— Не стоит верить слухам, особенно тем, которые распускает Олег. Я действительно работала моделью, самой обычной, для каталогов одежды. Это — достойная профессия. А потом я решила выучиться на медсестру.　

За этими словами скрыто достаточно печали, чтобы утопить всю мою семью, но я не собираюсь вдаваться в подробности. И надеюсь, что они не попросят посмотреть фотографии. Я работала на третьесортные каталоги одежды, рекламировала бельё, носки, халаты и пижамы. Таким моделям, как я, на снимках отрезают головы. Всё внимание потребителя — на белье, на пижаме, на моих ногах. Агент надеялся, что меня позовут на большее, но не сложилось. Клиентам не нравилось моё лицо, неживое и жалкое. Олави сделал так, что я разучилась улыбаться.　

— В моём доме я сам решаю, к чему прислушиваться, а к чему — нет! — гневно воскликнул отец.　

— Не повышайте на Пару голос. — Макс медленно поднялся, загораживая меня собой. Надеюсь, что он помнит про здоровье отца.　

Макс знает, что я в безопасности, что отец имеет право злиться, но всё равно поддерживает молчаливое противостояние.　

— А вы, собственно, кто?　

Хороший вопрос, молодец, папа. Сразу — и в точку.　

— Я — мужчина, который любит вашу дочь.　

— Думаю, что это непросто, — сухо процедил отец.　

— Вы ошибаетесь.　

Я не удивилась, не отреагировала на слова Макса, ведь я помнила, что он обещал мне помочь. Но так… это уже слишком. Каждое сказанное им слово имело невероятный эффект. Отец вздрогнул, мама ахнула, а потом отбежала к окну, задев меня локтем. Так и стояла там, обнимая вздрагивающие плечи.　

— Вы не имеете права меня осуждать! — крикнул отец, тыкая Макса пальцем в грудь.　

— Имею. Вы не защитили Пару, не подготовили к тому, что и кого она встретит на своём пути. Не выслушали, не поддержали. Вы поверили сплетне.　

— А вы сами вырастили хоть одного ребёнка? Думаете, это легко?　

— Я думаю, что вы не заслуживаете вашу дочь.　

В тот момент я не на шутку испугалась. Предчувствуя бурю, шагнула вперёд, готовясь их разнимать. Даже мама, вся в слезах, обернулась от окна, чтобы посмотреть на мужчин.　

К моему изумлению, отец не разозлился. Снял очки, протёр их галстуком и кивнул. Мне.　

— Приятно знать, что хоть в чём-то ты сделала правильный выбор.　

С этими словами он вышел из кухни.　

— Вам лучше уйти! — зашептала мама, выталкивая нас в коридор. — Дайте Володе время успокоиться, я позвоню завтра утром и расскажу, что к чему.　

Через две минуты мы уже стояли во дворе под фонарём, под которым меня впервые поцеловал Олег. Наверное, я должна радоваться, ведь всё прошло не так уж и плохо. Я наладила связь с мамой, да и отец сказал мне несколько слов. Только вот его последняя фраза не давала мне покоя.　

«Приятно знать, что хоть в чём-то ты сделала правильный выбор».　

Единственное, что я сделала правильно — это выбрала Макса?? Отцу понравилась наспех придуманная ложь, и от этого у меня болит душа.　

Я должна была встретиться с родителями наедине, в одиночестве пройти и выдержать этот путь. Можно ли считать наше воссоединение настоящим, если его добился Макс? Совершенно чужой человек, которого я ненавижу уже восемь лет.　

И он добился этого обманом. Он солгал, чтобы меня приняли мои собственные родители.　

Гнев зародился в сердце и растёкся по телу горячим растопленным маслом. Защекотал кончики пальцев, заставляя сжать кулаки и устремиться в темноту. Подальше от Макса.　

— Лара, не принимай поспешных решений.　

Макс знал. О да, он прекрасно знал, что со мной происходило. Игрок, мать его. Выдумщик! «Я обо всём позабочусь!» Тоже мне, альфа, мозгами сдвинутый. А я — дура, как всегда. Потянулась к нему, с жадной радостью приняла протянутую руку.　

Позволила ему всё испортить.　

Обыграл моих родителей, тоже мне, гений. «Я — мужчина, который любит вашу дочь», «Вы не заслуживаете вашу дочь». Устроил представление, накормил вкусной ложью — и что теперь? Как мне с этим жить? Как я объясню родителям, почему Макс не придёт к ним в следующий раз? Я ждала этой встречи восемь лет, а теперь разрушила крохотный шанс на откровенность очередной ложью.　

Ненавижу себя за то, что попросила Макса о помощи. Непримиримо, с обидой, которая густеет и норовит вырваться наружу.　

— Лара, не накручивай себя.　

Предупреждает. Голос тёмный, вязкий, обволакивает мою спину, как липкий пар.　

Хочу развернуться и с размаху ударить кулаками в его грудь, но не делаю этого. Почему? Потому что сама виновата. Доверила своё спасение совершенному незнакомцу, вот он и сделал всё, как счёл нужным. Подсластил мою историю красивыми словами, встал за меня горой. Его винить не за что. Откуда ему знать, какая я и что мне нужно?　

Останавливаюсь и заставляю себя успокоиться. На тёмной улице мы одни, хотя ещё не так поздно.　

— Макс, я не хотела начинать примирение с родителями со лжи.　

— Ты им не лгала.　

— Может быть, но я привела тебя, а то, что ты сказал — ложь. Зачем ты наговорил им всякой чепухи? Они не заслужили свою дочь? С чего ты решил? Ведь ты меня совсем не знаешь! А остальное? Какого чёрта ты сказал, что любишь меня? Как я объясню им правду?　

Мой голос звенел и ломался, а Макс оставался совершенно спокойным.　

— Не накручивай себя, Лара, я не сделал ничего плохого, просто сбил их с толку и заставил посмотреть на тебя по-другому. Напомнил, что ты — не ребёнок, которого нужно воспитывать. В следующий раз отец тебя выслушает. Если они спросят про меня, пожми плечами. Я не сказал, что мои чувства взаимны, не намекал на отношения. Я говорил только про себя, так что они не удивятся.　

— Не удивятся?? Ты слышал, что сказал отец? Что ты — мой единственный правильный выбор!　

Макс стоял рядом, заражая меня спокойствием, и это бесило. Не хочу успокаиваться. Хочу, чтобы мой гнев возродился, чтобы выкрикнуть его в ночь, чтобы внутри лопнула струна, больно тянущая за душу.　

— Поэтому отец тебя и не заслужил, Лара. Этими словами он хотел причинить тебе боль, а это противоестественно. Родители не должны причинять боль детям.　

— Даже в ответ на то, что я их опозорила?　

— Даже в ответ на это.　

Зажмуриваюсь, пытаюсь сдержаться, но не могу: во мне снова просыпается ненависть. Как в фильмах ужасов, вспарывает грудь и чёрным зверем рвётся наружу.　

Макс прав, во всём. Более того: он решил проблемы, которые казались большими, как горы. Но почему сейчас? Почему он не спас меня раньше, восемь лет назад? Почему он позволил Олави разрушить меня? А сейчас уже слишком поздно. У моего кошмара нет простого решения.　

Мне захотелось ужалить Макса, чтобы остался след. Сделать больно. Сбить его непоколебимого короля с шахматной доски спокойствия.　

Уже ненавижу себя за это, но подхожу ближе, чтобы сделать ему больно. Пусть знает, что ему не удастся меня спасти. Уже не удастся.　

Мир как будто замкнулся вокруг нас. Накренился под опасным углом. Смещение планет, земных пластов, многих лет подавленной ярости. Чёрное зло взорвалось во мне, едкое и чуждое, и я вдруг ясно увидела то, чего не хотела замечать со дня нашей встречи.　

— Ты ведь хочешь меня, да? — спросила чужая я, медово, тягуче. Подошла влекущей тенью, потёрлась о его грудь, вдохнула запах, к которому равнодушна. Запах чужого мужчины. Хотя о чём я? Для меня все мужчины — чужие. Прислонившись, задела бедром ширинку. Хочет и ещё как. Сразу прижался ко мне, помимо воли, напрягся. Смотрит молча, тяжело, как будто пытается решить нерешаемое. Прямой, как стена, и почти неподвижный.　

Опускаюсь ниже, обжигаю дыханием живот под рубашкой. Песок хрустит под каблуками, и я убеждаю себя, что это Макс скрежещет зубами. Поднимаю рубашку и провожу губами над поясом джинсов. Слизываю его волю, забираю её себе. Макс вздрагивает, в горле зачинается стон, маленькое звуковое торнадо. Мышцы напряжены под моими пальцами, как канаты, и я перебираю их, ловя его нетерпение.　

Я — влажная от запаха его кожи, от его нужды во мне, и эта реакция пугает. Сжимаю ноги и поднимаюсь, скользя языком по его груди.　

Макс чует подвох, сдерживается, но похоть озвучивает его движения. Во тьме опустевшей улицы — громкое, рваное дыхание Макса, как код Морзе, как сквозь ком в горле. Как прелюдия к дикому сексу. Спиной к неровной стене, царапаясь, с синяками и криком. Насаживаясь и воя от слепой нужды.　

Не мы. Не я. Не с Максом.　

Я упиваюсь своей силой, примитивной и грубой, способной обезоружить такого мужчину. Провожу рукой по ширинке, легко перебираю пальцами. Макс сглатывает, давясь от спазма в горле. Не может противостоять злу, которое капает с моих губ пряными словами.　

— Всегда хотел, да? С самой первой встречи?　

Замолкаю. Остальное скажу потом, когда доведу Макса до грани. Совершенно его не боюсь, понятия не имею, почему. Беру за руку и веду за собой. Зло внутри меня предвкушает лёгкую добычу, жаждет мести. Я нащупала слабость Макса, и меня не остановить. Если не выпущу зло, оно поглотит меня заживо, изнутри.　

бы зло меня поглотило. Лучше бы я не выпускала его наружу. Ведь знаю же, что и в душе Макса тоже — тьма. Похожая на мою, больная, одинокая. Чувствую это родство, но не могу принять. Сцарапываю его с души, запираюсь в себе.　

До гостиницы недалеко, но я заставляю Макса остановиться на полпути. Провожу языком по плотно сжатым губам, расстёгиваю рубашку, кладу руку в карман джинсов и глажу затвердевший член.　

— Хочешь? — проверяю. — Скажи!　

Но Макс не тратит время на слова. Подхватывает меня на руки, заставляет обхватить его ногами и целует. На улице, в городе моего позора. В скобке тьмы, застрявшей между двумя фонарями.　

Катарсис.　

Соблазнение — это игра. Секс — это бесстыжая похоть, сбивающая влажные тела в животный клубок. А поцелуй — это близость.　

Я не способна на близость.　

Я отдала Максу поцелуй. Подарила. Незапланированный, слишком страстный, при котором стукаешься зубами и не знаешь, что делать дальше. Макс знал, я — нет. Забыла, как.　

Он ворвался в мой рот, вцепился в затылок сильными пальцами. Он нападал, а я металась. Не хотела падать в поцелуй, всё ещё желая причинить Максу боль. Мой язык отвечал, губы тоже. Тело обмякло, изогнулось, вписываясь в Макса дугой подчинения, но кипящее зло удерживало меня от близости.　

С трудом оторвавшись, Макс подсадил меня выше, прижал к себе и, проведя пальцем под краем трусиков, ответил на вопрос, который я задала ещё две улицы назад.　

— Да, хотел и хочу.　

— Тогда бежим. Скорее.　

Я соскочила на землю и повлекла его за собой.　

Мы держались за руки, но я не чувствовала Макса рядом. Чёрное зло выходило из моей души, заставляя зубы стучать от гнева. Праведник! Спаситель! Предатель! Ненавижу!　

Макс захлопнул дверь номера и шагнул ко мне.　

— Лара!..　

— Шшш… не нужно слов, Макс, просто иди ко мне. — Слова могли привести меня в сознание, а я не хотела просыпаться. Мысли обуглились от жажды мести, оставляя во мне только зло. Ничего больше. Стоя в луже лунного света, я подняла подол и подцепила пальцем край трусиков. Расставив ноги, отвела его в сторону. Как завороженный, Макс следил за моими пальцами. Почему же я раньше не догадалась, что он всего лишь мужчина? Что он так же слаб, как и остальные. Как и я сама. — Иди ко мне, Макс.　

Он ступил в лунный круг, опустился на колени и прижался лицом к моему животу. Олицетворение нежности и покаяния.　

Никогда ещё мне не было настолько трудно его ненавидеть. Но я смогла, я такая. Я не сдалась, даже когда Макс вовсю испытывал мою волю. Никогда бы не подумала, что Макс способен разыгрывать трепетную нежность. Я позволила ему поднять подол и поцеловать моё бедро, провести по телу шершавыми ладонями, слишком большими для изящной ласки.　

Истекающий нежностью мужчина у моих ног — не Макс. Вижу его насквозь, как себя саму. То, что на поверхности — тепло и нежность — не имеют ничего общего с чёрным нутром Макса. Оно раскрывается подо мной, обнажая наше родство, нашу общую боль, и я вижу, с каким трудом достаётся Максу мягкий танец языка на моей плоти.　

Настоящий Макс не танцует. Не гладит. Не целует. Он заглатывает и клокочет от похоти. Швыряет на кровать и берёт. Отбирает. Не скользит, а вбивается. Рвёт простыни. Не кончает, а взрывается.　

Такова его тьма, таков он — настоящий. Но он сдерживает себя, потому что я — исключение. Потому что пытается подарить мне катарсис. Прячет свою тьму за ласковым трепетом языка.　

Если бы голова не гудела от нарастающего безумия, мне бы это понравилось. Я бы расслабилась, отклонила голову назад и застонала, как это делают другие женщины. Нормальные. Счастливые. Я бы раскрылась для его языка и рук, а не стояла, как истукан, пока он силится раздвинуть мои бёдра.