Пока набирается вода, я раздеваюсь, не стесняясь. Откуда черпается уверенность — не знаю. Может, потому что он возбуждён. И моё тело — единственное, что сейчас манит его.

— Я сдала экзамен на «отлично», — проверяю. Он не спросил. Не поинтересовался. Возможно, ему было не до того. Но и потом не вспомнил. Значит ему всё равно? Он ведь так помогал мне, просиживал вечерами над скучными книгами и вопросами. И вот — полное равнодушие.

Эдгар моргнул. Я вижу, как он пытается оторвать взгляд от моей груди. Ему это удаётся.

— Я знаю, — смотрит мне в глаза.- Я позвонил и поинтересовался.

И как-то мне становится тускло. Значит ли это, что моя оценка — липовая?.. Может, всё дело в том, что он заплатил? А потом поинтересовался, всё ли прошло, как надо? Я не смогу задать ему эти вопросы. Но на лице моём, наверное, сменяется целая гамма чувств.

— Эй, жена, — хватает он пальцами мой подбородок и удерживает взгляд. — Я всего лишь беспокоился. Не более.

— Надеюсь, это стоило того, чтобы услышать оценку по телефону, а не от меня лично. И жаль, что ты не позвонил мне. Ни после экзамена, ни потом. Кажется, тебе приятнее общаться с кем угодно, но не со мной.

— Ты скандалишь? — опасно сверкают его глаза.

— Нет, — сдуваюсь я и переступаю с ноги на ногу: кафельный пол холодит. Да и вообще в этом царстве Снежного Короля слишком холодно даже летом. — Можно я погреюсь в воде?

Он поворачивается ко мне спиной. Чёткие мышцы. Великолепные ягодицы. Я хочу прикоснуться к ним, но не буду. Он садится первым и приглашает меня жестом. Я устраиваюсь спиной к его груди. Между раздвинутых ног. Он возбуждён, но ничего не делает. Гладит слегка меня по плечам. И я расслабляюсь под этими завораживающими успокаивающими пассами.

Эдгар в большие ладони набирает гель для душа и начинает меня мыть. Всё теми же обволакивающими движениями. По шее, ключицам, плечам, груди, животу. Он моет каждую руку, не пропускает пальцы. Отбрасывает тяжёлые от воды волосы и проходится по спине. А затем руки его спускаются ниже. Пальцы пробираются между ног и гладят, гладят меня до тех пор, пока я не достигаю пика.

Я бьюсь в его руках, содрогаюсь, сдерживаю стоны. Он такой щедрый любовник. И такой скупой муж. На эмоции. На знаки внимания.

Нет-нет, я не жалуюсь. Он умеет делать приятное. Но всё, что он делает, измеряется в деньгах. Умеет покупать. Умеет дарить. Не умеет делиться своим.

Я затихаю. Ловлю его руку. Целую в сердцевину ладони. Мне лениво шевелиться. И не хочется заниматься любовью в воде. Он, наверное, ловит моё настроение, как зверь. Слишком чутко. Идеально. И от этого становится страшно: он спрятан от меня, а я — нараспашку. Голая не только снаружи, но и внутри.

— У меня здесь отличная кровать. Огромная, — жарко шепчет он мне в ухо.

— Потом. Обязательно, — говорю и пересаживаюсь к нему лицом. Оплетаю его ногами. Соприкасаюсь. Будь моя кожа нежнее — получила бы ожоги от нашей близости. — Я хочу тебя помыть. Тоже.

Теперь я набираю в ладони гель, пахнущий морем и морским бризом. Холодный мужской запах. Его. Очень подходит.

У Эдгара темнеют глаза. Он смотрит на меня не отрываясь. Не моргает и почти не шевелится. Я тоже умею колдовать. И кружить ладонями, задевая соски. И касаться налитых мышц. Жаль, он даже щекотки не боится.

— Испытываешь меня на прочность? — голос у него низкий и очень опасный. Где-то там прячется хрипотца, которая нравится мне очень-очень.

— Да, — улыбаюсь и закрываю глаза. Если ему не хочется это сделать, то мне необходимо. Так острее. Так приятнее. И в этот момент вода начинает бурлить. Я взвизгиваю от неожиданности и хохочу.

— Джакузи, — приподнимает брови Эдгар и, притягивая к себе, начинает меня целовать. — Может, всё же переберёмся в спальню?

Я не возражаю. Он кутает меня в махровую простынь и несёт на руках. И позже, много позже, когда мы лежим расслабленные и удовлетворённые, я всё же думаю о детях. Эдгар снова ловит мои мысли. А я не удивляюсь этому. Верю: он может. Только он.

— Понимаю: может, здесь не очень по-твоему всё устроено. Но тебе захотелось, чтобы мои братья и сестра не остались за бортом жизни. Я не привык, чтобы у меня топтались на голове. Поэтому ты приспособишься.

Я поднимаюсь на локте и смотрю на него. Он лежит и пялится в потолок. Серьёзный и снова замкнутый. Человек-скафандр.

— Это означает «да»? Ты заберёшь их, Эдгар?

— Это означает, что они пока поживут здесь. А потом будет видно.

Но мне этого достаточно. Я кидаюсь ему на шею и целую. Мне так много хочется ему сказать, но не могу. Хочется что-то обещать, клясться, держа руку на сердце. Но вместо этого я пытаюсь хотя бы телом выразить свою благодарность.

Он хватает меня за запястья и опрокидывает на спину. Нависает грозно, как скала.

— Не надо ничего, слышишь? Благодарность такая ни к чему. Я сделал это не потому что ты просила. Так решил. И всё. И тебе не нужно ради этого торговать своим телом.

Он бросает меня резко. Встаёт и уходит прочь. А я смотрю в закрытую за ним дверь, и по щекам моим катятся слёзы. Тихие, как летний дождь. Горькие, как полынь. Только что он обидел меня. Но, может, я это заслужила?..

41. Эдгар

Я противен сам себе. Каждый раз делаю ей больно, как только она тянется ко мне. Это способ её оттолкнуть? Браво. Я прекрасно с этим справляюсь.

Это выше меня. Она рядом — такая нежная и доступная, такая желанная, как ни одна женщина в моей жизни. Она досталась мне невинной, а я вдруг ревную к тому, что в её жизни может быть ещё кто-то, мифический, к кому она точно так же может потянуться, выразить бурную радость.

Мне ли не понимать: её переполняли эмоции. Она хотела их выразить, как могла. Без слов. Без лишних дурацких слов, которые часто ничего не значат. Вспышка. Ревность. Объятый пламенем мозг. Хлестнул её жестоко и ушёл. Оставил истекать кровью от раны нанесённой обиды. Что она делает сейчас, в огромной холодной спальне, в которой единственный свет — она?..

Её нет слишком долго. А я чересчур горд, чтобы приползти назад и зализать нанесённое мною же увечье. Холодно. Я голый. Холодное нынче лето. А может, это потому, что нет её рядом. Она сейчас за тысячи световых лет от меня. Плачет, наверное.

Когда я слышу её лёгкие шаги, готов выдохнуть с облегчением. Нежные ножки шлёпают по кухонному кафелю. Ей так много всего надо. Тапочки, например, чтобы не мёрзли ноги. Домашний халатик. Два, три. Десять. Разные, на каждый день. И тёплые, махровые, после душа. И лёгкие, чтобы колдовать на кухне. Она же будет готовить. Для меня. Или для детей.

Я оборачиваюсь резко. Она замирает, готовая метнуться назад. Завёрнутая в атласную простынь, моя жена прекрасна. Влажные волосы всклокочены. Фен нужен. И набор расчёсок. Разных. Чёрт.

— Подойди ко мне, Тая.

У неё покраснели веки и носик. Плакала. Ядовитая змея у меня в груди широко разевает пасть и запускает зубы прямо в сердце. Как-то раньше я не замечал, чтобы женские слёзы меня трогали. Наоборот: эти слабости всегда бесили и раздражали. Сейчас я готов выпрыгнуть в окно, лишь бы не видеть её заплаканное лицо.

— Посмотри на меня, — командовать легче всего. Тая послушно поднимает глаза. Безжизненная кукла, сломанная мною. И я должен сделать что-то, чтобы срочно её оживить, реанимировать.

— Будут команды «сидеть» или «лежать»? — неожиданно язвит она. — А может, «к ноге»?

— Попроси у меня чего-нибудь, — не обращаю внимания на её вспышку. Мне сейчас срочно нужно, чтобы она получила хоть какую-то компенсацию. Просить прощения я не собираюсь. Нет.

Тая распахивает глаза. Рот у неё округляется изумлённо. На лице одна за другой сменяются эмоции.

— Ещё одну шубку? Манто? Бриллианты? А может, ты подаришь мне машину с личным водителем?

— Запросто, — я сейчас серьёзен. Я ей бы и космический корабль подарил, если бы смог.

— Я тебя разорю, Гинц, если каждый раз после того, как ты меня обидишь, буду требовать что-то взамен униженной гордости. И, ты думаешь, я именно такая, да? Легко предлагаю своё тело взамен услуги. Бессовестно требую материальных благ, как только кто-то рядом облажался? А ты свалял дурака, Гинц.

— Эдгар, — напоминаю собственное имя. Хочу слышать его в её устах. — И не требовать, а просить. Есть разница.

— Хорошо, — вдруг покладисто соглашается она. И я напрягаюсь. Потому что уверен: сейчас она попросит, и я должен буду исполнить её желание. Не уверен, что это будет легко. Возможно, иногда проще просить прощения всё же?..

— Ты поговоришь со своим мерзким Севой. И попросишь его оставить Синицу в покое. Лину Синицу, подругу мою. Свидетельницу нашу. Он забил ей голову своей харизмой и… сам знаешь чем. Она завалила экзамен сегодня. Я не знаю, зачем он это делает. Зачем ему Линка? У него таких, наверное, пачками.

Сева и её подружка? Шебутная такая девица? Я моргнул от неожиданности. Та самая новая овечка? Из-за которой он не хотел в командировку ехать? Я что-то упустил. Но он и впрямь не совсем адекватен в последнее время. Как-то не до него было. Мама. Новости. Женитьба, где я играю роль мужа для девочки, которая терпит меня рядом с собой, потому что ей нужно отдать мне долг. Потому что ей некуда деваться. Я купил её у тётки. Я делаю всё, чтобы жизнь её была прекрасной и невыносимой одновременно.

— Я поговорю с Севой. Боюсь, я не тот человек, которого он послушает. Но я сделаю всё, что в моих силах. Обещаю. А теперь иди сюда.

Тая делает осторожный шажок назад, но я ловлю её — куда ей со мной тягаться. Она пищит, когда я прижимаю её к себе. Две горячие ладошки упираются в холодную грудь. Атласная простынь красиво скользит по изгибам её тела и падает к нашим ногам.

— Ты замёрз, — в голосе её беспокойство. И сто пудов с моих плеч падают в неизвестность. Сколько в ней искренности и доброты.

Вот она вырывается из моих рук и поднимает простынь. Кутает заботливо меня. Как будто этот кусок скользкой ткани может меня согреть. Я прижимаю Таю к себе.

— Постой вот так немного. И я согреюсь. Твоим теплом.

И твоим светом. Это уже мысленно. Я не всё могу сказать вслух. Что-то не умею. А что-то — не выговаривается. Я заржавел, наверное. Жора в чём-то прав. Снова перед глазами коробок с противозачаточными. Нет. Чушь. Ребёнок только всё запутает ещё больше. Не хочу насильно. Навязывать. Приковывать девочку к себе таким способом.

Она льнёт ко мне доверчиво. Руками обхватывает, чтобы быть ближе.

— Ты большой, а я маленькая, — ворчит. — Пойдём лучше отсюда. Там одеяло тёплое. Укутаешься — и будет хорошо. А так я тебя никогда не согрею. Не получится.

— Получится, — вдыхаю я запах её спутанных волос. — У тебя есть расчёска?

Тая поднимает лицо и хмурит брови, пытаясь разгадать, что кроется за простым вопросом.

— У тебя волосы спутались.

— А, да-да, — пытается неловко пригладить всклокоченные пряди. — Есть, конечно. В женской сумочке можно найти всё, что угодно.

Она поправляет на мне простынь. Заботливым естественным жестом. Как мать. И это больно бьёт меня под дых. Я не хочу сейчас вспоминать ту, что меня родила, но воспоминания лезут без спроса.

Она была тоже такой же. Заботливой. Всегда следила, чтобы рубашки были чистыми. Сходила с ума, когда я болел. Читала книжки на ночь. Учила со мной уроки. Что же стало с ней за эти годы? Что изменилось? Почему она так легко променяла детей на какого-то мужика? Стоит ли такая любовь хоть чего-то, если он не готов взять её со всем грузом прошлого? С её детьми?

У неё недавно умер муж. И она уже готова снова вступить в новые отношения. Да, «солнечный зайчик». Я помню. Лёгкая и беззаботная. Слабая, наверное. Мать всегда позволяла все проблемы решать отцу. А он делал это с радостью. Может, поэтому я хочу и не хочу делать то же самое для Таи, моей жены? Может, поэтому щетинюсь и выставляю во все стороны иголки?

Я так и стою посреди кухни, как памятник в белоснежной скользкой тоге.

— Вот! — возвращается Тая и потрясает расчёской. — Всё есть!

Я отмираю. Без слов ухожу. Она растерянно смотрит мне вслед. Возвращаюсь, надев халат. И ей несу такой же. У меня их много. А она маленькая. Хрупкая. Помогаю одеться и сам завязываю пояс на тонкой талии.

— А теперь садись. Я сам расчешу тебя.

Тая удивлена, но слушается. Её покорность иногда сводит меня с ума.

Прохожусь пальцами по прядям. Распутываю их слегка. А затем медленно и осторожно веду массажной щёткой. По длинной шоколадной реке, что расплёскивается по её плечам. По густым волосам, что растекаются у меня в руках. Сверху донизу. Сверху донизу. Завораживает и успокаивает. Мне нравится то, что я делаю.