Все смеялись и топали ногами. Поднялся такой невообразимый шум, что никто не заметил, как засуетились слуги из-за неожиданного прибытия короля. Лай гончих, выстрелы часовых, подающих сигнал, беготня грумов остались без внимания веселящихся. Они не ведали ни о чем, пока в галерею не вбежал сонный, со взъерошенными волосами паж и не прокричал тонким голосом:

— Король вернулся из Вестминстера!

— Уже? — запинаясь произнесла Маргарэт, сердцем предчувствуя недоброе.

— Он увидит меня в роли Цирцеи! — возбужденно воскликнула Анна.

Генрих обожал маскарады. Она сияла, представляя, как он обрадуется, как подойдет и обнимет ее, довольный, что оказался дома рядом с ней, что теперь они смогут вздохнуть с облегчением и предаться веселью после столь печального дня, что их любимый Хэмптон стал для них родным домом, где не нужно было притворяться на публике. Впереди было достаточно времени, чтобы подумать о притворной скорби…

В наступившей тишине послышались его шаги на лестнице.

— Откройте скорее дверь! — приказала она, не в силах подавить свое ликование.

Она стояла посередине галереи, со всех сторон окруженная девушками в платьях с шафраном.

Марк Смитон, горящий от страсти, подбежал и открыл дверь настежь.

Генрих застыл на пороге, недоуменно моргая. В своем коротком развевающемся плаще с неимоверно огромными рукавами он заслонил дверной проем, скрывая следовавших за ним людей.

Все замерли, только слышно было, как вздохнула Анна.

От бархатной шляпы до отполированных модных ботинок он был одет во все черное, только скромный нож, свисающий с пояса, был серебряным. Анна никогда раньше не видела его в черном. Черный цвет стройнил его и подходил к его светлым волосам. Но почему-то Генри показался ей чужим: суровым и недоступным, погруженным в личное горе. А может ей это только показалось? Но глаза его припухли и покраснели от слез.

«Лицемер!» — подумала она, закипая. Анна знала, что его легко разжалобить, но эта утрата ничего не могла значить для него по сравнению со смертью любимой сестры Мэри, — тогда он искренне оплакивал ее в тишине!

Анна остановилась на полпути, слова приветствия застыли на губах.

— Я увидел свет в окнах! Что за оргию вы устроили тут? — отчеканил он.

Голубые глаза смотрели не мигая, его взгляд, словно удар хлыста, прошелся по участникам веселья, боясь пропустить хотя бы одну мелкую деталь.

Анна знала, что со двора окна галереи не видны. Плеть, которую он сжимал в руке, говорила о том, что он не на барже приплыл сюда. Без сомнения, Хенидж посчитал своим долгом сообщить королю о веселье. Хенидж, которого она не пригласила…

Молча она ждала, когда Генрих войдет в галерею.

— Разве лорд обер-гофмейстер не передал мое распоряжение о трауре при дворе? — осведомился он с холодной ужасающей вежливостью.

— Не… Передал, Ваше Величество, — призналась Анна, потупив взор на вызывающую желтую шелковую юбку, складки которой она теребила трясущимися руками.

— Тогда почему вы веселитесь вместе с этими дамами всю ночь напролет, да еще в таких гнусных желтых нарядах?

Анна, онемев, уставилась на него. Он часто дышал, она поняла, насколько Генрих взбешен. Оказалось, достаточно одного презрительного слова, и в прах развеялось ощущение красоты ее лучшего маскарада.

Зачем он молил ее о любви, пытался избавиться от Екатерины, зачем нетерпеливостью своей довел до открытого отлучения от Рима, от папы? Лучше было не знать ей его!

— Я жду ответа! Почему все молчат? — взорвался он, увидев, что Болейн не отвечает. — Почему по возвращении домой после организации похорон моей жены обнаруживаю такое оскорбительное веселье и вас, похожих на сборище шарлатанов?

Теперь настал черед возмутиться Анне. Она скинула на пол шуршащий шелк и шагнула навстречу королю, гордо подняв голову.

— Вашей жены! — негодующе воскликнула она.

— Моей бывшей жены, — поправился он.

Она подошла и положила руки ему на грудь.

— Но, Генри, я думала… разве вы не говорили сотни раз… мы молились, чтобы поскорей наступила эта минута…

Присутствующие вдруг увидели, что в своей искренней растерянности она стала прекрасней прежнего, но на Генриха ее вид не произвел впечатления. Первый раз за все время он не замечал ее красоты!

— Снимите это безобразное платье, — резко приказал он, — идите и молите Бога, чтобы он вернул вам разум и чувство приличия!

Генрих выскочил из галереи, громко хлопнув дверью за собой. Анна не двигалась, потом услышала, как король потребовал подать коня. После случившегося он не собирался ночевать в Хэмптоне. Он помчится в другой дворец, где его поздний визит заставит несчастных слуг покинуть теплые постели, где все будут мелькать перед ним, облачаясь во все черное, и обращаться к нему как к безутешному вдовцу. Будут демонстрировать наличие у себя чувства приличия!

Анна громко вскрикнула и дала волю слезам, затем прогнала всех из разгромленной галереи. И больше всех досталось дерзкому Смитону, который позволил глазеть на нее с сочувствием.

Она заперлась в спальне, безжалостно содрала желтое платье из дорогого шелка, разорвав его от плеча до кромки.

— Лицемер! Самодовольный лицемер! Пусть отправляется в постель к своей мертвой жене, она согреет его! — бесновалась Анна. — А вдруг не лицемерил? Том Уайетт как-то раз говорил об этом в чудесном саду Кента: «Что бы там ни было, а прожил он с ней в согласии восемнадцать лет!»

Не в этом ли заключается сущность мужчин, а пылкая любовь только тень? Мэри тоже говорила об этом: «Как только он воспользовался мною, я сразу потеряла власть над ним».

Анна лежала в постели, а со всех сторон спальни раздавались предостережения. Они сыпались из темноты, словно предательские удары ножом. Сердце ее наполнялось холодным ужасом.

Столь прекрасная в роли Цирцеи, она впервые в жизни утратила власть над мужчиной.

— Он пресытился моим телом! Я отдала ему всю себя до остатка! Одарила всем, чем могла, кроме, конечно, сына!

Словно привидение, Анна поднялась с постели, безотчетный страх охватил ее, задыхаясь, она поднесла руку к горлу.

— Сын! — слова, которые прохрипела Анна, стали молитвой для нее. — Господи, ты великодушен, пошли мне сына, он защитит меня!

Глава 36

Генрих сердился недолго, и вскоре господин Хенидж вновь объявился рядом с Анной. Теперь больше прежнего она стремилась сохранить красоту и прилагала максимум усилий, чтобы вести благопристойный образ жизни.

Анна начала изучать Евангелие. С невероятной серьезностью и тщательностью она, как обычно, занималась своей внешностью перед зеркалом. Догадываясь о переживаниях бедной Мэри Тюдор из-за смерти матери, Анна во второй раз написала ей, заверила, что, несмотря на отказ Мэри нести шлейф за своей сводной сестрой, примет девушку при дворе и простит все обиды, при этом единственным требованием остается для нее признание законности брака Анны. Но упрямая и смелая Мэри отклонила предложение Анны.

Все свои недюжинные способности Анна направила не на организацию маскарадных представлений во дворцах мужа, а на просвещение народа.

Но больше всего ей хотелось, чтобы простые люди могли прочитать Библию на родном языке. Как часто с друзьями она мечтала, что наступит день и Библия перестанет быть запретным плодом в руках священников, а станет доступной в церквях для всех. Она все еще не могла окончательно убедить Генриха в необходимости перевести Библию на английский язык, часто рисковала нарваться на его неудовольствие, когда защищала голландских купцов, ввозящих в Англию переведенные книги.

Анна горела страстным желанием завоевать любовь и уважение народа, каким пользовалась в свое время Екатерина, хотела, чтобы все видели в ней благодетельницу. Анна неосознанно стремилась во всем походить на свою бывшую госпожу, хотя представления о мире и религиозные убеждения их резко отличались друг от друга.

Анна вдруг поймала себя на мысли, что все чаще и чаще думает о Екатерине. Ее надежды, что со смертью соперницы она обретет покой, не оправдались — жизнь не стала легче. Ничего в сущности не изменилось, она просто заняла опустевшее место Екатерины, а было оно не столь завидным, как казалось ей раньше. Теперь она была настоящей королевой, но по-прежнему оставалась женщиной, подверженной страсти, мечтающей вкусить запретный плод, но сдерживаемой рамками супружества.

Проходил месяц за месяцем, а в ее жизни ничего особенного не происходило. Подобно Екатерине, она лежала после очередного выкидыша, подавленная и опустошенная, равнодушная ко всему окружающему, с трудом набирающая силы.

Король, чтобы развлечь Анну, направил к ней одну из ее кузин — Мадж Скелтон, но она была не в состоянии заменить Маргарэт, которая находилась в этот момент в Эллингтоне. Не было рядом и веселой крошки Арабеллы — она поехала навестить больную мать, а новая фрейлина Джейн Симор была слишком флегматичной, хотя проявляла максимум учтивости и благовоспитанности. Из прошлого окружения рядом с Анной оставалась Джейн Рочфорд.

Несколько недель, проведенных в отчаянии, отсутствие каких бы то ни было развлечений, сознание родственной связи с Джейн толкнули Анну на опрометчивый поступок — она доверилась ей.

— Никогда не могла представить, что со мной может приключиться такое! До чего же досадно! — в который раз удивленно говорила Анна. Она с завистью прислушивалась к торопливым шагам и беспечному смеху под окном. — По правде сказать, Джейн, я серьезно больна, а ведь всегда отличалась жизнерадостностью и крепким здоровьем.

Джейн прервала на минуту свои наблюдения из окна за очередным любовником, который, впрочем, уже терял свою привлекательность из-за полного равнодушия мужа, который даже не интересовался похождениями Джейн.

— А может, дело совсем не в вас? — предположила Джейн, подставляя стул поближе к Анне.

Анне тоже иногда приходила в голову эта мысль, но она считалась запретной. Джейн, оказывается, думала так же, как и она, а ее ревнивый язык не источал столько яда, когда они остались вдвоем.

— Может, это и не правда, что болтают вокруг, — продолжала свою мысль Джейн.

— А о чем говорят? — спросила Анна просто от скуки, вызванной недомоганием.

— Что король стареет, полнеет и становится импотентом.

За такие слова Анна могла дать пощечину.

— Что за глупости! — резко оборвала она, многозначительно пошевелилась на заваленной подушками постели, расправляя занемевшее тело.

Несколько минут ее невестка молчала, показывая всем своим видом, что оскорблена до глубины души. Но Анна чувствовала, как в Джейн поднимается любопытство, словно вредное испарение. Наконец она не выдержала, покосилась через плечо на старую леди Уингфилд, которая мирно вышивала в углу спальни. Когда-то бедняжка Уингфилд была помощницей придворной дамы, ведающей гардеробом королевы, но теперь превратилась в глухую дряхлую старуху, — вот ее и решила не принимать в расчет Джейн.

— Скажи мне, Нэн, сейчас никого нет рядом, какой он любовник? — спросила Джейн, снедаемая любопытством, как когда-то спрашивала Анна сестру.

Половина женщин Англии желали бы выведать это, некоторые из них даже делали всевозможные попытки, но вопрос так и оставался не выясненным. Случись этот разговор в другое время, Анна отвергла бы подобную настойчивость, но сейчас ей самой не терпелось поделиться с кем-либо, хотелось облегчить свою душу от жестокого разочарования. С видом долго сдерживаемого раздражения она все-таки поддалась искушению.

— Не такой уж он хороший любовник, как вы думаете, — сердито произнесла она. — Когда доходит до дела, то нет и половины того огня и страсти, которую обещают его поцелуи. Хочу предупредить тебя, Джейн, когда пресытишься своими похождениями и вздумаешь испытать более острые ощущения, поищи их у любвеобильных сквайров, в любую минуту готовых услужить тебе.

— Что вы хотите сказать? — вымолвила Джейн, округлив глаза от удивления.

— Я хочу сказать, — отчеканила Анна, отбросив всякую предосторожность, — что Генрих Тюдор гораздо лучше держится в седле, чем в постели. В самую ответственную минуту не жди от него ни добродетели, ни мужской силы, — объяснила она, переходя на французский, видимо, решив, что так это прозвучит менее оскорбительно.

— Значит, ни власть, ни одаренность не принесли вам блаженства любви, бедная Нэн! А вы, говорите, полны жизненных сил! — рассмеялась Джейн, довольная, что сумела выведать самую большую тайну, способную вызвать грандиозный скандал в целом королевстве.

— Послушайте моего совета по-родственному, попытайтесь соблазнить его вновь, да поскорей, пока его силы не иссякли окончательно.