Рой заржал, присев рядом.

— Именно поэтому мы и называем это «примять траву».

— Ага, я уже понял, — простонал я.

— Гвен, ты тоже собираешься здесь «примять траву»?

Она показала ему средний палец, не открывая глаз.

— К черту вас, парни, за то, что заставили меня снова играть. Я ненавижу лакросс!

— Так зачем играла в него в старших классах? — Я удивленно посмотрел в ее сторону.

— Ее отец был тренером, — усмехнулся Рой, вставая. Он положил бутылку воды возле меня. — А ты не так плох, Илай.

— Ага, теперь ты называешь меня по имени, я заметил. — Наконец я смог встать.

— Не слишком радуйся, — нахмурился Рой, отходя в сторону.

Гвиневра вздохнула, перевернулась на спину и, подняв ногу вверх, потянула ее.

— У меня нога онемела.

— Давай посмотрю, — сказал я, взяв ее ногу и положив к себе на колени.

— Илай…

— Ты растянула ногу во время игры? — спросил я, надавливая на ее икры.

Выдохнув через нос, она села и посмотрела на отца с матерью, наслаждаясь своей победой.

— Мой отец любит лакросс. Он играл со своим отцом и моим братом. Поэтому, когда брат умер, я решила начать играть, чего бы мне это ни стоило. В старших классах мне было тяжело. Помнишь Хлою Дрейк? Женщину, которая держала Тайги в аэропорту?

Я кивнул.

— Во время одной из игр она споткнулась и наступила на мою ногу.

Я зажмурился при этой мысли.

— Это та самая Хлоя, которая сбросила сорок три килограмма?

— Ага, тогда она сломала мне ногу. Хлоя чувствовала себя ужасно, все ее дразнили из-за этого. А я по секрету призналась ей, что испытываю благодарность за то, что мне больше не нужно играть.

— Но ты все равно продолжила играть после выздоровления, не так ли?

Ей не пришлось отвечать, я знал ответ.

— Уверена, что ты не камень? — спросил я, помогая ей встать с земли. Я видел, что ей было тяжело сделать это самостоятельно.

Она усмехнулась.

— Никогда ни в одной из историй моего отца я не слышала о том, чтобы человек хотел превратиться в камень.

— Ты меня запутала. — Я придерживал ее за руку, когда мы направились к семье и друзьям.

— Символ дождя — Громовержец, и, если ты хорошенько помолишься, иногда это может помочь, и прольется дождь. Но камень, неважно, сколько бы и как усердно ты ни молился, будет стоять на своем месте, неся все ту же тяжесть на своих плечах. После смерти брата отцу нужна была связь со мной, поэтому я пришла и дала ее ему. И ни о чем не жалею. Мне было не сложно. Каждый раз после того случая моя нога немеет, зато я всю жизнь буду помнить, как он подбегал ко мне после игры, крича на пределе своих легких, поднимал на руки и кружил.

Она улыбнулась, обвив мою руку своей, и поцеловала меня в щеку.

— Ты был великолепен! А мой отец просто не любит проигрывать.

— Гвен! — Масоа протягивал ей бутылку воды.

Она закатила глаза, зная, что он таким образом пытается нас разлучить, но все равно подошла к нему. Когда они с отцом толкнулись плечами, я не мог отвести от нее взгляда, Масоа обнял ее и прошептал что-то на ухо.

Удивительным было то, как каждый раз, когда я наблюдал за ней, все вокруг происходило как будто в замедленной съемке. Мои глаза хотели вобрать в себя каждое выражение ее лица, интонацию голоса, ее движения. Мне было интересно, как я дошел до этого? Когда я успел так сильно влюбиться в нее? И самое главное... а она? Она испытывает те же чувства, что и я?

Глава 23

Четыре коротких слова

Илай

Я сидел на крылечке, когда неожиданно возле моего лица материализовалась банка с пивом.

— Спасибо, — поблагодарил я Масоа.

Он молча сел рядом.

Это была наша последняя ночь перед отъездом. Они готовили ужин на берегу озера, и мне даже удалось развести костер. Как и в первую ночь, все небо было усыпано звездами. Гвиневра играла с Тайги, гоняясь за ним вокруг костра. Целый день она показывала мне Сайпресс, где всего было по одному: один кинотеатр, один продуктовый магазин, один торговый центр. И везде, я заметил, ее радостно приветствовали: кто с объятиями, кто с поцелуями, а кто-то просто с улыбкой на лице. Каждый благодарил ее за одолженные ею для Сайпресс деньги. Гвен даже помогла основать новый артцентр для старшей школы.

— Ты ведь знаешь, что не нравишься мне, да? — уточнил Масоа, откупоривая свою банку с пивом и привлекая мое внимание.

— Да. Может быть, когда мы приедем сюда в следующий раз, у меня получится понравиться вам немного больше, — ответил я, взяв пиво.

— Никогда этого не произойдет, — пробурчал Масоа.

Я промолчал, а потом спросил у него:

— Вы не против, если я спрошу у вас одну вещь?

— О моей дочери?

— Да, и о вас тоже.

— Только после того, как ответишь на мой вопрос.

Рискованно.

— Конечно.

— Ну, спрашивай, — он ждал.

— Как вы поняли, что влюбились?

Масоа долго молчал.

— Извините, я не знаю, у кого еще спросить об этом. Моя мама, какой бы замечательной она ни была, не всегда может помочь.

— Разве ты уже не был практически женат? — спросил он.

Я выпрямился, опустив руки на колени.

— Да, но это не означает, что я должен был жениться. Я поставил себе цель — жениться и выбрал человека, который, как я думал, мне подходит. Но я никогда не спрашивал себя, люблю ли ее. Я думал, что у нас все хорошо, и она — именно та, кого я искал. Я сделал ей больно, и она ответила мне тем же.

Я заботился о Ханне. Я не мог лгать об этом, да и зачем? Но теперь все было по-другому. С Гвиневрой я чувствовал себя другим.

— Думаю, как раз тогда, когда ты начинаешь задумываться над этим вопросом, это и означает, что ты влюбился, — проговорил отец.

— Как вы поняли это про ее мать? Гвен сказала, вы сбежали, чтобы жениться, когда вам было всего лишь по восемнадцать лет.

И после стольких совместно прожитых лет они до сих пор держатся за руки!

Он улыбнулся, посмотрев на жену, которая сейчас разглядывала звездное небо в телескоп.

— Сначала я понял, что не хочу, чтобы она возвращалась обратно домой. Я хотел, чтобы мой дом стал ее домом. Затем я задумался о своей жизни через десять, двадцать лет, и она всегда была там, в моем будущем. Как только я получил ответы на эти вопросы, мне все стало ясно.

Я вспомнил нашу первую ночь с Гвиневрой. Тогда я сказал ей, что не хочу, чтобы она была развлечением на одну ночь, и попросил остаться. Но причина не в этом… Может быть, я тогда и не думал о том, чтобы мой дом стал ее домом, но у меня не возникло и мысли остановить ее, когда она принесла ко мне в ванную свою зубную щетку, фен, утюжок для волос... Я думал о том, что не могу спать на ее половине моей кровати, даже если она не со мной, потому что теперь это место принадлежит ей.

— Знаете, где я себя вижу через десять лет? — прошептал я ему, наблюдая, как Гвен повернулась к матери, тоже рассматривая небо.

— Нет, но уверен, ты мне сейчас все равно об этом скажешь.

Я повернулся и посмотрел на него.

— Через десять лет я вижу себя все еще старающимся вам понравиться.

— Ну, это займет больше, чем десять лет, — нахмурился Масоа, отпив пива. — Илай! — наконец он назвал меня по имени. Однако это не обрадовало его. — Она — моя маленькая дочка. Ради нее я пройду сквозь огонь и воду и не смогу вытерпеть, если она снова будет страдать.

— Я не обижу ее.

— В этом-то все и дело. Мы не обижаем людей, которыми дорожим, специально, мы просто делаем это. Ты знал, что она даже не рассказала нам, как закончилась ее помолвка? Она просто позвонила и сообщила, что свадьба отменяется. Мы клещами вытягивали правду у Стиви. И опять, я почувствовал, будто в этом была моя вина. Ведь я в свое время говорил ей не уезжать в Нью-Йорк, просил, уговаривал, настаивал, что этот город сожрет ее и выплюнет со всеми потрохами. Я говорил ей, что она может стать превосходным художником и здесь и преподавать в старших классах. У нас тогда разразился страшный скандал из-за этого. На следующее утро она и Стиви уже сидели в ее машине, и Гвен не разговаривала со мной до тех пор, пока не смогла мне с уверенностью сказать, что справилась. Она писала нам письма, звонила в те моменты, когда мы были на работе или очень заняты, чтобы ответить. Если мы все же отвечали, наш разговор длился не дольше пяти минут. Все потому, что она не хотела, чтобы я решил, что оказался прав. Поэтому я представления не имею, через что ей пришлось пройти в первый год в большом городе. Она не приняла бы от нас помощь в виде денег. Но в день, когда в газете было упомянуто ее имя как начинающего художника, она позвонила нам, и мы проболтали несколько часов.

— Она хотела доказать, что сможет, — заметил я.

Он кивнул.

— И вы вините себя в том, что долгое время не общались? Это напоминает вам о вашем сыне?

Его голова резко повернулась в мою сторону. Отец был шокирован, как будто хотел узнать, откуда мне об этом известно. Я лишь кивнул, отпив пива.

— Даже не могу поверить, что она тебе рассказала. Она никому это не доверяла.

— И об этом она тоже рассказала. У меня были некоторые проблемы с собственным братом, который вышел из-под контроля и решил пойти своей дорогой по жизни.

— К черту это, — вздохнул он, вставая. — Думаю, я привыкну к тебе. Привози ее сюда так часто, как сможешь. Я все еще не люблю тебя, но потерплю.

— С чего такая перемена? — спросил я, тоже вставая.

— Ради нее. Потому что она любит тебя. Я предполагал, что ты всего лишь на время, как и тот, предыдущий. Но если она готова наломать дров, лишь бы помочь тебе, тогда мне тут нечего сказать и нечего делать, — ответил он, собираясь подойти к костру.

— Могу я задать еще один вопрос?

— Парень, ты нейрохирург или психиатр?

Игнорируя его замечание, я спросил:

— Как ваше сердце? Я не скажу ей, если вы считаете, что ей не нужно об этом знать. Ответьте честно, как вы себя чувствуете?

— Стараюсь поддерживать холестерин и кровяное давление низкими. Ты мне все равно не поможешь своими расспросами. Еще что-то?

Я поднял руки в знак отказа от дальнейших расспросов. Он подошел к своей жене. Гвиневра что-то шепнула матери, подбежала ко мне и взяла меня за руку.

— Привет, — я улыбнулся ей.

— Ну же! — Она потащила меня назад к дому, и никто — ни ее отец, ни мать даже не обернулись. Они держали друг друга в крепких объятиях. Это скорее напоминало некий танец.

Держа фонарик, она уводила меня все дальше и дальше по тропинке.

— Куда мы идем?

— Ш-ш-ш, ты все испортишь, — прошептала она.

Мы прошли еще немного, пока не оказались на нашей прежней поляне. Она негромко свистнула, и эхо отразилось от деревьев. Один светлячок пролетел над самыми нашими головами, потом еще один, и в следующее мгновение все пространство в темноте засветилось от светлячков. Они были повсюду, как будто вокруг нас зажглось множество рождественских огоньков.

— Я хотела показать тебе это место до отъезда. Когда я была еще ребенком, думала, что у меня получится дрессировать их, заставить светиться в такт мелодии, которую буду насвистывать. Это не сработало, конечно, но зато теперь они всегда появляются, стоит мне засвистеть.

Отойдя от меня, она попыталась поймать одного светлячка. На секунду ее ладошки закрылись, а затем она медленно раскрыла их, но светлячка там не оказалось.

— Как вышло, что после стольких лет у меня не получается поймать светлячка в пространстве, наполненном ими? — улыбнулась она.

Опустив фонарик, я подошел к ней, обнял и ласково прижал к себе. Почувствовав тепло ее тела, я прислонился лицом к ее лицу и поднял вверх наши руки.

— Давай поймаем их вместе, — тихо прошептал я ей на ухо.

Она откинулась на меня.

— Давай.

— Замри и жди.

Она раскрыла свои ладони, положила их на мои, и мы застыли. Мы дышали в унисон, наши сердца бились в такт. И потом светлячок, скорее всего принявший нас за еще одно дерево в лесу, прилетел и сел на ее ладонь, а за ним последовали еще несколько.

В этот момент мне хотелось закричать на весь мир, но я только смог сказать это самому себе:

«Я люблю тебя, Гвиневра».

Гвиневра

К тому времени как мы оказались дома, убегая от ливня, который внезапным, почти мистическим образом залил весь Сайпресс, легкие горели огнем, и каждый вдох давался мне с трудом. Я ушла в свою комнату и все еще мокрая рухнула на кровать. Мое сердце билось так, будто хотело вырваться из груди. Я полежала какое-то мгновенье, разглядывая потолок, где все еще висел мой старый постер с изображением Орландо Блума. Я чувствовала себя совсем другой. Человек, из-за которого я была опьянена, находился в нескольких ступенях от меня.