Макс хочет отвезти нас на Бугазскую косу. Он думает, что экскурсия поможет мне забыть о прошлом. Считает, что имеет право приходить ко мне ночью, вламываться в номер и говорить вещи, которые гасят мою ненависть.　

Он хотел убедиться, что я жива. Хотел, чтобы я его нашла.　

У него нет на это права.　

Он не должен надеяться на моё прощение. Я приехала в Анапу, чтобы добиться катарсиса, но с каждым днём мне становится всё хуже.　

Я зашла в воду прямо в кедах, встала на колени и умыла лицо. Тёплая вода не помогла, нужна ледяная. Может, Макс прав, и мне поможет только месть?　

Дима не сдвинулся с места, следя за мной с опаской.　

— Ты обиделась? Если хочешь, мы не поедем с Максом и вызовем такси. Пар, я бы с тобой подружился, но ведь ты уезжаешь.　

О, Господи.　

— Извини, я не хотела тебя напугать. Просто на меня иногда находит… мне бывает… не очень хорошо.　

— Я знаю, Пар. Я слышал, как ты кричишь во сне. Не бойся, я никому не скажу.　

— Знаю, что не скажешь. Ты сохранишь мой секрет, а я — твой.　

— У меня нет секретов! — возмутился Дима.　

— Есть и ещё какой! Ты — взрослый мужик, а носишь пижаму с картинкой из мультика.　

— Шрек — не мультик! — возмутился Дима, и мы спорили об этом всю дорогу домой.　


**********　

Пока Дима разбирался с лекарствами, я сварила макароны. Безошибочно открыв нужный шкафчик, достала соус и вылила его в кастрюльку.　

— Блин, ты прям как у себя дома, — хихикнул Дима, опрокидывая на меня чудовищное открытие.

Я вторглась в его жизнь, внедрилась в неё, как вирус. Я прижилась и впервые за восемь лет чувствую себя, как дома. Вот почему я до сих пор не уехала из Анапы: мне понравилось населять чужую жизнь. Ведь это намного проще, чем оставаться в моей. Я могу переехать в Анапу, найти работу, ухаживать за Димой, да и Людмиле Михайловне наверняка понадобится помощь. Если бы не появление Макса, я бы просто отбросила мою старую жизнь за ненадобностью и вписалась в чужую семью.　

Не зря я подозревала, что Дима поможет мне разгадать себя.　

Я не позволю себе застрять в чужой жизни. Нет.　

— Нет! — Я воскликнула так громко, что Дима уронил ингалятор и подскочил на стуле.　

— Ты что, обожглась?　

— Да.　

— Крикунья! — хихикнул он.　

— Пижама со Шреком!　

Макс появился в дверях, и наш смех тут же оборвался.　

— Когда вы собираетесь ехать? — спросил он, глядя на мои босые ноги.

— Сразу после еды! — радостно ответил Дима. — Покушай с нами, Максик!　

— Нет, спасибо.　

— А Лара ноги промочила.　

Приподняв брови, как будто спрашивая разрешения, Макс подошёл ближе. Я поджала пальцы, ощущая на них слишком внимательный взгляд.　

— Она не здесь их промочила, а на пляже! — засмеялся Дима, но Макс не отреагировал на шутку. Просто стоял и смотрел на мои стопы.　

— Дима, у вас остались… — Макс резко вдохнул и зажмурился, осознав, что именно собирался спросить.　

— Да, остались, и обувь, и всё остальное, — догадался Дима, не выдавая эмоций. — Бабушка так ничего и не выбросила. Посмотри в кладовке.　

Через несколько минут Макс вернулся с парой сандалий подходящего размера. Дима вертел в руках баллончик, старательно не глядя в нашу сторону. Несколько лет назад эти сандалии принадлежали его матери.　

Я не должна к ним прикасаться, но и отказаться тоже невозможно.　

Клянусь: это решение далось мне с большим трудом, чем поездка в Анапу. Наконец, решив, что отказаться будет хуже, чем стать живым напоминанием о трагедии, я надела их и сказала спасибо. Диме.　

Лучше бы я пошла босиком. Сандалии нещадно натирали, даже когда я неподвижно сидела в машине. В идеальной машине, а какой же ещё. Чистой, пахнущей деньгами, кожей и цитрусом.　

Что я делаю в Его машине?　

Что я, мать твою, делаю в машине мужчины, которого готова задушить голыми руками?　

Вернее, однажды была готова, а теперь сидела, скрестив руки и поджав колени, стараясь не касаться матовой кожи сидений.　

Чувствуя мою неуверенность, Дима отказался сесть на переднее сидение, чтобы составить мне компанию на заднем.　

— Пар! — Ткнув меня локтем, он протянул узкую ладонь с конфетками скитлз. — Выбирай!　

Тепло в груди, как пролитый чай, как солнечный ожог. Я корчу серьёзную мину и выбираю красную конфетку. Дима сомневается, потом закидывает в рот целую горсть. Быстро прожёвывает, глотает и тут же сгибается к коленям, трясясь от смеха.　

Я посасываю конфету на языке и наслаждаюсь теплом детской радости. Очарованием украденной близости, которая никогда не будет мне принадлежать. Смех зарождается во мне горячей спиралью. Я позволяю себе расслабиться, поджимаю колени и хихикаю, как пятилетка. Потом громче, до слёз, до всхлипов.　

— Блин, Лара, ты нуб, сразу засмеялась, с одной конфеты! А ещё учила меня, как правильно их выбирать.　

— Что ещё за нуб? — задыхаюсь я.　

— Нуб, как в компьютерных играх, знаешь? Новичок.　

— Ну-у-уб! — хохочу я, и Дима подхватывает, и вот уже мы оба задыхаемся от смеха.　

— Дыши, Лара! — говорит он, и в его глазах — слёзы. От смеха, наверное.　

— Дыши, Дима! — вторю я, и он касается моей руки липкой ладошкой, заставляя моё сердце кувыркнуться. Это — сильнее, чем всё остальное. Чем первая любовь, которой у меня никогда не было.　

Я поднимаю взгляд и вздрагиваю, вырвав у Димы свою руку. Макс смотрит на меня в зеркало заднего вида, и его глаза кричат от боли.　

Резко свернув с дороги, он останавливает машину, выходит и закуривает, прислонившись к капоту. Потом, видимо вспомнив о Диминой болезни, срывается с места и исчезает за деревьями.　

— Нервный он чего-то! Съел бы пару конфеток. Глядишь — и полегчало бы, — очень по-взрослому шутит Дима, всё ещё смеясь и борясь с икотой.　


**********　

Бугазская коса по сути представляет собой огромный, великолепный пляж. Мы валялись на песке, шлёпали по воде, даже построили форт, хотя это занятие заинтересовало только меня. Дима обозвал меня ребёнком, и мне пришлось включить телефон, чтобы проиграть ему мелодию из «Шрека» и напомнить, кто из нас взрослый.

Макс оставил нас развлекаться и вернулся к машине. Дима смотрел ему вслед, хотел, чтобы дядя остался, но ничего не сказал. Покосился на меня, но я притворилась, что не заметила. Я не могла предложить Максу остаться. Физически не могла. Он вернулся через пару часов, немного помятый и усталый, видимо, спал в машине. Сел поблизости, боком ко мне, глядя на море. Глаза спрятаны за линзами очков, чёрные волосы блестят на солнце. Вкрапление седины на висках и капли пота, стекающие по шее. Я засмотрелась на него, не в хорошем смысле, конечно, просто никогда не думала, что появится возможность разглядеть его так близко. Восемь лет я видела во сне его глаза и составляла остальной образ по кусочкам, как мозаику. А теперь могла рассмотреть всё, даже то, чего не заметила раньше. Красивым его не назовёшь, никак: лицо выточено грубо, и взгляд слишком суровый. Да и шрам не помогает. Но Макс заметный, запоминающийся. Чем? Сосредоточенной наглостью взгляда. Широкий, как шкаф, и высоченный. Такого не толкнёшь в толпе, а старательно обойдёшь, да ещё и извинишься на всякий случай.　

— Заберёмся на дюну? — спросил он Диму. — Поедешь верхом?　

— Да!! — Голос Димы восторженный и бархатистый. Сверкая глазами, он подбежал к Максу и ухватился за его плечо, как будто опасаясь, что тот передумает и сбежит.　

Кто я такая, чтобы внедряться в эту детскую любовь, в кровное родство?　

— Поторопись, Лара! — смеётся Дима, забираясь Максу на спину. — Мой дядя очень быстро бегает.　

— Я посижу здесь.　

— Ты что! — Дима округлил глаза. — Сверху такой вид — закачаешься!　

И они смотрят на меня, оба. Только один из них — в тёмных очках, и поэтому мне не видно его глаз. Неохотно встаю и иду следом.　

По пути обещаю себе, что завтра же уеду. Всё равно куда. Рано утром попрощаюсь с Димой и отправлюсь на вокзал.　

Сверху мир кажется нарисованным. Море подвижное, юркое и такое живое, что кружится голова. Дима болтает ногами, ударяя Макса по бокам, обнимает его за шею и напевает песню. Из «Шрека». Потом мы спускаемся вниз, наперегонки, и падаем на песок. Макс снимает очки от солнца, вытирает пот со лба и смотрит на моё колено, на шрам в форме полумесяца. А я существую вне этого мира, в параллельной вселенной, где все мы — просто люди, случайно встретившиеся на пляже. Отдышавшись, открываю глаза, потому что вокруг слишком тихо. Макс смотрит на меня, растерянно и жадно. Очень странное сочетание эмоций, сбивчивое, сильное. Как будто он потерял себя в неожиданном порыве. Дима сидит у моих колен и удивлённо переводит взгляд с меня на него.　

Откатившись в сторону, я поднимаюсь на ноги, и Макс тут же извиняется, хотя и не ясно, за что. За взгляд? Покручивая в руке сигарету, отходит в сторону воды, и мы с Димой остаёмся одни.　

— Тебе не нравится мой дядя, — констатирует он и ершится, готовясь стать на защиту Макса.　

— С чего ты решил? — снова опускаюсь на песок, впитывая сухое тепло.　

— Ты ведёшь себя странно, не так, как другие девушки. Они хихикают, заигрывают, улыбаются, а ты вообще с ним не разговариваешь и хмуришься.　

Внезапно возвращается Макс, смятая сигарета в руках. Видимо передумал курить или решил подслушать наш разговор.　

— Я не знал, что ты куришь, — осуждающе говорит Дима.　

— Я вообще-то не курю.　

Макс опускается перед Димой на корточки, снимает очки и поправляет его кепку.　

— Слушай, ты уже большой парень и должен кое-что знать. Однажды, много лет назад мы с Парой были знакомы. Я очень плохо с ней поступил, поэтому мы не можем быть друзьями.　

— Так попроси прощения! — голос Димы неестественно высокий, на грани слёз, как будто он догадался, что речь идёт о чём-то таком, что ему очень, очень не понравится.　

— За то, что я сделал, не прощают.　

— Простить можно всё! Ты же простил мою маму за то, что случилось в горах! И я тоже простил, — уверяет Дима, всё ещё тоненьким голоском ребёнка.　

— Пару… — Макс бросил на меня косой взгляд, как будто ожидая, что я прикажу ему замолчать, — Пару похитили, а я её не спас.　

— Похитили? — шепчет Дима, тревожно оборачиваясь на меня в надежде, что слова Макса — странная шутка. Наткнувшись на мой неживой взгляд, он снова обращается к дяде: — Но ведь ты хотел её спасти, да? Скажи, что хотел!　

Надо отдать ему должное, Макс не врёт.　

— Я мог её спасти, но не спас.　

И тогда Дима задаёт мне самый сакраментальный, самый убийственный вопрос.　

— И что дальше? Что с тобой случилось?　

Это — слишком большой вопрос, чтобы уместиться в моих мыслях. Слишком чудовищный для обласканного солнцем пляжа, да и для всей моей жизни.　

Щурюсь, сомневаюсь, но выпускаю из себя правду.　

Нормальные люди не говорят детям такие вещи, но Дима — не совсем ребёнок, а я далека от нормальности. Да и Макс, судя по всему, тоже. Поэтому я говорю правду. Ласкаю её на языке, посасываю, как шоколадный батончик, а потом выпускаю наружу.　

— Меня никто не спас.　

— Никто. — Дима пробует это пустое слово на вкус, и оно ему не нравится. Совсем. Думаю, что он благодарен, что я не дала более развёрнутый ответ, потому что он прячет взгляд и неловко тыкает пальцем в песок. Догадывается о том, что именно осталось несказанным. — Ты всё ещё… похищена?　

Я выдаю неестественный смешок, но Дима меня не слушает.　

Он смотрит на Макса распахнутым, голубым взглядом, умоляя мне помочь. Святая наивность!　

— Твой дядя не может мне помочь. Теперь уже не может, — честно говорю я, поглаживая мальчика по предплечью. Дима отдёргивает руку, злится, что я скрывала от него настолько невообразимую тайну.　

— Поэтому ты кричишь… — начинает он, но вспоминает, что обещал держать мою тайну в секрете, и прикусывает губу. — Почему ты сразу не сказала, что знаешь моего дядю?　

Макс пытливо смотрит на меня. Радуется, что отвечать не ему, а мне, хотя он сам завёл этот разговор.　

— Потому что это не имеет никакого отношения к нашей дружбе, — неубедительно говорю я, но Дима отторгает это объяснение.　

— Имеет! — обижается он. — Макс — мой дядя, и если он тебя обидел, то должен извиниться!　

— Дима, я не думаю, что… — Снимаю очки и уничтожаю Макса взглядом. — Мне не нужны извинения.　

Вру, давлюсь словами, предаю себя. Восемь лет неописуемых мучений, преданные одной фразой. Но что ещё можно сказать ребёнку? Что я желаю его дяде мучительной смерти, хочу расцарапать его лицо и извести душу?