— Сказано: «Не прелюбодействуй», — процитировала леди Болейн из единственной книги, которую знала. — И, насколько я помню, там ничего не говорится насчет сожительства с королями.

На это ей было объявлено, что такие глупые рассуждения являются прямым следствием пагубной лютеранской идеи о том, что женщины могут читать Священное писание самостоятельно.

Джокунде ничего не оставалось, как отнести письмо падчерице. И, наверное, потому, что она никогда не пыталась выведать что-то у Анны и вообще не имела привычки совать нос в чужие дела, Анна посадила ее рядом с собой на дубовый сундук и стала громко читать:

— «Моей госпоже и повелительнице! — так романтично начиналось послание Генриха. — Поскольку много времени прошло с тех пор, как я имел о вас известия, а также и о вашем драгоценном здоровье, то моя большая любовь побуждает меня вновь писать к вам…»

— Большая любовь! — пробормотала Джокунда, невольно впадая в благоговение от мысли, что эти слова писаны в Вестминстере.

— Как будто ему известно, что такое большая любовь, — фыркнула Анна. — «С тех пор как мы расстались с вами, до меня стали доходить слухи, что вы изволили переменить свое решение и не собираетесь более возвращаться ко двору ни с вашей матушкой, ни одна».

— Да, Нэн, мы уже, кажется, использовали все возможные доводы, чтобы задержаться с отъездом.

— «Это известие, если оное достоверно, повергает меня в немалое изумление, — продолжала Анна, — так как в душе своей знаю, что не нанес вам никакой обиды». Боже милосердный! Не нанес никакой обиды! А то что он разрушил счастье всей моей жизни?!

— Давай, я дочитаю, — предложила Джокунда, увидев слезы на глазах Анны.

Дрожащей рукой она взяла письмо и стала бегло читать, выделяя голосом наиболее важные места.

— «Кажется мне несправедливым, имея большую любовь к вам…» Ты слышишь, Нэн, он снова пишет об этом! «…быть так далеко от женщины, которую ценю более всего на этом свете. Не выражу словами, любовь моя, как отсутствие ваше огорчает меня. Надеюсь только, что не по своей воле остаетесь вы дома. Но ежели окажется, что таково ваше желание, то останется мне только оплакивать свою горькую судьбу и стараться умерить свое безрассудство».

Джокунда опустила несколько строчек с формальными фразами. В конце письма стояло: «Писано собственноручно преданным слугой вашим Г. Т.»

Напыщенные слова звучали странно и нереально в маленькой уютной комнате.

— Да, иметь слугой короля Англии — это кое-что! — натянуто усмехнулась Анна.

— Его Величество прислал тебе настоящее любовное письмо. Похоже, что он действительно любит тебя. Я боялась, что оно будет непристойным.

— Непристойное оно или прекрасное, но на этот раз придется отвечать на него.

— Твой отец надеется, что теперь ты забудешь свою ребяческую любовь и подумаешь о прекрасном будущем, которое тебя ожидает, — послушно передала Джокунда слова сэра Томаса.

— Не о будущем я думаю. Я вспоминаю прошлое, — задумчиво ответила Анна. — Прекрасное прошлое. Одно короткое лето, полное радости и надежд. А он безжалостно растоптал их, как утренние грибы-дождевики!

Она подошла к окну, но ее большие темные глаза не видели ничего перед собой. Они всматривались в глубь себя, в прошлое, и в памяти вновь возникли сочно-зеленые луга у реки, покрытые маргаритками лужайки в садах королевы в Гринвиче, нежная улыбка на молодом прекрасном лице любимого.

— Как смеет надеяться король, что я полюблю его?! — возмущенно воскликнула она. — Как он смеет думать, что сможет купить мою любовь блестящими побрякушками? Да, его письмо благородно и полно любезностей, но мы-то знаем, чего он хочет, а как я могу отдать ему себя после… после…

Слова замерли у нее на губах, горло сжалось от безудержных рыданий. Она с отчаянием опустилась на пол перед подоконником, покрытым ковром, положила на него голову и обхватила ее руками.

Джокунда с жалостью смотрела на нее. Она не отходила от Анны во время ее горячки и давно поняла, что отношения Перси и ее падчерицы зашли далеко, хотя эту тайну у нее не выпытал бы никто и никогда.

— Если ты будешь непреклонна и не станешь любовницей короля, святая Матерь Божья поможет тебе, — просто сказала она. — Ведь сказано: «Благословенны чистые сердцем».

Анна встала и поцеловала Джокунду.

— Да, дорогая Джокунда, но там же сказано: «Почитай отца своего», — ответила она колко. — И я думаю, если не подчиниться ему, то, пожалуй, все это кончится тем, что они упрячут меня в монастырь.

— Большинство женщин сочли бы его не самым плохим местом, — пробормотала Джокунда.

Но Анна не относилась к тому типу женщин, которые могут отречься от всего и удалиться в монастырь. Несмотря ни на что, в мире оставалось много всего, что она очень любила. Да, у нее отняли любимого человека, но она вовсе не хотела хоронить в себе дарованную ей природой необыкновенную женскую привлекательность. Ей хотелось быть свободной, чтобы являть миру свои таланты и очарование. И чувствовать снова и снова собственную силу. И видеть страстное желание в глазах мужчин.

Вся ее жизнелюбивая натура сопротивлялась, когда Анна думала о монастырской жизни, и она вновь возвращалась мыслями к Генриху Тюдору. Она и предположить не могла, что мужчина его возраста и положения окажется таким галантным кавалером. Будь он, как ожидала Джокунда, более прямолинейным и грубым, все было бы проще. Да, как мужчина, он не лишен привлекательности. К сожалению.

Конечно, то, что он назвал себя в письме ее верным слугой, являлось лишь вежливым оборотом письменной речи. Но все-таки не указывало ли это на то, что ей предоставляется свобода в выборе решения: уступить ему или отказать?

В конце концов Анна решила, что не будет изводить себя лишними размышлениями. Когда она легла спать в эту ночь, рука ее, как всегда, скользнула под подушку, где лежал обрамленный драгоценными камнями маленький портрет Гарри Перси. Портрет — вот единственное, что осталось ей от него. Она не могла видеть портрет в темноте, но могла держать в руке, засыпая с мыслями о Гарри и молясь за него.

Но сегодня впервые некоторое раздражение примешивалось к ее чувствам. Почему она не может быть свободной, жить и любить по своему усмотрению, как другие девушки? Почему эти двое мужчин разрывают ее душу и не дают покоя ее усталому сердцу?

В свое следующее посещение Хевера король объявил, что останется на ночь.

За ужином было приятно и весело: хорошая еда, прекрасная музыка, умный разговор — все, что так присуще богатому культурному дому. После ужина сэр Томас и леди Болейн удалились из зала, оставив короля наедине с их дочерью, как будто он был женихом, а она — невестой.

Анна смущенно подняла глаза на короля. Он стоял напротив камина, и его силуэт вырисовывался на фоне пламени. Генрих был серьезен.

— Я все время думаю о твоем ответе на мое последнее письмо, — сказал он, вертя на пальце кольцо-печатку. — Меня с ума сводит то, что я никак не могу истолковать твой ответ: благоприятен он для меня или нет?

Но Анна того и добивалась. Ее ответ королю был двусмысленным. Не смея отказать ему, она старалась выиграть время.

Но сегодня вечером она поняла, что будет вынуждена ответить определенно. Если бы он не был королем! С одной стороны, она не могла простить его, но с другой — и не хотела терять его.

Генрих ждал ответа, но Анна молчала в замешательстве. Обиженный ее колебаниями, он тем не менее пришел ей на помощь. Постаравшись сбросить с себя всякую монаршую величественность, он придвинул кресло и сел рядом с ней. Взяв ее руку с уродливым пальцем в свои, он просто сказал:

— Умоляю тебя, скажи мне откровенно, сможешь ли ты полюбить меня?

Анна была тронута и благодарна ему за эту простоту. Повернувшись к нему, она другой рукой стала нервно перебирать жемчужинки, пришитые по краю его рукава.

— Я все еще не могу поверить в это, — тихо проговорила она. — Мне иногда кажется, что Ваше Величество смеется надо мной.

— Ради всего святого, Нэн, разве похоже, что я шучу? — воскликнул он сердито и вместе с тем удивленно. — Неужели человек в моем положении, когда каждый его поступок на виду у всех, будет выдумывать различные поводы, чтобы увидеться с женщиной, писать ей нежные письма и скакать каждый раз по пятьдесят миль в один конец, если он не любит ее?

— Но, поступая так, Ваше Величество умаляет свое королевское достоинство, — пробормотала Анна, на которую вдруг нашло чувство уничижения.

— Разве не течет в твоих жилах кровь Плантагенетов, как и в моих? — возразил он.

Действительно, они были равны в этом, через своих матерей. Анна знала, что принадлежность к знатному роду Плантагенетов составляла предмет неимоверной гордости для Генриха, гордости, граничащей с навязчивой идеей. Интересно, не это ли, в первую очередь, привлекло его в сестре Мэри и в ней самой, а вовсе не красота и очарование?

— Так странно… Вам стоит только пожелать, — она замялась, не зная, как обратиться к нему в этом новом для нее положении, — и любая женщина будет счастлива…

— Как видишь, нет, — возразил он с горечью. — И мне не надо никого, кроме тебя. Скажи же, наконец, найдется ли в твоем сердце место для меня?

Анна сочла благоразумным встать и отойти в другой конец комнаты. Ее движения напоминали Генриху грацию робкого молодого оленя, на которых он так любил охотиться. И никогда еще не чувствовал он в груди такого сладострастного пыла. Даже то, как она вдруг перешла от дружеской беседы к холодному официальному тону, сводило его с ума.

— Ваше Величество знает, что мы, Болейны, имели все основания относиться к вам с любовью и уважением… — начала она.

Но он не дал ей закончить. Вскочив с места, он возбужденно заговорил:

— Нэн, Нэн! Как ты можешь так разговаривать со мной? Как будто я чужой человек, а ты глупенькая жеманница? Ты же знаешь, что уже год, как я умираю от любви к тебе!

Она различила в его голосе еле сдерживаемую страсть и не стала разжигать этот огонь сильнее. Но то кокетство, которое было неотъемлемой частью ее натуры, все-таки нашло выход: она посмотрела на Генриха полуобернувшись, через плечо, с чарующей соблазняющей улыбкой.

— Но чего же вы хотите от меня? — спросила она, заранее зная ответ.

— Разве я не писал тебе об этом? Или ты хочешь, чтобы я произнес это вслух?

В одно мгновение он оказался рядом с ней и с силой привлек к себе. Он прижал ее к себе крепко, грубо, так что драгоценные камни, украшавшие его камзол, царапали ей грудь.

— Нэн, я не знал, что ты такая лицемерка. Ты вся дрожишь, — засмеялся он ликующе. — Не потому ли, что вся твоя холодность — напускная, и ты не в силах притворяться, когда слышишь признание в любви?

Он приподнял ее подбородок, так что она вновь могла дышать. Устремленные на нее глаза были полны любви и восторга.

— Я хочу, чтобы ты стала моей любовницей и моим другом, — сказал он ей. — Я устал делать вид, что еду сюда поохотиться на оленя или поговорить с твоим отцом. Больше всего я хочу объявить всему свету, что ты моя, чтобы все завидовали мне. Но как я могу сделать это, если я, может быть, обманываю самого себя, и ты не питаешь ко мне никаких чувств?

Анна молчала. Она стояла, не двигаясь, в полуобморочном состоянии. У нее не было сил сопротивляться его поцелуям. И тогда он выложил то, что ему казалось решающим доводом.

— Послушай, Нэн, — сказал он, жадно вглядываясь в ее очаровательное лицо, — если ты станешь мне настоящей и верной любовницей, отдашься мне и телом и душой, я дам тебе не только высокое положение. Я оставлю всех других женщин. У тебя не будет соперниц, Нэн. — Он выпустил ее из объятий, так чтобы она могла ответить ему. — Теперь ты знаешь, что я хочу от тебя, моя любимая. И что я могу дать тебе, — сказал он мягко и нежно.

Но она по-прежнему молчала. Он резко отвернулся от нее и стал мерить комнату большими тяжелыми шагами, то и дело бросая взгляд на ее опущенное лицо.

— Для тебя ничто, если я, Генрих Тюдор, стану твоим верным слугой? Если все, в том числе и твой могущественный дядя, будут склонять перед тобой голову? — сыпались на нее гневные вопросы.

Умолять женщину, просить ее о снисхождении — это было для него совершенно новым ощущением. Кроме сыновей, да еще развода, которого он так жаждал опять же для того, чтобы иметь их, жизнь никогда и ни в чем не отказывала ему. И сейчас в его голосе слышалась вся гамма переживаемых им чувств: от мрачного недоумения до бешеной ярости. Возможность того, что ему могут отказать, не укладывалась у него в голове.

Наконец, немного успокоившись, Генрих подошел к столу, где были разложены листы с проектами герба Ормонда, просмотрел и бросил их обратно на стол.

— Даже если ты не любишь меня, — произнес он надменно, — вы, Болейны, всегда были расчетливы.