупого напуганного кролика.

Она была грациозна в каждом движении. Он самоуверен и полон чувств.

— Что читает в это солнечное утро мистрис Анна? — произнес он своим мягким сочным голосом.

Его учтивость лишала ее уверенности. Не доверяя своему голосу, она почтительно протянула ему книгу. Он подошел ближе, взял книгу и стал бережно перелистывать тонкие украшенные цветными рисунками страницы. Его рыжеватые брови удивленно поднялись, когда он прочел заглавие.

— «Тролль и Кризида»? Крепкий орешек для неискушенной девушки, я думаю?

— Мне нравится.

— Мне также, — усмехнулся он.

Держа в руках книгу и устремив на девушку слегка насмешливый, полный чувственного любования взгляд, он тихо и нежно продекламировал несколько строк из поэмы. Слишком нежно.

То, что он расставлял ей ловушки, возмутило Анну, и она покраснела, как простая девчонка-горничная. Но решила, что не даст сбить себя с толку.

— Сэр Томас Мор считает это очень хорошими стихами, — сказала она, горделиво вскинув голову.

— И он прав. Я бы хотел положить их на музыку для вас.

Мгновенно приняв ее полный достоинства тон, Генрих перестал флиртовать с ней. Он отложил книгу и присел на стул с изогнутой спинкой, на котором обычно сидела Анна, когда занималась музыкой.

— Вам давно пора вернуться ко двору, дабы радовать нас своей красотой и достоинствами в добавление к очаровательному остроумию вашего брата, — сказал он.

Губы Анны вытянулись в жесткую линию.

— Имея столь важные дела, Ваше Величество едва ли могли знать, что я была серьезно больна, — ответила она холодно.

— Неужели? — грубовато-шутливо спросил он. — Разве среди моих приближенных нет ваших родственников? И вы полагаете, что я никогда не справлялся у них о вашем здоровье?

Его слова звучали искренне, в них слышался упрек, и Анна почувствовала себя сконфуженной.

— Ваше Величество так великодушны… — прошептала она.

— Не слишком великодушен, вы знаете это, — резко возразил он. — Мне не хватало вас, Нэн.

Анна взглянула на него.

— Но вы приказали мне удалиться от двора. — Она бы добавила, если б посмела: «Без достаточных на то оснований».

— Разве так не было лучше — тогда?

Своими словами он как бы давал понять, что они оба знают, о чем идет речь. Это раздражало Анну, но она отдавала себе отчет в том, что он прав: так действительно было лучше. Ведь если бы она не заболела и осталась при дворе, то как бы она преодолела без доброй заботливой Джокунды безысходное отчаяние последних месяцев?

— Но сейчас вы должны вернуться. — Слова короля звучали учтиво, скорее как просьба, а не приказ.

Он встал и медленно подошел к окну, из которого открывался восхитительный вид на редкий по красоте хеверский парк.

Так же учтиво поднялась и Анна: она не могла сидеть, когда король стоял.

— Я еще не совсем здорова, — упорно сопротивлялась она.

Генрих резко отбросил полу своего расшитого драгоценными камнями бархатного плаща. Уверенно подойдя к ней, он приподнял ее голову за подбородок и внимательно посмотрел в лицо.

— Маленькая негодница все еще сердится? — прозвучал его короткий грубый смешок. — А что ты ожидала? Чтобы я стоял в стороне и смотрел, как этот рыжий парень, задыхаясь от страсти, обхаживает тебя? Ту, которую я выбрал для себя!

Его слова снова ввергли ее в мучительные воспоминания. Шелест шелка и запах духов, залитые солнцем лужайки и голосок маленькой Мэри Тюдор, страстные объятия любимого. Анне пришло на ум, что для Генриха она, пожалуй, как молодая необъезженная кобылица, которая бьет копытами и кидается на своего dompter[13], который хорошо знает и понимает все ее уловки. Нет, нельзя уступать ему!

— Поскольку я не знаю, за какую провинность королева дала мне мой conde[14]… — начала она.

Он усмехнулся.

— Вы не должны держать зла на мою жену. У меня нет сомнений относительно того, что она была очень рада спровадить вас, но дело в том, что это я приказал ей отослать вас домой.

Темные глаза Анны блеснули ненавистью в ответ на самодовольный взгляд его светлых глаз. Она понимала, что он любуется собой.

— Ну, что ты теперь скажешь, моя прелесть? — мягко спросил он, наклонился и легко поцеловал ее полуоткрытые губы.

— Что Ее Величество, может быть, не желает моего возвращения, — продолжала спорить Анна.

Она заставляла себя сопротивляться, хотя чувствовала, что колени у нее подгибаются.

— Может быть, и не желает, но она пошлет за тобой. И очень скоро.

Анне стало трудно дышать. Он держал ее очень близко — это нечестная игра. Гнев и отчаяние захлестнули ее, и она почувствовала, как к горлу подступают рыдания.

— Все равно мне нужна моя мачеха, — произнесла она ослабевшим голосом.

Видя, что Анна действительно расстроена, Генрих отпустил ее. Он остановился у стола, на котором лежала великолепная лютня и ребек[15], привезенные ею из Франции, и провел пальцами по струнам.

В душе Анны была полная сумятица. Она стояла и смотрела на его широкие плечи, на красную шею и коротко остриженный затылок. Левую руку она спрятала в рукав, а правую положила на шею, как часто делала в минуту душевного волнения.

Генриха, казалось, не слишком заинтересовали редкие инструменты, которые он разглядывал. Когда король вновь повернулся к ней, в нем не осталось и следа властности или насмешки.

— Послушай, Нэн, — сказал он, и в его вдруг охрипшем голосе слышалась искренность, — мне все равно, как и с кем ты приедешь. Лишь бы ты приехала. Я разрешаю леди Болейн прибыть с тобой. Мне одиноко сейчас, и ты нужна мне.

Они стояли и изучали друг друга глазами, как два борца перед тем как выйти на круг. И через несколько мгновений застывшая маска на красивом лице Анны стала смягчаться улыбкой.

Она поняла, что сегодня одержала над ним победу и может позволить себе быть великодушной. С присущим ей тактом она постаралась скрыть свое торжество.

— Вы желаете, чтобы я вернулась ко двору, как и прежде, фрейлиной королевы? — спросила она.

— Я бы предпочел, чтобы ты была при короле, — грустно усмехнулся он.

Но Анна отрицательно покачала головой.

— Это было бы бесчестьем, — строго заметила она. Он смотрел на нее, как будто обдумывая какое-то решение.

— Да, действительно, ты еще слишком худа и бледна, — уступил он. — Я скажу леди Болейн, чтобы она лелеяла тебя, пока ты не будешь чувствовать себя хорошо и сможешь приехать.

— Вы так добры, сир, — она низко склонилась в реверансе. — Я понимаю, что Ваше Величество могли бы приказать мне…

Он слегка ущипнул ее за щеку.

— Но что я получу за это, моя прелестная Нэн? Хмурый взгляд этих черных глаз и обидный ответ надутых губок, созданных для поцелуев?

Он больше не пытался прикоснуться к ней и говорил просто и серьезно.

— Поверь, мне бы очень хотелось покинуть эту красивую комнату, унося с собой приятные воспоминания о непринужденном смехе, проникновенных взглядах, о стихах, прочитанных вместе. Я бы хотел, чтобы мое присутствие доставляло тебе удовольствие. Но я буду терпеливо ждать, — добавил он, направляясь к двери, — с тем чтобы вернее добиться своего.

Но неожиданно взметнувшаяся искорка кокетства, которое было так присуще Анне, не дала ей оставить все как есть.

— А вы уверены, что добьетесь своего? — спросила она, бросив на него дразнящий взгляд из-под полуопущенных длинных ресниц.

Очарованный, он остановился на пороге, одной рукой придерживая тяжелую штору. В лучах утреннего солнца он — статный, широкоплечий — представлял собой величественную картину. И из всех красивейших женщин, трепетавших при одном его приближении, Генрих Тюдор, король Англии, выбрал ее. Но не величественный вид и не высокая честь, оказанная ей, тронули Анну. Что-то привлекло ее в нем самом.

Он был страстным, нетерпеливым, полным жизненных сил. Она удивлялась про себя, почему еще совсем недавно он казался ей таким пожилым. Несмотря на обиду и неприязнь, ей вдруг подумалось, что хорошо, наверное, быть любимой таким мужчиной. Эту мысль, впрочем, она тут же с презрением прогнала прочь.

— Я никогда не позволяю дичи ускользнуть от меня. Спроси об этом моих охотников, — сказал он, и Анна еще долго слышала его самоуверенный смех, раздававшийся в стенах Хевера после того, как он опустил за собой штору и в сопровождении сэра Томаса Болейна спустился по лестнице.

— Как только у Нэн хватило смелости не ответить на первое письмо короля? — сказала Джокунда, со страхом глядя на второе письмо, как будто это было послание дьявола.

— Смелости ей не занимать, — самодовольно заметил сэр Томас.

— Смелости у нее побольше, чем у Мэри.

— Да и ума тоже!

Чтобы лучше рассмотреть королевское письмо, Томас Болейн отодвинул в сторону листы с набросками герба Ормонда, которыми был завален его стол. Стоит ли теперь беспокоиться о каком-то ирландском владении? Будь это год назад, он раскрыл бы дочери свои тайные намерения относительно Ормонда и растолковал бы ей, как им вместе преуспеть в этом деле. Теперь же оказываемое ей внимание короля поставило семью Болейнов на совершенно иную ступень.

Правда, в душе сэра Томаса поселился страх, что острый язык дочери не доведет их всех до добра. Как образумить ее? У Анны светлая голова, но она — горячая, страстная натура, а главное — гордая и властная.

— Возьми письмо, отнеси его Анне, — велел он жене.

— Уму непостижимо! — ворчала хозяйка Хевера, неохотно принимая письмо. — Верховые с посланием из дворца каждые несколько дней. Присылаются туши только что подстреленных оленей, чтобы поправить ее здоровье, но на самом-то деле, конечно, чтобы показать ей, какой он хороший охотник. И это: «Заботьтесь о ней, дорогая леди Болейн», — как будто я без него не знаю своих обязанностей!

— Джокунда! Я вынужден напомнить тебе, что речь идет о короле!

— Как бы я хотела, чтобы не о нем мы сейчас говорили! Был бы это молодой Уайетт или какой-нибудь другой молодой человек, но только с честными намерениями. Если она сейчас поддастся искушению, то будет потом гореть в аду!

Лицо сэра Томаса покраснело.

— Это не так, говорю я тебе, — когда речь идет о короле.

Но Джокунда знала, как расцвела душа Анны, когда она любила по-настоящему. А то чувство, которое вызовет в ней Генрих Тюдор — уродливое, расчетливое, — только озлобит и растлит ее.