Лара Морская - Тот, кто меня разрушил

Не знаю, что это на самом деле,　

Но чувствую

Стальной нож в гортани.　

Задыхаюсь,　

Но борюсь, пока могу.　

Пока плохое кажется хорошим,　

Я летаю,　

Хмельная от любви,　

Пьяная от ненависти,　

Как будто вдыхаю краску.　

Чем больше страдаю, тем больше люблю,　

Я задыхаюсь.　

Свободный перевод “Love The Way You Lie” (Eminem, feat. Rihanna)　

Когда почувствуешь жар,

Посмотри в мои глаза.　

Там прячутся мои демоны.

Не приближайся,　

Внутри — тьма,　

Там прячутся мои демоны.　

Свободный перевод “Demons” (Imagine dragons)　

…Медленно опускаюсь на колени, сглатываю комок ужаса. Он прилипает к горлу, как холодное масло, и я кашляю, неловко изогнувшись в сторону. Мужчина усмехается, скрещивает ноги, и я смотрю на его ботинок. Блестящий, с крохотными дырочками, я никогда таких не видела. Явно дорогой. Хочется подползти и понюхать, настоящая ли это кожа. Уверена, что настоящая, но всё равно чуть подаюсь вперёд и повожу носом. Гипнотизирую ботинок, не позволяю себе думать ни о чём другом, иначе закричу в голос.　

— Неужели тебе не объяснили, что соблазнять надо меня, а не мои ботинки? — смеётся мужчина. Невесело. Он собирается меня ударить?　

Отползаю назад, искоса смотрю на дверь. Только бы сюда никто не зашёл. Я всё смогу, только без свидетелей. Я обещала Олави, что сделаю всё, как надо.　

— Я всё сделаю, как надо, — жалобно обещаю мужчине, надеясь, что он меня не ударит. Я — не героиня, не победительница. Я всего лишь хочу выжить. Маленькое, дикое животное, обезумевшее от страха.　

— Кому именно? Кому именно это надо?　

Он больше не смеётся. Наклоняется вперёд, нависая надо мной. Два блестящих ботинка рядом на полу, и я смотрю только на них, боюсь поднять взгляд на его лицо. Черноглазое чудовище — именно так я прозвала его при встрече. Про себя, конечно, не вслух. «Не отдавай меня чудовищу, — молча умоляла Олави. — Я сделаю всё, что хочешь, только не отдавай меня ему». Как предчувствовала, что отдаст, видела ведь, как чудовище на меня смотрит. Исподлобья, тяжело, остро. Как будто снесёт всё на своём пути, схватит меня и сбежит. Больной взгляд, чтоб его. И шрам на челюсти, длинный, зигзагом, от которого кривится рот. Полчаса спустя Олави отдал меня чудовищу. Только что в обёрточную бумагу не завернул, да бантик не прицепил к причинному месту. И вот мы остались наедине. Я умираю от страха и неловко ползу вперёд, стараясь выглядеть соблазнительной. А он смотрит на меня так, словно давно не убивал и долго не продержится.

— Вам, — отвечаю на удивление твёрдо. — Я сделаю всё, что нужно ВАМ. — Икаю на последнем слове, и получается «ва-ам». Но он не смеётся, даже не улыбается. Без предупреждения всаживает кулак в стену и снова замирает.　

— Сколько тебе лет?　

— Восемнадцать.　

Мне стыдно в этом признаться. До слёз. Взрослая девица — и такая дура. Меня тошнит, и я знаю, что это — от стыда, а не от страха. Опускаю голову, заставляю себя втянуть воздух. Надо дышать, просто дышать.　

— Откуда ты приехала?

— Издалека.　

— Не ответишь?　

— Нет.　

— А если я заставлю?　

— Тогда придётся ответить. Но я уверена, что вы не заставите.　

— Почему? — он озадаченно хмурится. Полуголая, измученная девица только что озадачила убийственное чудовище.　

— Потому что вам на меня наплевать. Скажите, чего вы хотите, и я это сделаю.　

Снова ползу, обречённо, медленно. Виляю бёдрами, и юбка символичной длины закатывается почти на талию. Чудовище морщится. Неужели брезгует? Нет, к сожалению, не брезгует. Вижу, как он смотрит на мои ноги, сжимает кулак и снова всаживает его в стену.　

— У вас всё в порядке? — доносится из-за двери.　

Я вдыхаю так порывисто, что давлюсь слюной.　

— Анджелина, что происходит? — На самом деле Олави интересуется не мной, а клиентом.　

— Всё в порядке, — жалко пищу я, глядя на чудовище, взглядом умоляя его не жаловаться. Я постараюсь, поползу быстрее, всё сделаю, чтобы остаться в живых.　

— Как тебя зовут? — спрашивает он, как будто не заметив моего диалога с Олави.

— Вам же сказали, что Анджелина. — Чуть морщусь, вспоминая, как Олави гордился, выбрав для меня имя «как у актрисы». Из меня Анджелина, как из… не похожа я на актрису. Только волосы длинные да губы пухлые, да и то потому, что по губам меня бьют. Часто.　

— Как тебя зовут? — повторяет он.　

— Анджелина.　

Злится. Знает, что вру. Но для чего ему правда? Чтобы насладиться своей силой и размазать её по моему размалёванному лицу?　

— Я родился в Анапе. А ты?　

А я мертва.　

Ползу, утыкаюсь лбом е его колено, поднимаю глаза и вижу, как топорщатся его брюки. Козёл. Неужели можно хотеть меня такой? Накрашенная до неприличия, одетая, как шлюха. Омерзительно. И то, что сейчас произойдёт, гадко и больно. Мужчина смотрит так пристально, что невозможно не отвести взгляд. Вытирает вспотевшие руки о брюки, задевает член и вздрагивает. Разводит ноги шире, и я послушно приближаюсь, глажу его бёдра, напряжённые, как будто он только что пробежал марафон.　

Я знаю, чего он хочет, хотя и не понимаю, почему он выбрал именно меня. Что во мне такого? Размалёванная кукла, сломанная и жалкая. Другие намного аппетитнее, ко всему готовые. А я- так себе. Просто дура.　

— Подними голову. — Его голос звучит так, как будто он проглотил язык.　

Наклоняется, подхватывает меня под руки и сажает к себе на колени. Смотрит. Может, с ним что-то не так? Он псих! Да, точно. Гзсподи, умоляю тебя, сделай так, чтобы он меня отпустил. Чтобы пожалел меня и спас от Олави и других, ему подобных.　

Чудовище сосредоточенно обводит пальцем мои губы.

— Ты меня боишься, — констатирует факт. Смотрит на задравшуюся юбку, кадык резко дёргается.　

Не стану разочаровывать, пусть думает, что я боюсь именно его. На самом деле всё намного глубже — я в ужасе от моей жизни. От себя самой.　

Но это временно. Мне бы только шанс, всего один, и я вернусь из мёртвых. Отмоюсь. Ломая ногти, выползу из помойной ямы, в которую упала по своей же вине.　

— Анджелина… — он собирается о чём-то попросить, но спотыкается о звучное имя. Не моё, чужое. Наклоняется и целует, застаёт меня врасплох. Жадно. Неуместно. Сильно. От удивления раскрываю рот, и его язык врывается, не даёт вдохнуть. Пальцы впиваются в подбородок, его язык борется с моим. Глубоко. Это бунт, а не поцелуй. Мы восстаём друг против друга, только непонятно, против чего бунтует чудовище. Ведь он сам потребовал меня у Олави, сам исходит подо мной чёрной похотью. На его языке — вкус помады с моих губ, дешёвой, не знаю, чьей, но уж точно не моей. На мне — чужая одежда и косметика. Только слёзы — мои. Чудовище хрипит мне в рот, хватает за бёдра и давит на напрягшийся член, как будто пытаясь причинить себе боль. Потом резко скидывает с колен, так, что я заваливаюсь на бок и сгибаюсь от боли.

Сейчас он на меня набросится.　

— Не надо! — умоляю, ибо боль выпустила наружу слабость. А этой слабости во мне — вёдра. Долбаный океан удушливой паники. — Помогите мне! Меня похитили!　

Умоляю чудовище о пощаде, о спасении.　

Больше просить некого.　

Есть только я, но я- дура. Полная. Не хочу больше быть собой.　

Чудовище уже рядом. Встав на колени, дёргает меня за ногу. Сильно. Больно.　

Всё это время я держала себя в руках, хотя и с трудом. Верила, что, если не послушаюсь, Олави убьёт и меня, и моих родных. Но меня снесло от чёрного взгляда. Прорвало, как плотину. Я ору так, что всё тело вибрирует. Умоляю чудовище о помощи, обещаю невесть что. Сбивчивые клятвы повиновения, вечной благодарности и пожизненного долга. Упираясь в суровое молчание, хватаю мужчину за руку и царапаю лицо. Требую ответа. Чудовище шипит, пытаясь меня заткнуть, — и вот: на щеке горит отпечаток его ладони. Своего рода ответ на мою мольбу.　

Шансов, что кто-то меня спасёт — почти ноль, но я вкладываю все силы в этот жалобный порыв, лелею это «почти».　

И тут мир взрывается.　

Вокруг грохот, оглушающий, страшный. Кажется, что стены смыкаются, чтобы задавить меня, навсегда запереть вместе с чудовищем. Кто-то заталкивает меня под кровать, узкую, одноместную. Мир крутится, чернеет, и я проваливаюсь за ним в никуда.

«Святые угодники!»

Мой крик безмолвен, потому что я уже сорвала голос. Пытаюсь закашляться, но горло высохло, стенки гортани сомкнулись, не пропуская хрип. Ничего страшного. Ничего необычного. Свешиваюсь с полки и давлюсь, выталкивая себя из сна.　

Разбуженная криками, проводница стучится в дверь купе. В вагоне люкс не приветствуются пассажиры, орущие во сне. Здесь нет случайных людей, только значимые, замкнутые в своих великих мирах. Все, кроме меня. Я замкнута в кошмаре.　

— Эй, вы в порядке? — спрашивает проводница из-за двери, и я чувствую в её голосе неуверенные нотки. Она предпочитает не вмешиваться, ещё секунда — и сбежит.　

Я молчу, потому что не могу ответить, и она действительно уходит. Зачем вообще спрашивать, в порядке ли я, если не собираешься дожидаться ответа? Но я не обижаюсь, не растрачиваю себя на глупости. Хватаю бутылку с остатками воды, заливаю в рот и с трудом глотаю.　

«Это — обычные ночные кошмары, — сказал врач. — Постарайтесь не злоупотреблять снотворным».　

Щупаю пульс. 120? 130? Мне уже лучше, потому что я дышу. Когда меня забрасывает в ночной кошмар, на мой личный островок паники, самое главное — дышать. Анджелины не существует, больше не существует. Я её убила. Меня зовут Лара.　

В коридоре звучит весёлый голос проводницы, призывающий пассажиров притвориться, что мой крик им почудился.　

— Следующая остановка — Ростов. Пятнадцать минут. К сожалению, поезд задерживается.

В ответ на это заявление хлопает сразу несколько дверей. Уже почти день. Мы опаздываем, и проводница торопливо объясняет, что ночью одному из пассажиров стало плохо. Пока оказывали помощь и вызывали «скорую», пока пропускали другие поезда — вот и задержались. Аж на несколько часов. Слышу недовольное бормотание пассажиров, их всего шесть, но звучат, как хор. Надеюсь, что больному не так плохо, как мне. Может, он случайно подсмотрел мои сны?　

Усталый поезд рывками двигается к остановке, жалуется мне сухим скрипом. Он знает, что я не спала всю ночь, слушала боль и кряхтение его старых суставов. Только к утру я не выдержала и выпила таблетку, чтобы забыться. Но это не помогло: кошмар вонзился в меня, как только я заснула. А теперь очнулась в расстроенных чувствах, виски давит требовательной болью, шея занемела. Выспалась, называется. В мыслях — полный раздор, но это не отражается на моём лице. Никогда. Снаружи я идеальна. Не скажу, чтобы совсем уж красавица, но суть не в этом. Контраст с тем, что внутри, поражает. Те, у кого в сердце мёртвая пустыня, должны носить на лице глубокие шрамы. Так будет лучше, честнее. Чтобы отпугивать случайных знакомых, чтобы они не ловились на высокие скулы и длинные ноги, чтобы знали, что за мягким румянцем прячется бессонная ночь в объятиях прошлых демонов.　

Моя внешность лжёт, как глянцевая обложка. Даже сейчас, ошпаренная кошмарными снами, я выгляжу вполне приемлемо. Как будто тело заморозилось в прошлом и отказывается двигаться вперёд. Всё дело в глазах, серых, огромных, с необычным рисунком радужки. В детстве мальчишки дразнили меня инопланетянкой, а потом вдруг перестали. Вместо этого неловко приглашали в кино и ошивались рядом в надежде привлечь внимание.　

Кроме глаз да длинных ног, люди не замечают ничего, как будто на портрет пролили белила. Закрою глаза — и даже знакомые меня не узнают.　

Всё, успокоилась, дышу размеренно, ровно. Колёса поезда клацают, как протезы, и мы останавливаемся. Каменная гармошка вокзала действует на меня успокаивающе, и я расслабляюсь, поглядывая на пассажиров, с усталой нервозностью охраняющих свой багаж.

Я решила назвать эту поездку смелым словом «отпуск». Такой долгожданный, что порой не верится. А ведь решилась же, села в поезд. Ворох надежд скручены в одно целое, в одну нить, которая тянет меня вперёд, несмотря на жуткий страх. Восемь лет сомнений и мучений, но вот она я: в купе вагона люкс еду на поиски моего самого жуткого кошмара по имени Максим Островский. Это — попытка найти и отпустить прошлое, вспомнить себя и по-настоящему привести в порядок мою жизнь.