Ева Ночь - Тот, кто меня купил

— Нэт, это ты нэ понимаэшь, сколько мнэ должна…

— Сева, может, хватит уже слюни пускать, а? — рассматриваю я ёрзающего на стуле Всеволода.

— Хороша, сучечка, — только что не облизывается он. — У Гены аж лысина вспотела, а она стоит на своём.

И вынуждает же меня, сволочь, присмотреться к девчонке получше. Ну, высокая. Ну, стройненькая. Ну, длинноногая. С тёмными волосами, затянутыми в аккуратный «конский хвост». Сучечкой вот только я бы её точно не назвал. Девчонка явно расстроена, переживает.

— Кароче, я понял, ты бы ей вдул, — отворачиваюсь я.

— Не-е-е, — хмыкает он. — Там мне уже ничего не светит. Там походу Гена теперь будет ей вдувать активно и по первому требованию.

И от того, как песочит девчонку хозяин ресторана и на что, по всей видимости, грязно намекает, меня почему-то корёжит.

— Сколько стоит эта завалившаяся хрень? — показываю я головой, не поворачиваясь.

— Понятия не имею, — пожимает плечами Сева и, отхлебнув вина, тоже морщится. — Ну и бурда.

— Так узнай!

— Серьёзно? — не понимает он намёков.

Чёрт , всё приходится делать самому.

— Простите, любезнейший! — обращаюсь я к хозяину ресторана ледяным тоном, от которого подчинённые обычно мочатся в штанишки.

Пару секунд тот тормозит, обернувшись на мой голос, а потом расплывается в подобострастной улыбке, но я не позволяю ему говорить.

— Мне кажется, это наша официантка. А мы уже так давно ждём заказ.

— Нэт, нэт, ваша другая. Ваша…

— Вы, кажется, не понимаете. Я говорю, это наша официантка. И желаем, чтобы она принесла уже то замечательное косидо по-мадридски, что мы выбрали в вашем богатейшем меню.

— Сэйчас, нэмэдлэнно всё сдэлаэм, господин Гинц. Простите за задержку, — склоняется он в низком поклоне и, одарив Севу тоскливым взглядом, скрывается в дверях кухни.

— Ты на счёт цены не пошутил? — непонимающий Севин взгляд отбивает у меня всякое желание здесь не только есть, но и находиться.

— Узнай, сколько стоит эта инсталляция, — встаю я и бросаю на стол салфетку, — сбей цену до тысячи долларов — красная цена этому металлолому, — и скажи девчонке, что заплатишь за неё, но она нужна мне кое для какой работы.

— Серьёзно? — хлопает он глазами. — А для какой?

— Будет моей женой, — застёгиваю я пиджак. — А ещё раз спросишь «серьёзно», и я тебя на хрен уволю.

— Ну ты, блин, даёшь! — бешено вращает глазами Синица. — Я думала, Падлыча на носилках вынесут с обширным инфарктом миокарда. Раздолбала его священную корову! Ты видела, видела? У него лысина багрового цвета была!

Олька медленно сползает от сдерживаемого хохота по стене. Смеяться сейчас нельзя. Если честно, мне не до смеха. Я пытаюсь умыться, вычесать пыль из волос и отчистить фирменное платье. За него Гена сдерёт три шкуры. Порча хозяйственного имущества.

О рухнувшей инсталляции я даже думать не хочу. С тоской прикидываю, сколько придётся пахать бесплатно и как выкрутиться без тех копеек, что я здесь зарабатываю. Не знаю, как Гена, а тётка меня со света сживёт. На эти деньги я питалась в университете, ездила на метро и покупала кое-что из вещей. Теперь на всём крест.

— Гена, надо поговорить, — слышу я незнакомый голос. Уверенный такой, деловой.

— Сэва, дарагой, нихаращо получилось. Господин Гинц ни захатэл ждат косидо? Пальчики аближеш, такой изысканный вкус. Савсем как в Испании. Ни атличиш.

— Попробую, попробую я твоё косидо, как только договоримся.

Синица ожесточённо машет руками на Ольку, та, закрыв рот обеими руками, испуганно замирает у стены, как мышь. Затаив дыхание, мы на цыпочках подкрадываемся к кабинету Гены Падлыча. Начало разговора, естественно, мы пропустили. Но то, что творится дальше, можно и не подслушивать: голос хозяина стены пробивает, как бронебойные снаряды.

— Ты смэрти маей хочеш, да? Эта символ маево рыстрана, а она его убила, да? Талысман разрушила, бэду накликала. Типер по миру пайду.

— Ой, да ладно, — посетитель лениво растягивает слова. Чувствуется: иронизирует. Если не сказать хуже. — Что ты так по этой рухляди убиваешься? Символ, талисман… ерунда это всё, ты ж взрослый мужик, Гена. Ну, что ты сейчас несёшь? Ей цена пять копеек в базарный день. Между прочим, ты Гинца своим ором расстроил. Девушку зря обидел. Триста долларов за эту кучу мусора никто не даст.

— Э-э-э, Сэва, какой трыста? Две тысячи заплатил. Сам Бэйкин ваял, дызайнер мирового уровня. В Парыже выставка проходит. Успэх бешеный. Типер я его ни угаварю новый шыдевр сваять.

— Пятьсот. В дань уважения к мировому светилу.

— Дыве! Дыве тисячи!

Они торговались истово, но по-разному. Падлыч рвал на лысине волоса — образно выражаясь, незнакомец Сева продолжал отстреливаться лениво, словно точно знал, что в какой-то момент Гена сдастся, а все его «сваэй русской мамай клянус» не более, чем горячая испанская (как он без конца подчёркивал) кровь, из которой тянулись добротные грузинские корни. Хотя с натяжкой Гена бы и за испанца сошёл. С его-то носом, жгуче-чёрными глазами и темпераментом.

— Ах, какой мужчина! — шепчет почти одними губами Линка. Естественно, она не Геной восхищается, а вторым заядлым торгашом. — Совершеннейший вынос мозга, видела?

Ничего я не видела. Как-то не до того было, чтобы рассматривать. Я на руки, виски и профиль «объекта» пялилась, пока подо мной Росинант с Дон Кихотом не грохнулся. Ну, сидел какой-то рядом. Блондин, кажется. Но это не точно. Меня и сейчас несколько иные материи волнуют.

Чувствую, как шевелятся на затылке волосы. Дыбом встают. Эти двое за дверью уже до тысячи долларов дошли. И как-то нехорошо мне. Неспокойно. С какого перепугу чужой мужик мой «долг» перед «родиной» оплачивает? Ведь не от большой любви к альтруизму. Судя по тому, как они с Геной Павловичем сцепились, на доброго самаритянина этот мистер Икс не тянет ни на копейку.

Кажется, они по рукам ударили. Синица хватает меня за руку — и мы стремительно делаем ноги. На цыпочках, чтобы каблуками не цокать по паркету. Но звук всё равно прорывается — чпок-чпок, словно кошка когтями постукивает.

Не успели мы скрыться и дух перевести, как лысый чёрт гаркнул на весь коридор:

— Таисия, ты где, дэвочка мая дарагая?

— С богом! — Линка крестит мне лоб и выпихивает наружу.

— Обслужи столик, да? И сматри у миня! — трясёт он кулачищем, размером с хорошую кувалду.

Мог бы и не стараться: все знают, что Падлыч может махать чем угодно, но не тронет и пальцем. Ну, разве что намекнёт на непристойность. Но открыто он никогда и ни к кому не приставал, разве что иногда к задницам своей хлебосольной рабоче-крестьянской широкой ладонью прикладывался.

Пока я расставляю на столе перчики, огурчики и маринованный лучок на закуску, исподтишка изучаю посетителя. Брутал. Мачо. Сердцеед на все сто баллов по стобальной шкале. Вот кому «слегка за тридцать». А может, чуть меньше. И как это Линка так промазала? Видать не рассмотрела за объектом номер один.

Волосы у него зачесаны небрежно назад, открывая высокий лоб. Глаза глубоко посажены, но не портят, а придают взгляду нечто роковое. Правда, я не люблю подобные лица. Чересчур обаятелен, как котяра. Как паук, который заманивает доверчивых мух в свои сети, а потом высасывает досуха и бросает. После таких — только разбитые сердца да надежды остаются.

Я вижу, как он морщится, пригубив суп. Ну да, здесь тебе не Мадрид. И не элитный ресторан. Повар у Гены сбежал — конкуренты сманили. И с тех пор начались хождения по мукам: уже пятого меняет и всё никак не пригреет нормального. Почему-то Падлычу катастрофически не везло. Брехло он первостатейное. Дон Кихот, скрученный из автомобильного старья и железяк, что-то плохо исполнял функцию талисмана.

Объект номер два с опаской отодвигает горох и сало и с отменным аппетитом набрасывается на мясо. Уж мясо даже та бездарность, что сейчас исполняет роль повара, испортить не смогла.

Мужчина делает знак рукой, останавливая меня.

— Присядь, пожалуйста, — меряет он меня глазами из-под опущенных век.

— Не положено, — заученно и вежливо отказываю я, но он только ухмыляется, растягивая красивые губы в улыбке.

— Геннадий Павлович не будет против. Присядь, — а это уже приказ. Мягкий, но увесистый, как кирпич.

Сажусь на краешек стула. Сердце частит и в солнечном сплетении сжимается так, что становится трудно дышать.

— Я заплатил за ту хрень, что ты развалила, — он продолжает скользить по мне взглядом. Раздевая. Изучая. Разглядывая мои «прелести», скромно прикрытые униформой, но где надо выдающиеся и достаточно приятные — Гена Падлыч других не берёт. Я прошла жёсткий кастинг, прежде чем устроилась работать в его ресторан. У меня открыты только ноги, и этот гад рассматривает их с великим интересом. Открыто. Нагло. Вот же, сволочь.

— Спасибо вам большое, — покорно бормочу благодарности, но мужчина небрежно отмахивается. Словно я ему наскучила до чёртиков.

— Как ты понимаешь, ничего не делается просто так. Поэтому оставь свои благодарности на потом. Деньги на твоё спасение от гнева Геннадия Павловича дал господин Гинц. Поэтому взамен он хочет, чтобы ты сделала для него кое-что. Придётся потрудиться, Таисия. Отработать достаточно большую сумму.

Я так и знала, что добром это не закончится. И ещё не понятно, кому лучше было бы отработать безвременно почившую в бозе инсталляцию — Гене Падлычу или незнакомому господину Гинцу. Тому самому. Глубоко под сорок. С красивыми руками и римским профилем.

И почему у меня внутри разрастается безобразной гигантской кляксой ощущение, что я попала?

В большом холле здания Сева ловит меня буквально на выходе и пристраивается шаг в шаг, пока я спускаюсь по ступенькам к машине.

— В общем, с Геной я поговорил.

— С каким Геной? — смотрю я на входящий звонок. Адвокат. — Чёртовы канадцы!

— Что? — теряется Сева, непонимающе моргая. С его ростом в метр девяносто и моим на четыре сантиметра выше, мы стоим с ним на одной ступеньке, практически, глядя глаза в глаза.

— Ничего. Впаяли нам иск за нарушение экологического протокола. Мы им, видите ли, природу портим.

— Да и хрен на них. Завод на нашей территории, до них тысячи километров.

— А они посчитали, что с учётом господствующих ветров и высоты труб, часть вредных веществ оседает как раз на их территории. В общем, надо лететь в Лондон, — сбрасываю я звонок. — Так что за Гена?

— Хозяин ресторана, — трёт он бровь. — Ну, вчера. Ты сказал, что тебе нужна девчонка.

— А-а-а! Жена, точно, — наконец врубаюсь я, о чём он говорит. — Поехали, по дороге расскажешь.

— Да нечего рассказывать особо, Эдгар. Я сказал, что ты заплатил за скульптуру, ей придётся выполнить для тебя кое-какую работу.

— Ты идиот, что ли? — оборачиваюсь я к нему у дверей машины. — Представляю, что она там себе вообразила.

— А что не так? — засовывает он руки в карманы. — Я пояснил, что работёнка несложная. Что ничего ей не грозит.

— И как она? — усмехаюсь я. — Захлопала в ладоши от радости?

— Ну-у-у, не совсем.

— Вот я и говорю: идиот, — открываю я дверь машины и киваю головой. — Садись, деятель.

— Эдгар, прости, — смотрит он на часы и показывает большим пальцем назад, на сверкающее стеклянным фасадом огромное офисное здание. — Я сейчас не могу. У меня встреча.

— Давай тогда вкратце. Что ещё ты про неё узнал?

— В общем, её воспитывает тётка. Гена сказал, женщина серьёзная, но жадная, и Тая до сих пор от неё полностью зависит и живёт с ней, и слушается, — снова потирает он бровь.

— Тая, говоришь?

— Да, Таисия Прохорова. Девятнадцать лет. Учится в универе то ли на филологии, то ли на философии.

— И тётка чем занимается?

— А вот, хэ зэ, — разводит он руками.

— Адрес хоть взял?

— Ну дак, — лезет он в карман.

— Назови водителю, дальше я сам разберусь, — захлопываю за собой дверь. — Деятель!

Вот как по работе, так цены ему нет, как что баб касается, ну не той головой думает. «Тая», — хмыкаю я над тем, как он это сказал. Словно ему деньги на карточку упали: Тая! Бляк!

По указанному адресу меня заметили сразу.

Во-первых, машина втиснулась в узкое пространство двора, перегородив подъездную дорогу. Во-вторых, идти до нужного подъезда оказалось прилично, и это расстояние я прошёл пешком. А в-третьих, с лавочек у подъезда меня рассматривали пар пять подслеповатых к старости глаз. Погода хорошая, солнышко, птички поют. Чем ещё заниматься на пенсии, как не разглядывать, кто к кому пришёл?