Andy Weiss - Третьи дворы

А что будет, если парень тоже будет самим собой? Американцем, которому чужды рефлексии и бесконечные копания в своих эмоциях? Он же замкнутый человек, с кучей своих проблем, на которые  Иван предпочитает не обращать внимания, думая только о себе. И говорит, что любит…

Нет. Не его Иван любит, а себя, которому с парнем  хорошо. Любит свое состояние эйфории. А каково ему, не задумывается. А сколько раз Андре пытался ему объяснить, что он боится экспериментировать со всеми этими «люблю»! Для Ивана это – просто попытка отношений с мужчиной. А для Андре – очередной крах всех его надежд. Пока они «просто дружат», это не крах. Но Иван упорно тянет и тянет его в сторону чего-то большего. И ему плевать, что Андре упирается, что он просит его этого не делать, что он сбивает в кровь коленки, тормозя этот Иванов эгоистичный локомотив. Это называется любовью? Серьезно?

Все это вдруг пронеслось в голове Ивана, словно бы Андре говорил вслух.

– Какой же я дурак, – тихо пробормотал Иван, – прости меня.

– За что? – парень поднял голову.

– За то, что веду себя, как тупой и бесчувственный эгоист. Я думаю только о себе и о том, чего хочется мне, хотя пою тебе песни про любовь. Прости.

Андре отрицательно покачал головой, неотрывно глядя на Ивана. Дымчатые русалочьи глаза открыто и спокойно изучали мужчину – и непонятно было, о чем думает их обладатель. Руки ладонями вниз расслабленно лежали на скатерти, лицо было безмятежно – да, парень был профессионалом, и угадать его эмоции и чувства было так же сложно, как рассмотреть подводную часть айсберга.

Но Ивану сейчас не было некомфортно под этим взглядом.

Ему показалось, что он понял, в чем его ошибка, и что именно ему сказал бы парень, если бы хотел пооткровенничать в русском стиле. И от этой догадки Ивану стало легче – словно бы его направили в нужную сторону и показали особо опасные места на пути.

– Уже поздно, – вдруг сказал Андре совершенно будничным тоном, словно не было сейчас никаких Ивановых признаний и вообще, все это время они говорили о погоде. Иван собирался было обидеться, но тут же одернул себя: нельзя хотеть от человека только того, что приятно тебе! Ему не хочется говорить о твоих чувствах. Он просто устал.

– Да, четверть двенадцатого, – точно так же буднично ответил Иван.

– Отсюда далеко до моего отеля?

– Минут двадцать неспешным шагом,  с учетом твоего колена.

Интересно, мелькнуло у Ивана в голове, что сейчас будет уместнее – поехать домой или попробовать напроситься в гости? Черт побери, я не хочу, не хочу с ним расставаться!

Интересно, в тот же момент подумал Андре, как мне дать ему понять, что я не хочу оставаться один? Если я приглашу его к себе, он расценит это, как ответ на все свои признания, и будет ожидать продолжения. Как сделать так, чтобы он остался, но – просто рядом?

– Андре…

– Ваня…

Они сказали это одновременно, повернувшись друг к другу – и хмыкнули.

– Говори, – уступил Андре.

– Нет, ты говори первый, – отказался Иван.

– Да черт побери, что я мнусь, как девица? Предлагаю повторить вчерашний вечер перед телевизором.

Иван так облегченно улыбнулся, что Андре стало немножко страшно: вдруг мужчина понял его неправильно?

– Я ненавижу быть в одиночестве… я просто никак не мог придумать формулировку, чтобы ты понял меня правильно, – признался парень.

– Я думаю, я понял, – заверил Иван.

Они дошли до отеля, держась за руки, поднялись по парадной лестнице в холл – и натолкнулись на выходящего из лифта артиста, игравшего главного героя в боевике.

Неизвестно, кто смутился больше – Иван или его коллега Алексей. Оба были в несколько пикантном положении: Иван совершенно недвусмысленно входил в отель за руку с девушкой, которая считалась пассией Дугласа, а Алексей точно так же недвусмысленно посещал кого-то из съемочной группы в весьма неурочное время.

– Привет, – буркнули оба и поспешно разбежались в разные стороны: Иван – в лифт за Андре, Алексей – ко входным дверям.

– Интересно, где это он был, – вслух произнес Иван, и Андре равнодушно дернул плечиком:

– У Говарда.

– У… кого?!?

– У Говарда, это помощник Дугласа. Который занимается твоими документами. Ну, ты его видел – высокий такой мулат. Ты ему паспорт отдавал.

– И что Леха у него делал? – с ужасом в голосе осведомился Иван. Андре молча посмотрел на него и улыбнулся. Лифт остановился, Андре принялся ковыряться в своей сумке, ища ключ, а Иван, совершенно потрясенный встречей с коллегой и новой информацией, схватился за голову:

– Матерь Божья! Неужели он гей!? Какой ужас…

Улыбка Андре поблекла и сделалась застывшей. Он вошел в комнату и включил свет, стараясь не поворачиваться лицом к Ивану, который выразительно, по-актерски, округлял глаза.

– Нет, ну вы послушайте только, никогда бы не подумал про Леху! А казался совершенно нормальным пар…

Андре развернулся к нему и проговорил сквозь сжатые зубы:

– А оказался моральным уродом, да?

Иван осекся.

– Ты у нас, Ваня, парень НОРМАЛЬНЫЙ. Не запятнал себя ничем, хотя и общаешься с такими больными людьми, как мы,  – издевательски прищурился парень и метко бросил свою сумку на одно из кресел. Мужчине показалось, что если бы Андре мог – он и его бы вот таким же точным жестом вышвырнул за порог.

– Прости. Я просто иногда не думаю, что говорю. Невозможно же перекроить все привычки за пару дней! Не забывай, что до вчерашнего дня я был консервативным человеком.

– Ты им и остался, судя по всему, – припечатал Андре.

– Извини меня. Я осел. Я действительно так не думаю. И не думал никогда. Если хочешь, я сейчас уйду.

Иван взялся за дверную ручку.

За его спиной прошелестели легкие шаги, и Андре обнял его сзади, скрестив руки на животе. Мужчина замер, боясь пошевелиться, и всем телом чувствуя, как о его лопатки бьется чужое сердце. Ему было почему-то так больно сейчас, больно – и одновременно сладко. Если бы он мог, он бы хотел навсегда остановить это мгновение – руки Андре, его дыхание в плечо, тепло от его тела.

Никогда раньше Ивана вот так не обнимали мужчины. Обнимали в приветствии; обнимали, поздравляя; обнимали, хлопая по плечу; но никогда – вот так, объятия ради самих объятий. Иван обычно сам любил обнимать девушек – ему казалось, что он как будто закрывает собой их хрупкую спинку, согревает своим теплом, замыкает в кольцо своих рук, чтобы никому не отдать, чтобы защитить и укрыть, а волосы, в которые он обычно утыкался носом, были такие трогательно-мягкие, вкусно пахнущие, и хотелось нежно целовать маленькие ушки, доверчивый затылок… А сейчас… сейчас его самого так обнимали. И оказалось, что и с этой стороны объятий – это очень приятно, хотя и непривычно.

Мужчина закрыл глаза и немножко откинул голову, касаясь Андре щекой, повернулся в кольце его рук – и обнял сам. Осторожно, словно бы пробуя тонкий лед на озере ногой, дотронулся губами до уголка губ Андре.

– Ваня… пожалуйста… ты же обещал, – Андре отклонился в сторону, но рук не расцепил.

– Ты первый начал, – с улыбкой ответил ему Иван шепотом прямо в ухо.

– Я просто … дал понять, что все ок, – Андре снова вывернулся.

Иван потянулся было за ним, но тут в дверь постучали.

Они замерли, и Андре прижал палец к губам.

– Андре, детка, это я. Портье сказал мне, что ты только что вошел, – раздался голос Дугласа. Андре освободился, виновато разведя руками, и открыл дверь.

– Привет.

– Детка, мне нужно с тобой посоветоваться…. Ох, ты не один! Прости, я не знал.

– Выходит, портье был деликатен, – ответил Андре по-английски, покосившись на Ивана. Тот вежливо раскланялся и отошел к дивану, сделав вид, что ему срочно надо что-то проверить в телефоне.

– Андре, буквально две минуты. Скажи мне, если я сделаю вот так… – пожилой режиссер зашуршал какими-то бумажками, разложив их на столе, и Андре с готовностью над ними склонился. Они тыкали пальцем в листок, перебрасываясь совершенно непонятными Ивану словами, и мужчина незаметно для себя задремал под монотонный бубнеж Дугласа и шорох листов.

Проснулся он того, что кто-то стаскивал с него ботинки. Иван открыл глаза и увидел, что парень тихонько его раздевает.

– Я уснул? – смущенно откликнулся мужчина, и Андре поднял на него улыбающиеся глаза.

– Да, слегка. Я подумал, что до кровати я тебя не дотащу, но положить поудобнее на диване смогу наверняка. Прости, что разбудил.

– Это ты меня прости. Я совершенно внезапно отрубился.

– Отру… что?

– Ну, заснул.

– А… да брось. Я сам уже засыпаю на ходу. Так что лучше и правда завалиться спать. Если тебе нужен душ – вперед. Я там уже был, пока ты отру…бился. Я правильно сказал?

Иван кивнул и поплелся, позевывая, в душ. Андре задал такой «свойский» тон их совместному пребыванию, что Ивану даже не пришло в голову начать соблюдать церемонии, расшаркиваться перед посещением душа или вежливо спрашивать разрешения бросить где-то здесь свою футболку.

Из душа Иван вышел и вовсе «по-домашнему», навернув на бедра одно из полотенец. Андре валялся в кровати, что-то читая в телефоне, и когда увидел подошедшего Ивана, слегка покраснел и отвел глаза.

– Я… тут… новости читаю. Свет выключить?

– Как хочешь, – Иван намеренно небрежно сбросил полотенце и подошел к свободной половине кровати. Свет моментально погас.

– Эй, ты где? – позвал мужчина, – я ничего не вижу.

– Кровать перед тобой, – раздался смущенный голос Андре.

– Ты так внезапно выключил свет, что я перестал ориентироваться, – мужчина нащупал край кровати и влез под одеяло. Протянув руку вбок, он нащупал плечо парня и потянулся в его сторону.

– Ваня, не надо.

– Но почему? Я просто хотел тебя обнять!

– Потому что… потому что я не смогу остановиться, если ты меня обнимешь. Понимаешь?

– Не очень. Я знаю, что мне хочется тебя обнимать и целовать. А большего я себе не представляю.

Андре промолчал, и Ивану показалось, что он поступил, как слон в посудной лавке: ворвался, все разбил и растоптал. После всех своих слов и уверений, после таких многообещающих поцелуев у двери, и вдруг – «не представляю большего»…

– Пообещай, – вдруг потребовал Андре.

– Что именно? – опешил Иван.

– Что дальше поцелуев и объятий ты меня не пустишь, – усмехнулся Андре, и Ивану стало немножко не по себе: почему, почему он все время ориентируется на себя, и все время упускает из виду, что рядом с ним – мужчина?

– Обещаю, – тем не менее, твердо сказал он.

Первый день в Нью-Йорке Ивана потряс.

Он, учившийся в Москве, живший в Петербурге и привыкший, в принципе, к шумным столицам, был все равно оглушен и раздавлен.

Нью-Йорк не просто шумел. Он шумел не-вы-но-си-мо.

Полицейские сирены, музыка из магазинчиков, кафе и окон машин, шорох шин, крики и смех людей… все это наваливалось сразу, одномоментно.

Нью-Йорк показался Ивану просто омерзительным, бесцеремонным и хабальным горлопаном, как восточный базар после обычного магазина.

Этот город был для него чуждым. Непривычным. После аристократического и чопорного Петербурга он показался адом. Цветным, ярким, успешным, но все равно – адом.

Андре привез Ивана в какой-то дорогой отель на Пятой авеню, помахал от двери рукой и пообещал заехать после полудня, чтобы сходить куда-нибудь пообедать.

И уехал – на той же машине, на которой их привезли из аэропорта.

Иван остался в самом сердце Нью-Йорка, в номере с тем самым растиражированным буклетами видом Нью-Йорка: Манхэттен, небоскребы, центральный парк, Empire State Building…

До полудня оставалось еще четыре часа. Иван неторопливо осмотрел свои апартаменты, разложил немногочисленные вещи, полежал в ванной, по своему обыкновению поэкспериментировав с фотоаппаратом, зарядил телефон, почитал новости в интернете, включил телевизор и бездумно полистал каналы…

Английский, английский, английский…

Иван, всегда считавший, что он знает английский язык на приличном уровне, вдруг ощутил, что понимает говорящих ровно через слово.

Насторожился, напрягся, стал вслушиваться… через какое-то время ухо привыкло к быстрой речи американцев и их специфическому «э»-канью, и по крайней мере в паре репортажей Иван смог что-то разобрать.

«Как же мне будет здесь трудно, – удрученно подумал он, вертя в руках пульт, – я – актер, моя профессия напрямую связана с речью, а сейчас я вырван из своей языковой среды и помещен в чужую. Я потерялся. И, несмотря на то, что здесь мне не надо будет выходить на сцену и произносить монологи перед публикой, я все равно ощущаю себя не в своей тарелке».

Да, наверное, это то, о чем говорил Андре – рефлексии. Привычка сразу все усложнять, создавать себе проблемы эмоционального характера – и с удовольствием потом их переживать и преодолевать. Или сдаваться.