Маргарет Барнс - Торжество на час

В полном раскаянии, не обращая внимания на то, что они подумают, Анна опустилась на колени перед женой коменданта и в слезах призналась в каждом ничтожном притеснении, которое она допустила по отношению к падчерице, в жестокости, к которой она склоняла короля.

— И я призываю тебя перед лицом Господа Бога, и ты ответишь за это на суде Божьем, чтобы ты отправилась к Ее Высочеству Мэри, встала перед ней на колени, как я встала перед тобой, и попросила прощение за все зло, которое я причинила ей. Только тогда моя совесть обретет покой.

И будто ее страстные молитвы были услышаны. Когда Анна поднялась после принесенного покаяния, она увидела Кингстона, который сообщил, что страдания ее будут облегчены.

— Франциск Валуа, — сказал он, — посылает вам из Парижа своего палача: у него секира острее, и он более опытный в такого рода делах.

Следовательно — не будет этого нелепого, грубого топора.

И Анна тут же с теплотой и благодарностью подумала о Франциске. От него пришла помощь, которую она даже представить не могла, проводя в раздумьях длинные бессонные ночи.

Но Уайетт, возможно, представил. Поскольку он часто бывал там по государственным делам, то ухитрился передать записку с другом. И Франциск, который не мог ни вмешаться, ни заставить Генриха изменить свое решение, вспомнив маскарад во дворце в Кале, Георгия и дракона, предложил Генриху цивилизованную секиру для его бойни.

Это был для Анны последний, странный подарок от Валуа.

Она всегда нравилась Франциску. Он никогда не видел ее поникшей или растерянной, борющейся за восстановление жизненных сил после рождения ребенка. В его памяти она останется навсегда такой, какой он видел ее в последний раз, — необыкновенно желанной, купающейся в любви Генриха, вызывающей восхищение мужчин, становясь еще более прекрасной. Темноволосой Венерой прозвал он ее.

Даже теперь мысль о нем вызвала таинственную улыбку на губах Анны. Глаза ее по привычке заблестели и сузились. Но она тут же взяла себя в руки. К чему теперь предаваться мыслям о плоти? Теперь, когда ее тело скоро будет изуродовано. Нужно смиренно благодарить Бога и думать только о доброте короля Франции.

— Тогда мне не будет больно. — Все, что смогла сказать она, улыбаясь Кингстону. — Шея у меня тонкая. Я могу обхватить ее одной рукой!

Слегка дурачась, она пыталась быстро переменить настроение окружающим ее людям, заставить их повеселиться.

Но порой ее покидала храбрость.

Среди потока ужасных дней один был особенным — светило яркое солнце с раннего восхода и до позднего заката, была середина мая, Англия пропиталась насквозь запахом летних цветов, но Анна, которая так любила красоту природы, не замечала столь непостоянное пышное зрелище — не испытывала ничего, кроме безумной душевной муки.

Настал день, когда из-за нее должны были умереть пятеро мужчин. Наступил день, когда должен был умереть ее брат.

Целый день она и Маргарэт провели стоя на коленях, крепко сцепив руки: они молились и молились, изредка прерывая молитвы глупыми воспоминаниями, словами, которые разрывали сердце. И хотя толпы народа уже собрались на Тауэрском холме, чуть забрезжил рассвет, душой и сердцем они возвращались в Эллингтон и Хевер.

Они предавались воспоминаниям, пока не раздались гулкие шаги стражников, которые медленно и торжественно ступали по каменным плитам крепости, и не донеслись до них монотонные звуки молитв, которые читали священники на латыни. Затем звякнули ворота. Губы женщин перестали двигаться, ухо ловило каждый звук, стараясь узнать, что происходит.

Ропот пробежал по толпе зевак, собравшихся поглядеть на смерть, словно на представление — этот ропот потрясенных людей был более зловещим, чем любые крики ужаса.

Резкий звук отрывочных команд — мертвая тишина мучительнее звуков. Затем выстрелы пушек, прокатившиеся эхом от стены к стене.

Пять отдельных залпов нарушили зловещую тишину, и с каждым залпом Анна сгибалась все ниже и ниже — она умирала вместе с друзьями.

Вскоре заботливо окутанная наступившей темнотой на подъемном мосту скорбно проскрипела телега, въезжая во двор. Анна и Маргарэт не смели подняться и посмотреть в телегу.

Там, на Тауэрском холме, были сражены навечно молодость, грация и мужественная красота. Там с безразличием оборвали подающие надежды таланты, веселье, жизнерадостность и любовь.

Вдали погасли последние лучи заката, и далекие родовые поместья погрузились во тьму — сегодня они осиротели со смертью своих старших сыновей.

— Пустите меня! Пустите меня, я должна умереть вместе с ними, мое чрезмерное честолюбие стало их погибелью! — кричала Анна. — Я посмотрю им в глаза, я буду храбрее.

— Это зрелище не для дамы, — отвечали ей стражники.

Но придет час, когда она выйдет на Тауэрский холм и предстанет перед пристальными взорами толпы. Возможно, это будет завтра…

Какая жестокость, что она должна ждать и идти на смерть одна!

Арабелла состроила глазки капитану стражников и сумела выпытать новости об их конце.

— Уэстоны богаты, и Фрэнсис выглядел красавчиком. Его мать — вдова; она предложила королю отдать все деньги, которые он заплатил за земли в Хэмптоне, даже пожертвовала их родовым поместьем в Саттоне, — рассказала она. — Но они не выпустили его.

— Что они сказали на эшафоте? — спросила Маргарэт.

— Все они перед лицом Господа признали грехи свои, но отрицали виновность в предъявленных им обвинениях. И чтобы не пострадали их семьи, они не отзывались плохо о короле.

— А Марк? — продолжала Маргарэт.

— Только он один не выдержал: «Господа, заклинаю вас, помолитесь за мою душу, я заслужил смерть!»

— Что?! С петлей на шее, подарком от Кромвеля, разве он не очистил меня от позора, который сам же и навлек? — возмущенно воскликнула Анна.

— Мне кажется, он как раз и имел в виду, что своим предательством заслужил смерть, — предположила Арабелла, пытаясь оправдать его.

— Тогда он должен был выразиться яснее, чтобы все поняли! — заявила Анна. — Но не мне осуждать его!

С сожалением махнув рукой, она как бы оставила мысли о нем и начала расспрашивать о более близком ее сердцу человеке.

— А как мой брат, Белла?

— Милорд Рочфорд! — уточнила Арабелла, и без того широкий рот ее расплылся в улыбке — такая дань памяти пришлась бы ему по вкусу.

— Он стоял и рассматривал толпу, как мне сказали, подняв бровь, как он часто делал. «Чего вы ждете? — спросил он толпу, прекрасно зная, что все просто извелись от любопытства. — Я пришел сюда умереть, а не проповедовать». И он умер, простив своих врагов и предупредив друзей не слишком доверяться благосклонности фортуны — такой веселый и чистый душой, такой галантный до последнего вздоха!

Первой не выдержала Маргарэт: заплакала и уткнулась Анне в колени.

— Нэн, — донеслось сквозь рыдания. — Какой ужас для тебя — но вы-таки встретитесь… после всего. А я должна буду жить как-то без вас двоих!

— У тебя остался Томас, — мягко напомнила ей Анна.

Арабелла всунула в руку Маргарэт листок бумаги.

— Посмотри, голубушка, тут стихи. Мой влюбленный капитан нашел после них в темнице, за поцелуй я купила их для тебя. Тюремщики говорят, что накануне вечером Рочфорд распевал веселые баллады, чтобы поднять дух друзей. Но эти стихи он написал уже на рассвете, когда все уснули. Вот что у него было на сердце.

Втроем они склонились над скомканным клочком бумаги. Знакомый почерк Джорджа показался им прощальным приветом от него.

«Прощай, моя лютня, в последний раз

Тебе и мне придется потрудиться,

Началу нашему не суждено продлиться;

Теперь пропета песня и забыта —

Умолкнет моя лютня, когда душа убита».

Снаружи бушевала настоящая буря, как будто поруганная природа горевала вместе с ними. В окна хлестал дождь, а внизу, на разбушевавшейся реке, испуганно перекликались лодочники. Даже летом в Тауэре было холодно и сыро, и чья-то заботливая рука разложила огонь, чтобы хоть немного подбодрить осужденную королеву. До поздней ночи Анна, Маргарэт и Арабелла засиделись у огня, прислушиваясь к завываниям ветра, читая молитвы, даже посмеивались иногда, вспоминая прошлые дни.

— Он приехал, уважаемый Кингстон? Палач из Франции?

— Мадам, прошлой ночью был шторм, корабль, думаю, не смог бросить якорь в Дувре.

— Но сегодня утром шторм затих. Послушайте, как поют птицы!

— По всей вероятности, он задержался на дороге из Дувра, ведь это не дорога, а сплошная трясина.

Анна попыталась представить, как выглядит ее палач. Француз с острой секирой, он мчался по незнакомой стране, чтобы поскорей отсечь ей голову. Торопился из сострадания…

— Боже, он когда-либо доберется сюда? А вдруг, сэр Уильям, из-за незнания языка он поедет по другой дороге, или же его лошадь споткнулась и сбросила его. Вы обещали мне, что все свершится вчера! Я так надеялась, что к сегодняшнему дню мои муки закончатся!

— Кромвель отправил эскорт, чтобы встретить и сопроводить его. К полудню он прибудет.

— Почему вы так уверены?

— Из Вестминстера прислали пушки с солдатами из почетной артиллерийской команды с приказом оставаться в крепости и дать сигнал о свершившемся.

— Я помню, как вы оглушили весь Лондон салютами в день моей коронации. К чему теперь такие почести?

Комендант Тауэра молчал, потупив седую голову.

— Не отвечайте, я поняла, — с глубоким вздохом произнесла Анна. — Король должен знать, когда все произойдет.

Когда Кингстон ушел, она воздела к небу руки, как будто хотела отречься от всего земного! Какими прекрасными были ее руки, как часто Генрих покрывал их поцелуями!

Анна подошла к открытому окну, ее черная бархатная юбка покачивалась в такт шагов и шуршала по полу.

Снаружи, в крохотном уединенном саду, солнечные лучи скользили по траве, благоухание, доносившееся от изящных цветочных клумб, отгороженных друг от друга невысокими посадками самшита, навевало дремотную сладость. В клетке, подвешенной возле двери, весело щебетала коноплянка. Высоко в голубом небе над высокой городской стеной стремительно проплывали белые шапки облаков — последние свидетельства грозного ночного шторма. Где-то вдалеке за стенами крепости раздавались веселые голоса рабочих, стук топоров — люди занимались привычной повседневной работой.

Но обычную ли работу выполняли они сейчас?

— Это плотники, они ставят дополнительные стойла в конюшнях караула, — соврала Арабелла, стараясь сохранить на лице равнодушное выражение.

Но Анна уже догадалась, чем были заняты рабочие. Они возводили эшафот. Каждый звонкий удар топора вонзался не в тело, а разбивал и без того помутившийся рассудок женщины, для погибели которой строился этот эшафот.

— Я слышала, что его сделают слишком низким, — проговорила Анна, проведя языком по пересохшим губам.

— Чтобы народ на Тауэрском холме не смог стать свидетелем позора Тюдора и ринуться освободить тебя! — в сердцах прошептала Арабелла и обняла крепкими руками свою госпожу.

Анна благодарила Бога, что он дал ей минутную передышку, что позволил в последний раз насладиться теплом любви верных друзей, которых она обрела в последние дни свои.

— Что они сделают с моим телом — потом? — спросила она дрогнувшим голосом под перестук топоров.

Арабелла пыталась заставить замолчать Анну, она сильно беспокоилась за состояние Маргарэт.

— Об этом, дорогая Нэн, мы сами позаботимся! — напомнила она королеве.

Анна подошла к столу, за которым обычно писала: она хотела как-то скоротать мучительные часы ожидания и не изводить подруг своими тайными сомнениями. Тихо напевая под нос, чтобы не слышно было, как стучат ее зубы, Анна вытащила листок бумаги и взяла в руки перо жестом, хорошо знакомым ее близким. Она не захотела сесть и продолжала стоять, задумчиво похлопывая гусиным пером по бледной щеке — старалась собраться с мыслями. Ей необходимо было вновь обрести в себе силу духа. Ее Джордж на пороге смерти сумел владеть собою, значит, и она сумеет.

Уверенно она начала водить пером по бумаге.

«Запятнано имя мое, на сердце глубокая рана!

Что ж, радуйтесь злоба и подлый навет,

У последней черты я оставлю навек

Веселье, покой и отраду».

— Вы пишете последнюю просьбу, я готова исполнить ее для вас, мадам! — предложила леди Кингстон, тронутая истинным раскаянием покинутой мужем и лишенной короны узницы. Она хотела напоследок оказать ей любую услугу.

— Нет, что вы, благодарю вас. Я пишу стихи, надо же скоротать время, — ответила Анна, стараясь выглядеть такой же непринужденной, как ее брат.