— Лара! — торжественно объявляет Дима, поднимаясь с песка. — Тебе не обязательно мне платить, мне нравилось с тобой гулять. Но я больше не смогу быть твоим гидом.　

Я наклоняюсь вперёд, чтобы разглядеть лицо Макса, ищу на нём торжество и облегчение. Но очки снова скрывают правду, и я отступаю, сжимаюсь, как побитая собака. Меня только что выгнали из Анапы. Дима сделал быстрый и правильный выбор, он отверг меня за неискренность, и теперь я могу без зазрения совести ехать дальше. Могу прожить оставшуюся жизнь, старательно избегая слова «катарсис».　

Что ж…　

Я вытягиваюсь на песке и достаю деньги.　

— Ты был отличным гидом, самым необычным и забавным. Спасибо. — От приторной улыбки сводит скулы. Кладу деньги на его колено и ненавижу себя за неискренность перед единственным человеком, мнение которого меня волнует. Очень.　

Дима смотрит на деньги и часто моргает, и тогда я неловко пытаюсь перевести тему.　

— Хорошо, что твоей бабушке уже лучше. Когда её отправят на реабилитацию, вы сможете увидеться. Ты ведь соскучился, да? — Повторяю «да» несколько раз, надеясь, что Дима подхватит эту тему, но он таращится на деньги и молчит.　

— Я устал, — выдаёт он, наконец, потом поднимается с песка и даёт знак следовать за ним. — Я хочу домой.　

Мы с готовностью идём следом, перешагивая через полотенца, игрушки и газеты. Я ловлю себя на мысли, что никогда не смогу ненавидеть Макса сильнее, чем в этот момент. Самое неприятное — то, что он прав: наша дружба с Димой всё равно должна закончиться, так почему бы не сейчас и почему бы не на правде. Макс поступил почти благородно: он сказал племяннику правду, и от этого у меня во рту появляется привкус желчи.　

Я ненавижу то, что он прав.　

Когда мы садимся в машину, Дима молча откидывается на сидении и закрывает глаза. Не успеваем выехать с парковки, как он кашляет, всего пару раз, но при этом морщится. Провожу рукой по его вспотевшему лбу и достаю пакет с ингаляторами.　

— Дима! Почему ты ничего не сказал?! — мой голос гремит, как жестянка. Макс снова паркуется и, выскочив из машины, открывает дверь и смотрит на племянника.　

— Мне было весело, не хотелось всё портить, — вяло объясняет тот. В пакете с ингаляторами я замечаю две полные бутылки воды.　

— Дима! Когда ты в последний раз пил?　

— Не помню.　

Пытаюсь открыть бутылку, но потные руки скользят, и Макс выхватывает её, на секунду касаясь моих пальцев. Это неожиданно и неприятно, и мы смотрим друг на друга, как будто оценивая нежелательный контакт. Оба остаёмся недовольны.　

Дима жадно выпивает полбутылки, я пересаживаю его поближе к себе, и мы делаем дренаж и гимнастику. Похлопываю по рёбрам, он наклоняется, откашливается, благодарно кивает.　

— Что я могу сделать? — спрашивает Макс с такой тревогой в голосе, что я приказываю себе забыть, кто он такой на самом деле.　

— Будем надеяться, что это из-за обезвоживания. На жаре и без жидкости Диме трудно откашляться. Но всё равно поедем в больницу, там сделают ингаляции посильнее.　

Макс благодарно кивает, радуется, что может хоть чем-то помочь. Сесть обратно за руль и гнать, гнать, гнать.　

Дима приканчивает бутылку и устраивается на моём плече.　

— Мне лучше, — сопит мне в руку. Дышит часто, но ничего страшного.　

— Поехали! — командую. — И включи кондиционер на пару минут. Слишком сухой воздух — это плохо, но в машине невыносимая жара.　

Макс несётся на бешеной скорости. Я пытаюсь его успокоить, но получаю в ответ только укоризненный взгляд.　

— Всё-таки хорошо, что вы друг друга терпеть не можете, — вдруг усмехается Дима. — Из вас вышли бы хреновые родители.　

— Фиговые, — автоматически поправляю я, и тут до меня доходит, что именно он сказал.　

— Почему? — неожиданно спрашивает Макс.　

Ошарашенная, я пытаюсь разглядеть его лицо в зеркале заднего вида, а Дима хихикает, явно довольный тем, что дядя задал этот вопрос.　

— Забыли напоить ребёнка, а теперь ещё и в аварию попадём на такой скорости, — смеётся он.　

— Ребёнок! — фыркаю я и напеваю мелодию из «Шрека». Макс снижает скорость и молчит.　


**********　

Макс несёт Диму на руках, спешит, а я бегу следом. В приёмном отделении мальчика сразу узнают, и я не знаю, хорошо это или плохо. Через десять минут он уже сидит у компрессорного ингалятора, а мы с Максом стоим рядом, как виноватые родители. Нам не хватает места, слишком тесно, слишком близко. Наше прошлое не умещается в крохотном лечебном кабинете.　

Дима довольно щурится, глядя на наши виноватые лица. Врач открывает дверь и разглядывает нас, как будто решая, кому не место рядом с ребёнком.　

— Это — Лара и мой дядя, — жизнерадостно объявляет Дима. Его явно развлекает наше вынужденное приключение.　

— Здравствуйте, Лара и дядя, — улыбается врач. — Как только процедура закончится, я осмотрю Диму как следует, но предупреждаю заранее — до утра мы его не отпустим. На всякий случай.　

Макс не находит себе места, в буквальном смысле. В кабинете слишком тесно.　

— Пойду узнаю про отдельную палату, — говорит он мне. МНЕ. Он МНЕ отчитывается.　

— Хорошо.　

Дима закатывает глаза и хихикает, глядя на наши неловкие расшаркивания.　

Врач пытается расшифровать ситуацию. Приходится пояснить, что я — медсестра, помогающая во время болезни бабушки.　

— О, понимаю! Не волнуйтесь, мы позаботимся о Диме. Можете идти.　

Вот так, запросто, врач отпускает меня, а я стою, взявшись за дверную ручку, не в силах её повернуть. Дима не смотрит на меня, но стискивает край стола так сильно, что побелели суставы.　

Полчаса назад мы попрощались, а теперь снова вместе, сильнее и ближе, чем раньше, слушаем пыхтение ингалятора.　

— Или останьтесь, — мягко говорит врач, читая мой потерянный взгляд.　

Я остаюсь, и мы с Димой выходим в комнату ожидания. Я беру детские книжки из неровной стопки и читаю вслух. Сказки для маленьких, детские истории. Других нет. Дима закатывает глаза и притворяется, что не слушает, но я чувствую, что ему это нужно. Иногда ему необходимо быть просто ребёнком, которому читают сказки, которого держат за руку.　

Повинуясь инстинкту, он доверяет мне свою слабость. Прижимается щекой к моему плечу и искренне шепчет: — Надеюсь, что маленькой Ларе станет лучше.　

Он дышит спокойно, ровно, и только блестящие глаза и осунувшееся лицо выдают, что сегодня что-то пошло не так.　

Особой популярностью пользуется книжка «Ты и твой первый горшок». Я читаю её три раза подряд, но останавливаюсь всякий раз, когда Дима смеётся слишком сильно. Прижавшись, он накручивает на палец мои волосы, и моя душа плачет, болеет грядущим расставанием.　

Макс заходит в комнату ожидания, и к нему обращаются все взгляды. Он слишком неуместен в этом крохотном мире игрушек, детских домиков и колясок. Как Годзилла***, ступающий по небоскрёбам.　

Он что-то быстро говорит медсестре и поднимает Диму на руки. Не успев высвободить пальцы, тот дёргает меня за волосы, и я падаю за ним, неловко размахивая руками. Макс подхватывает меня, и мы стоим все вместе, обнявшись, как семья. Самая невозможная в мире семья.　

Я подавляю в себе панику, стараюсь двигаться плавно, не пинаться в животном ужасе, чтобы не напугать детей. Отстраняюсь с резиновой улыбкой на губах, и мы идём в платную палату.　

«Всё хорошо, — твержу я себе. — Ничего не случилось».　

Только это не так. Я вру.　

Клянусь, Макс провёл губами по моему лбу.


**********

Мы не обсуждаем, почему я осталась, моё присутствие на удивление естественно. Себе я сказала, что не могу оставить больного ребёнка. Остальные причины, если они и есть — вне кадра.　

Диме досталась светлая, двухместная палата. Вторая кровать свободна. Макс поворачивает её к стене, и мы садимся на разных концах. Ждём, пока Дима устроится, потом включаем телевизор. Тупо смотрим мультики, остывая от событий дня. Макс звонит Людмиле Михайловне и рассказывает о поездке на косу. О больнице — ни слова. Смотрит на меня вызывающе, ждёт осуждения, но я согласно киваю, и у нас появляется общая тайна. Это мне не нравится.　

Потом Макс уходит за едой, а мы с Димой отправляемся на рентген. События сменяются так быстро, что я не успеваю думать. Забываю бояться. Макс приносит много еды, слишком много. Похоже, что он хватал с полок всё, что попало, не глядя, но я не прикасаюсь к покупкам. Выхожу прогуляться и перекусываю в маленьком кафе напротив больницы. Потом забегаю в магазин и, в качестве жеста если не примирения, то сосуществования, покупаю зубную пасту и три щётки. Возвращаюсь, кладу их на тумбочку и замечаю, что Макс считает их взглядом. Удивляется, снова проверяет, а потом смотрит на меня.　

— Это — всего лишь зубная щётка, — огрызаюсь я. Если б я знала, что Макс воспримет зубную щётку в качестве голубя мира, я бы обошлась без неё. К счастью, Дима не обращает внимания на нашу почти-перепалку.　

Пока Дима засыпает, я стою у окна, притворяясь, что смотрю фильм про мою жизнь. Не верю ни одной сцене, как ни кинь. Все события и повороты кажутся нереальными, вымученными режиссёром, и мне необходимо вклиниться в это безобразие и силой воли повернуть ход моей жизни. И я это сделаю, обязательно, я уеду из Анапы как можно скорее. Только вот почему меня одолевает уверенность, что я упускаю что-то важное?　

Одинокий фонарь покачивается на ветру усталым колокольчиком. Макс сидит так тихо, что я оглядываюсь в надежде, что он ушёл.　

— Я здесь, — раздаётся из темноты, и я киваю в ответ. Поцеловав Диму в прохладный лоб, сажусь на вторую кровать, на самый край. Подобрав ноги, прислоняюсь к стене и закрываю глаза. Всего на секунду, но даже не успеваю помолиться о спасении от кошмаров, как засыпаю.　

Просыпаюсь в три утра, в моё излюбленное время, но без крика. Всего лишь затекла рука. Обнаруживаю себя лежащей на боку лицом к стене, подобрав колени к груди.　

Я лежу? А где Макс?　

Осторожно оглядываюсь за спину и вижу его, тоже лежащего на боку. Он устроился как можно дальше от меня, почти свисая с кровати, чтобы не притронуться, не побеспокоить. Чтобы не помешать мне его ненавидеть.　

Два согнутых тела на одной постели. Как две запятые друг за другом. Досадная опечатка, сразу бросающаяся в глаза.　

Моим первым порывом было вскочить и выбежать из палаты или, в крайнем случае, лечь в ногах у Димы, но я заставила себя пересилить панику. Обняла колени, расслабилась и тут же услышала за спиной долгий выдох.　

Всё это время, пока я решала, что делать, Макс не дышал.　


**********　

— На снимках лёгкие без изменений, но раз у Димы поднималась температура, то закончим курс антибиотиков. Я бы подержала Диму здесь, но знаю, что вы — медсестра. Сами понимаете, в больнице можно подцепить всё, что угодно, так что выбор за вами. — Вспомнив, что я — не член семьи, врач повернулась к Максу. — Могу отпустить Диму домой, но только под бдительное наблюдение.　

— Домой-домой-домой, — весело заскулил Дима. — Пожжжаааалуйста! Ларочка — красавица, совсем не инопланетянка, возьми меня домой!　

— Тебе стоит поговорить с дядей, — возражаю я. Удивляюсь спокойствию своего голоса. Меня так глубоко засосало в эту ситуацию, что от страха ноют зубы.　

— Но ведь за мной будешь ухаживать ты, а не Максик! — спорит Дима, повиснув на моей руке.　

Дети быстро забывают о плохом. Всего несколько часов назад он отослал меня домой, а теперь просит остаться, и я хочу этого. Я, блин, хочу остаться с Димой. Рядом с ним в моей жизни впервые появилось что-то ценное, похожее на дружбу, как бы странно это ни звучало. Я впервые зациклена не на себе, а на ком-то другом, намного более значимом. Вот только, к сожалению, мне всё равно придётся уехать.

Жду реакции Макса. Если он откажет Диме или, наоборот, станет настаивать на моей помощи, это только распалит мою злобу. Но он гипнотизирует меня и молчит, оставляя решение за мной. Осторожен, как будто ходит по стеклу.　

— У твоего дяди могут быть иные планы, — не сдаюсь я, и Макс отрицательно качает головой. Еле заметно, чтобы Дима не увидел. Вот же…　

Макс интерпретирует мою неуверенность по-своему.　

— Димка, не канючь, Ларе действительно пора уезжать. Останемся в больнице ещё на денёк, нас не убудет. Заодно я научусь гимнастике и всему прочему.　

Дима пытается спорить, потом вдруг осекается, покусывая губу.　

— А что будет, если бабушка умрёт?　

Очевидно, что эта мысль посетила его впервые и сразу вылетела наружу, не успев как следует напугать.　

— Она уже вовсю ходит по отделению и всеми командует, так что не волнуйся, — натужно улыбается Макс. — Но в любом случае у тебя есть я.