Ева Ночь - Тот, кто меня купил

— Я знаю: нам всем сейчас нелегко, — голос у Эдгара спокойный и рассудительный. И не холодный. У меня сердце в груди бьётся неспокойно, но его вот эта уверенная речь подбадривает и даёт силы. — Так получилось. Нет ничьей в том вины. Я не прошу меня любить. Но хочу, чтобы вы уважали и меня, и Таю. И пытались приспособиться к новой жизни. Постепенно будет всё. Мама пообещала, что все привычные и дорогие вам вещи она соберёт. Остальное появится постепенно.

— Вас никто здесь не обидит, — обещаю я и бросаю взгляд на мужа. Он приподнимает брови. Понимает, что я сомневаюсь. Поэтому молчит. Но я почти уверена: он не тот, кто издевается над детьми или доказывает своё превосходство над слабыми. Между нами — другое. Непростые отношения. Но он дал мне намного больше за эти дни, чем тётка за долгие годы.

— Да вы не переживайте так, — подаёт голос Леон и улыбается. — Я встану на ноги. Найду работу. Переведусь на заочный и сам смогу заботиться о Марке и Насте.

Их взгляды сцепляются в мёртвой хватке. Эдгара и Леона.

— До этого ещё дожить надо. А пока мать поручила мне о вас позаботиться. Так что возражения не принимаются. Нежизнеспособные аргументы — тоже.

Они снова скрещивают взгляды. Леон пожимает плечами. Небрежно. Но я чувствую его напряжение. Меня пробирает дрожь: как же они похожи! У них даже тембр голоса почти одинаковый. Леон просто моложе. Но лет через восемь, наверное, он станет копией сегодняшнего Эдгара.

— Ладно, — соглашается средний брат. — Поживём — увидим. И впрямь торопиться некуда.

Пока они меряются, у кого что длиннее, я потихоньку выпускаю свой самый надёжный аргумент.

Че нетерпеливо переминается с лапы на лапу. Повизгивает от нетерпения.

— Свои, — говорю ему строго, и пёс старательно обнюхивает чужаков.

Честно говоря, мне кажется, эта псина вообще не способна кого-то покусать или сбить с ног. На мой взгляд, боевых качеств в этой огромной махине — ноль. Он слишком доброжелателен и добр. Вон он принюхивается к детям, высовывает язык. Настя тихонько пищит. Ну, хоть так услышим её голос. Че Гевара облизывает ей ладони, и девчушка нервно хихикает.

— А это ещё один член нашей семьи — Че Гевара. Добряк и красавчик. А теперь, может быть, мы поужинаем?

Судя по всему, это правильное решение. Обстановку собака разряжает отлично. При слове «еда» лица светлеют не только у мелочи, но и у Леона. Он снова улыбается. Теперь уже мне.

— Мы бы не отказались, Тая, — рокочет он бархатно, и я вижу, как холодно смотрит на брата мой Эдгар.

Да, не всё так просто. Но мне кажется, мы всё же справимся.

— Тогда моем руки. А я пока разогрею еду, — выпроваживаю я троицу, показывая, где у нас ванная. Здесь две ванные. У нас очень много места. А остальное ерунда. Приложится.

Они прощались неожиданно тяжело — мать и дети. Старшего, конечно, ребёнком не назовёшь, но и он цеплялся за неё, как за спасательный круг.

Они не устроили истерики. Не рыдали. Не орали: «Не хочу, не буду, не пойду». Кажется, у них всё давно оговорено и решено.

Только у маленькой девочки по щеке катилась одинокая слезинка. Мать смахнула её ладонью.

— Ну, что ты, Пушинка, я не исчезаю. Буду появляться. И общаться с вами, если Эдгар разрешит.

Она косится на меня. Я молчу. Речь о том, что она будет появляться в их жизни и в моей, соответственно, тоже, не шла. Как бы я был не готов к подобной эскападе, но скандалить и возражать не стал.

Дети выглядели измученными, словно она их в подвале держала и не выпускала на улицу. Об этом я тоже не расспрашиваю, хотя вопросы множатся и встают в неудобные позы.

А ещё некстати приходит мысль, что я ничего не понимаю в детях. Да и в юношах — тоже. Вообще. Абсолютно. Тотально.

Стыдно признаться, но меня посещает паника — жуткое чудовище, что закручивает внутренности в узел и не желает отпускать. Я забыл, как это бывает. В тридцать семь испытывать беспомощность жутко. У меня только одна мысль в голове: Тая. Моя жена. Она должна помочь и справиться. Иначе я опозорюсь, как юнец во время первого секса.

Она умница. Юная, но мудрая. И после того, как Тая присела на корточки, чтобы познакомиться с моими младшими братом и сестрой, я наконец прихожу в себя. Успокаиваюсь. Вместе мы справимся.

Марк, Леон, Настя — повторяю про себя имена. Я не пытаюсь запомнить — память у меня хорошая. Мне нужно осознать и принять. Научиться с этим жить.

Я вижу, как смотрит Тая на Леона. Как юноша пялится на мою жену. И только в квартире замечаю: он слишком похож на меня. Что это? Ещё одна тайна, о которой мать не захотела говорить? Она в чём-то солгала мне? Но зачем? Опять миллион вопросов, от которых голова кажется в два раза больше, чем есть на самом деле.

Дети и Леон возятся в ванной. Слышны их голоса. Тая опустошает холодильник, что-то режет, включает плиту. У моей жены необычайно ловкие руки. Я слежу за ними, как ненормальный фанатик.

По кухне плывёт запах домашних котлет. Пахнет настоящим домом. Че Гевара зевает во всю пасть и укладывается возле окна. Умный пёс. Не крутится под ногами. Он терпеливо ждёт, когда и ему перепадёт вкусностей.

— Когда ты успела? — прикасаюсь губами к Таиной шее. Она вздрагивает, но не отстраняется. Вздыхает и поворачивает голову, чтобы мне было удобнее её целовать.

— А что тут успевать? Я вчера наготовила, сегодня немножко.

Она движется, снуёт между плитой и столом. Из ванной подтягиваются родственники. Звучит так себе. Я не смогу их полюбить сразу. Даже малышей.

Они не только руки вымыли, но и умылись. У малышей щёки сияют, волосы намокли. Но они так и остались серьёзными и осторожными. Заходят на кухню бочком. Косятся на стол. Настя сглатывает слюну. Мать что, голодом их морила?..

— Садимся, садимся, — торопит Тая детишек и Леона. Дважды упрашивать не приходится. Дети с готовностью карабкаются на высокие стулья. Нужно что-то придумать для них. Вон, ноги до пола не достают. Малыши начинают есть, не дожидаясь никого. Леон медлит. Но по глазам видно: он тоже голоден. Нехорошо сжимается сердце. Мне кусок в горло не лезет, но я понимаю: если я не буду есть, не станет и средний брат.

Тая подкладывает им лучшие куски. Подсовывает салатики. Кладёт поближе хлебушек. Маленькая сестрёнка улыбается ей. У Марка глаза светятся благодарностью. Леон ест медленно, тщательно пережёвывая каждую ложку еды.

Под конец обеда Настя начинает клевать носом. Я вижу, как она крепится, но не может с собой совладать: глаза соловеют и закрываются сами по себе.

— Разморило, — извиняется и голосом, и глазами Марк. И я не выдерживаю — беру малышку на руки и несу в спальню. По дороге она обвивает мою шею маленькими ручонками.

— Ты правда мой брат? — спрашивает Настя сквозь сон. — Мама сказала, ты добрый. Ты добрый, — тянет она слова и доверчиво прижимается щекой к моей груди.

Я укладываю девочку на кровать. Осторожно снимаю обувь. И замираю, не зная, как поступить дальше.

— Я помогу, — шепчет Тая. — Ты лучше подумай, как нам кровать сюда вторую затянуть. Для Марка.

Маленький брат крутится тут же. Поглядывает тревожно на сестру.

— Я обещал мамке заботиться о Насте. Она может плакать, если проснётся одна, — рассказывает он и усаживается у сестры в ногах.

Кровать большая. Они вдвоём уместятся спокойно.

— Может, и ты поспишь? Пока мы придумаем со второй кроватью, заберём вещи?

Малыш с готовностью раздевается. Аккуратно вешает вещи на стул. Залезает на свою половину и вздыхает, прижавшись щекой к подушке. Тая укрывает их одеялом и подтыкает со всех сторон.

Марк засыпает мгновенно. Какие-то они слабые для своего возраста. Но что я понимаю в детях? Смотрю на Таю. У неё глаза блестят.

— Что-то не так, Эдгар, — шепчет она. — Ты с матерью не разговаривал? Что у них случилось, не спросил?

Я молчу. Беспомощность — вот что я ощущаю. Я всегда уверен в своих действиях. Привык командовать и распоряжаться. А сейчас стою перед своей молодой женой, почти девочкой, и не знаю, что ей сказать.

Не спрашивал. Мне было неинтересно. Я злился и почти презирал женщину, что когда-то подарила мне жизнь. Я не заморачивался. Сплошные «не». А сейчас жалею, потому что и у меня — куча вопросов без ответа. И, наверное, из-за этого придётся снова встречаться с матерью, хотя я и не хотел, и не планировал. Вещи она обещала переправить на такси.

Тая успокаивает меня — гладит ладошкой по груди. Как малыша неразумного, который не знает, для чего ему голова на плечах нужна.

— Ладно, как-то утрясётся. Пойдём. Нам ещё старшего пристроить.

Леон, пока мы отсутствовали, подчистил тарелки. Видимо, ел быстрее, чем пока мы сидели за столом. Не перед кем было манерничать. Он сложил посуду в раковину, но мыть не стал. Смотрит в окно, покачиваясь с пятки на носок. Руки в брюки. Так часто любил делать отец: смотреть в окно и думать. Покачиваться мерно и курить трубку.

— Леон, — зовёт его Тая, и её голос бьёт меня в солнечное сплетение. Ничего нет эдакого в её интонации, но то, как живо оборачивается парень, как смотрит на мою жену и улыбается, заставляет недовольство ворочаться внутри и стискивать зубы. — Ты тоже можешь отдохнуть.

Он качает головой.

— Не нужно. Я помою посуду. И помогу возиться с Настей и Марком. Они… спокойные и замечательные ребята. У вас не будет с ними хлопот и неприятностей, поверьте.

Брат говорит это и мне тоже. И на меня он смотрит, но я чувствую, что раздражаюсь. Улыбка, ресницы, длинные кисти рук. Он ещё щенок нескладный. Мышечной массы ему не хватает, но породу не сотрёшь и обаяние — тоже. Я бы предпочёл сослать его куда подальше. Гораздо дальше, чем Севу, например. Но пока не могу этого сделать. Я сделал выбор, и было бы бесчеловечно выставить мальчишку за дверь, особенно, когда взял на себя обязательства.

Не важно, что мать моя — пустоголовая легкомысленная обманщица. Я не такой — и этим всё сказано. Если беру ответственность, то не пытаюсь её на кого-то перекладывать. А это значит, что Леон — моя забота. И я справлюсь. Всенепременно.

— Мне важно, чтобы ты не стал проблемой, — размыкаю я губы. — Опыт показывает, что со взрослыми мальчиками куда больше головной боли, чем от детей.

Он смотрит мне в глаза. Приподнимает брови. Ещё раз перекатывается с пятки на носок, вытягивает руки из карманов.

— Я адекватный. К тому же, не собираюсь здесь долго задерживаться. Но ты прав: какое-то время мне придётся побыть с вами. Я умею анализировать, сопоставлять факты, принимать действительность и учиться на ошибках. Я не слишком гордый и не очень амбициозный. Понимаю: ты терпишь меня, я терплю тебя. Таковы реалии. Поэтому будем стараться жить дружно.

С этими словами он закатывает рукава рубашки и идёт к раковине. Включает воду и моет посуду. Тщательно и серьёзно. Кажется, он только что выиграл несколько очков: мне бы никогда не пришло в голову помыть после себя посуду. Я… разбаловался. Обленился. Привык, что за меня это делает кто-то другой. Тая или приходящая домработница. Кстати, о ней.

Пока брат трудится и о чём-то беседует с Таей, я составляю планы и делаю несколько очень важных звонков. И все они не касаются моей работы.

Иметь семью — тяжёлый труд. И я сейчас не уверен, что сложнее: управиться со свалившейся на мою голову троицей или бизнесом ворочать.

Я кручу в руках скомканную бумажку. На ней — номер телефона. Мать Эдгара, Леона, Марка и Настеньки. Какая она? Я задаю себе этот вопрос не первый день. Звонить не решаюсь. Всё же это не моё дело. И неплохо бы посоветоваться с Эдгаром.

Малыши и Леон с нами почти неделю, и мы как-то обтесались, привыкли немного друг к другу. Леон где-то пропадал целыми днями, возвращался под вечер. Я знала: он ищет работу. И, может, уже нашёл, но пока не признался.

В первую ночь их пребывания в этой огромной квартире я не могла уснуть. Я, наверное, впервые исполнила «супружеский долг», так и не сумев расслабиться: мыслями была далеко, как-то не до секса мне. Эдгар расстроился.

— Ты можешь не думать о том, что в доме кто-то есть ещё, — бормотал он, целуя меня в шею и во все стратегически важные места. От его поцелуев я обычно таяла и сходила с ума. Но только не в ту ночь. — Здесь великолепная звукоизоляция. Никто ничего не услышит. Я бы хотел, чтобы ты покричала для меня.

— Прости, — честно сказала, глядя ему в глаза. — Тревожно мне. Ты не обидишься, если я загляну к детям?

Он, наверное, обиделся, но возражать не стал. Накинул халат и отправился вслед за мной. Босиком. С растрёпанными волосами.