Она прикрывает глаза. Пальцы её скребут по неровной бревенчатой стене — напряжённые, тонкие. Каждая косточка просматривается и сустав. Ногти у неё короткие — под корень. Руки не нежные, а знающие, что такое тяжёлый физический труд. Свежие волдыри. Некоторые лопнули и присохли. Этими тонкими палочками-руками она копает? Обрабатывает грядки? Ими она переворачивала умирающего человека?

— Наверное, я заслужила эти слова, — голос у неё высокий и ломкий, как у подростка. Вечная девочка, даже в свои пятьдесят три. — Слишком много всего произошло, сын. И хорошего, и плохого. Но про отца я сказала правду.

— Зачем? Ни к чему эта информация. Я не собираюсь с ним встречаться.

— Кто знает, как сложится жизнь? — отвечает она уклончиво. — Сегодня так, завтра мир может перевернуться.

И от того, как она это говорит, по спине пробегают мурашки.

— Пойдём в дом, — отлипает она наконец-то от стены, — Напою тебя чаем. Расскажу правду. Задашь вопросы. Ты ведь для этого приехал.

— Ты не должна была вмешивать в наши дела и отношения Таю, — не трогаюсь с места. — Ты спровоцировала её. Она удрала от охраны, телефон отключила. Я чуть с ума не сошёл, придумывая истории одна другой краше. Но ты же не думала ни о чём, правда?

Мать меняется в лице. Бледнеет. Ловит ртом воздух.

— Я… не знала… Охрана, Эдгар? Что у вас происходит?..

Сложный вопрос. Я и сам толком ответов не знаю. И не потому я сейчас здесь, чтобы свои проблемы вешать.

— Пойдём, — делаю шаг к двери. Рву её на себя. Во мне опять бушует злость. И лучше не показывать эти чувства, но они просятся наружу. Мать семенит за мной, как собачонка.

— Я не знала, — причитает она тихо. — Леон ничего не рассказывал. Я… понятия не имела, что ты женился. А тут она позвонила… Как снег на голову. Я бы придумала что-нибудь. С детьми. Ты не волнуйся, Эдгар. Я скоро заберу их, правда. Хотела в себя прийти, очухаться. Я документы подала. Детям пенсию назначат. Выкарабкаемся. Ульяна с работой обещала помочь.

Внутри домика аскетично. Чересчур. Минимум мебели. Так, наверное, монашки живут. Мать мечется, как испуганный заяц. Не знает, куда себя деть. Руки у неё ходуном ходят. Хватает чайник. Бросает. По сторонам смотрит, видимо, не понимая, что надо делать.

— Сядь! — командую властно. Только так можно привести в чувство — заставить слушаться беспрекословно. Она падает на деревянный табурет, как подкошенная. Я осторожно опускаюсь на такой же. Выдержал бы. Но стул крепкий, добротный. — Успокойся. Лекарства у тебя какие-нибудь есть?

Выглядит она жалко. Серая почти. Дышит тяжело. Мать мотает головой.

— Здесь… нельзя. Только для совсем больных, кому необходимо.

— Ты наркоманка? Алкоголичка? — бью вопросами. Но сейчас жизненно необходимо поставить нужные точки, чтобы понимать.

Мать снова встряхивает головой.

— На транквилизаторы подсела, когда Славик умирал. Чуть сама следом не отправилась. Еле вышла. Леон… спас. Никто не знает. Откачал меня. А потом стало не до этого. Денег не осталось. Жилья тоже. Работу я потеряла. Городишко у нас маленький, сам знаешь. Деться некуда. Леон не знал. Он учился. В другом городе. И тогда я решилась. Уже не до лекарств было. Ноги б не протянуть. Собралась и рванула. Я больше ни у кого помощи не могла попросить. Только у тебя или… у твоего отца. Настоящего. Но к нему — в последнюю очередь. Да и то… не знаю, решилась бы. Мне на время надо было. Не навсегда. Не собиралась я их вешать тебе на шею. И сама не хотела да и не хочу. У тебя своя жизнь. У нас — своя.

Она смотрит в сторону. По пергаментной коже катятся слёзы.

— Почему сразу не сказала правду?

— Не смогла, — пожимает плечами. — Ты не хотел со мной встречаться. Я в таком отчаянии была. Весь разговор свёл к деньгам. По сути, так и есть. Деньги. У меня на руках голодные дети. Для себя я бы никогда и ни за что не пришла просить. Ни к кому. Ради детей я готова на всё. Ради любого из вас.

Она отрывается от созерцания пустоты. Смотрит мне в глаза.

— Мне не всё равно, что ты обо мне подумаешь, Эдгар. Никогда не было всё равно. Ты хочешь правду? Я скажу её. Как сказала Тае, твоей жене. Она… понравилась мне. Очень. Хорошая чистая девочка. Таких сейчас немного. Прости меня, что… глупость сделала. По незнанию больше. Кто знал, что у вас… всё сложно. Но ты сильный и разберёшься во всём сам. Как делал это и раньше. Прошу лишь об одном: не прими мою правду как способ надавить на жалость. Если бы я хотела, сделала бы это гораздо раньше. Или сразу, как только добралась до тебя. Во мне есть ещё остатки гордости — отсюда и враньё. Защитная реакция. Соврать, чтобы не показаться слабее, чем я есть на самом деле. Не хочу и не буду пиявкой. Потерпи немного. Совсем чуть-чуть. Я заберу детей и исчезну из твоей жизни. Забудешь, вычеркнешь — так тому и быть. Я лишь хочу сказать спустя много лет, что всегда любила и люблю тебя. Ты мой ребёнок. Такой же, как Леон, Марк или Настя. Любимый и долгожданный.

Она встаёт и ходит по маленькой комнатушке. Стремительная, резкая в движениях. Я молчу. Я должен услышать всё, что она скажет, а затем решу, нужна ли мне её откровенность. Могу ли я ей верить. Она в одном права: я всегда сам принимаю решения. Любые. Поэтому пусть говорит. Я здесь именно поэтому.

— Весь мир был против меня, когда я забеременела, — голос у матери тихий, углублённый в себя.

Сейчас она достаёт из комода своей души воспоминания, перебирает их худыми пальцами, как струны старой, рассохшейся гитары. Сфальшивит ли ржавая струна? Выдержит ли напор? Не спустит ли её дряхлый колок?.. Получится ли верной мелодия, или звуки лягут диссонансом в мои уши?..

— Ты не помнишь своих бабушку и дедушку — моих родителей. Мать кричала, что я позор семьи. Виданное ли дело — в пятнадцать лет расставила ноги перед женатым мужчиной. Но я не знала, что он женат. Любила его всем сердцем. Точно так же я любила малыша, что зародился во мне, спал сладко под сердцем. Петер тоже настаивал. Деньги матери дал. Они бы насильно уволокли меня на аборт. Я даже хотела сбежать. Скрыться. Придумывала, как это сделать. А тут Олег… я его почти не знала. Вечно хмурый и неразговорчивый. Пришёл к родителям. Сказал, что женится. Не у меня спросил — у них. Мать мягче стала. Успокоилась. Не было ни слов любви, ни ухаживаний. Был сговор. Холодный какой-то, как расчёт. Я робела перед ним. Да и немудрено.

Мать умолкает. Переводит дух. Всё внутри меня противится. Нет, она рассказывает мне не об отце. Бред. Я помню его совсем другим. Но я молчу. Пусть говорит.

— Уже после свадьбы, когда мы остались один на один, в чужом для меня доме, он шептал мне слова. Бормотал, какая я красивая. Говорил, что любит, когда снимал с меня подвенечное платье. Стыдно до слёз, что было дальше. Но я знала. Понимала. Ни ласки, ни прелюдий. Быстрое животное совокупление. Чужой мужчина в моей жизни, что появился внезапно и надолго.

Позже он стал мягче, разговорчивее. Я потихоньку начала привыкать к нему. Он ждал ребёнка. Часто прикасался к животу, даже разговаривал с тобой. Почему-то хотел девочку. Но не огорчился, когда на свет появился ты. Любил тебя как родного. Это единственное, что примиряло меня в этом браке. Но те несколько месяцев, что я носила тебя, были, наверное, самыми счастливыми. Очень добрый и заботливый на людях. Да и дома… беспокоился обо мне. Как мог. Все мне завидовали. Как же — такой муж. Идеал. Любящий. Щедрый. Добрый.

Первый раз он ударил меня, когда тебе было три месяца. Я задержалась с подругами на улице — гуляла с тобой. Пощёчина, что сбила меня с ног. Он… большой. А я… улетела. Из дома не выходила, пока синяк не исчез. А потом — всё чаще. И да. Он просил прощения. Плакал даже иногда. Но ничего не мог с собой поделать — ревновал, обзывал шлюхой. Бесконечно. Но всегда — очень тихо. Чтобы ни люди не видели, ни ты. Бывали и светлые периоды. Но в какой-то момент он всё равно срывался. Вот такая была его боготворящая любовь. Красивая снаружи, страшная внутри.

Олег хотел детей, а их не было. И снова он обзывал меня по-всякому. Позже я уговорила его посетить клинику. Выяснилось, что детей у него быть не может. Но крохотная надежда всё же оставалась. Мы лечились. Снова пробовали. И никак. Он злился. Насиловал меня. Пытался заиметь ребёнка на стороне. Так я прожила шестнадцать долгих лет.

Я пыталась уйти от него трижды. Первый раз, когда ты был ещё маленьким. К родителям. Но мать не приняла меня. Сказала, что не верит. Я наговариваю. Олег так и не узнал о той робкой попытке. А вскоре родителей не стало — ушли друг за другом буквально за год.

Второй раз мне помогла подруга. Я устроилась работать. Дали комнату в общежитии. Но моя вольная жизнь закончилась очень быстро. И недели не прошло. Приехал. Уговаривал. Давил на то, что я должна подумать о сыне. Угрожал, что отнимет тебя. И я сдалась. Вернулась. Что я без тебя? Жизни нет. Тогда тебе едва пять исполнилось.

Я надумала уйти от него в третий раз ещё до того, как Славика встретила. Ты школу закончил, в институт поступил. Помнишь все эти скандалы. На выходных, когда возвращался с учёбы. Славик появился позже. Серьёзный. Ухаживал. Любил меня. Я изменила мужу всего раз. От отчаяния, наверное. Хотелось хоть раз почувствовать себя желанной, кому-то нужной. Хотелось ласки, а не побоев и изнасилования.

А потом выяснилось, что я беременна. Ты… уже ушёл. Сказал, что не нуждаешься в нас, раз мы… такие плохие родители, что не можем найти компромисс. Я хотела всё объяснить тебе. Помнишь, стояла под общежитием под проливным дождём, но ты так и не вышел. И позже…

Олег обезумел, когда узнал о ребёнке. Он… избил меня по-настоящему. Не тычки да синяки на местах, где под одеждой не видно. Руку сломал. Ногами бил. Я в больнице лежала. Но ты всего этого не знал. Сразу после этого Славик забрал меня. Мы поженились. А потом Олег умер. Сердце. Скоропостижно.

Вот почти и вся история. Жизнь, которую прожила я и которая не коснулась тебя. Правда, которую не каждому расскажешь. Не прошу верить. Не прошу даже понять. Просто всё, как есть. Как было.

— И ты… не возвращалась к моему отцу? Настоящему? Не просила помощи? — в висках бьётся боль. Я чувствую, как устал. Будто асфальтоукладчик по мне прошёлся.

— Нет, — никогда. Ни разу. Я не видела его с тех пор, как он дал моей матери деньги на аборт, чтобы я избавилась от тебя.

— Но только слепой не увидит, как мы похожи с Леоном, — говорю я то, что мучает меня с тех пор, как я увидел брата.

Мать складывает руки на груди. Защитный жест. Словно хочет закрыться. Плечи её сжаты, спина сгорблена.

— Конечно, похожи. Ещё бы. Порода Гинцев. Леон — сын Олега. Не Славика. Славик… был очень хорошим мужем. Но так и не смог стать отцом Леону. К сожалению.

Леон. Славик. Олег. В голове всё смешалось. Противоречивые чувства рвут меня на полосы. Я не могу ей верить. Не хочу. Но, может, так и приходит правда, которую я хотел услышать?..

— Дай мне воды. Мама, — прошу, прислоняясь к стене. Закрываю глаза. Пытаюсь дышать. И до сих пор не знаю, что думать. Не знаю. Мне нужна передышка. Антракт. Опустить плотный занавес и отключиться хоть на время, чтобы переварить услышанное. Взвесить слова на весах своих чувств. Надеть её сапоги, чтобы пройти по извилистому пути.

Это непросто. Но я уже никуда не тороплюсь.

62. Эдгар

Я решил остаться. Здесь. Нашёл Ульяну и спросил, могу ли. Если бы она сказала «нет», ночевал бы в машине или в деревне — без разницы. Не хотелось никуда ехать.

— Можете, конечно. В домике с матерью. У неё как раз соседка уехала отсюда.

— Мне позвонить нужно, — беспокойный я, однако. Но без нескольких звонков просто немыслимо сейчас обойтись.

— Пусть Эльза вас выведет туда, где ловит связь.

Киваю. При всей моей усталости и опустошенности после рассказа матери, мне хочется узнать, какого рожна здесь делает Ульяна Грановская. Почему именно она — основательница этого места? У меня пазлы не сходятся. Самое время взять у неё интервью.

Но пока мать ведёт меня лесными тропами в поисках сигнала для мобильного, я решаюсь расспросить её.

— Ульяна удивительная, — рассказывает она, — у неё дар. Лечит наложением рук.

— Ты веришь в эту чушь? — кошусь на мать, пытаясь понять: она повторяет то, что говорят другие, или правда верит?

— Верю, не верю… — мать пожимает плечами. — Помогает. Может, это внушение так действует. Или место. Многим всё равно. Мы исцеляемся. Приходим в себя. Здесь же не только зависимые. Приходят люди с неизлечимыми болезнями. Слушают молитвы. Копают грядки. Просят, чтобы сестра Ульяна прикоснулась.

— И есть случаи исцеления? — хмыкаю недоверчиво.