Вера Колочкова - Третий ребенок Джейн Эйр

Вспомнив про бабку Пелагею, Таня взгрустнула чуть, вздохнула летуче и стала вглядываться в экран французского телевизора, где какая-то пожилая пара выясняла, по всей видимости, отношения. Довольно скучно выясняла — так, бормотали мужчина с женщиной друг другу слова какие-то по очереди, быстро, картаво и в нос, будто простуженные. По другой программе футбол показывали, еще по одной — оркестр какой-то наяривал… Ничего интересного. И спать совсем расхотелось. Поднявшись с дивана, Таня подошла к большому окну, отвела в сторону легкую белую занавесь. Полная луна во французском небе торчала равнодушная и желтая, как сквозная дыра в темноте. Газонная трава серебрилась под ее светом, будто ночная вода в тихом озере. Красиво. Интересно, почему у них трава зимой растет? Конец февраля на дворе, а у них трава. И тишина такая…

Вернувшись к дивану, она прилегла на подушки с мыслью в голове, что надо бы встать и постелить себе постель по-настоящему, но тут же и уснула, словно провалилась куда. И сны ей приснились за короткий остаток ночи самые разные. То самолет снился, то Левушка с Ленусиком, а потом вдруг бабка Пелагея к ним присоединилась, и будто была она в таком же розовом балахоне с перьями, как у Ады, только вместо перьевой шапочки на голове прежний белый платочек…

Проснулась она от яркого луча солнца, нахально уткнувшегося прямо в глаза и заставившего поднять голову с подушки. И долго понять не могла — где это она. А вспомнив, села, проворно протерла глаза и вновь стала осматриваться — в утреннем свете комната выглядела еще краше и уютнее, чем при темном ночном окне. Шел будто от этого окна особый какой-то свет, ласковый и теплый, и был он одной породы с желто-синим пушистым ковриком под ногами, с кремовыми шершавыми плитами пола, с теплыми сливками диванных подушек. Сразу было понятно, что не редким гостем заглядывает в эту комнату солнечный свет, а, наоборот, является чуть ли не хозяином ее и будит тоже по-хозяйски — вставай, мол, чужая женщина, давай знакомиться, что ли…

Таня, улыбнувшись, потянулась от души, подошла к окну, раздернула белые замысловатые шторы. За окном было чудесно! Истошно-синее небо соревновалось в яркости своей синевы с зеленью большого газона, каким-то хитрым способом стриженные квадратные кусты сторожили по краям белые дорожки, и заметно было к тому же, что там, за окном, очень тепло, будто тепло это было видимым глазу и ощутимым состоянием. Можно открыть окно, к примеру, протянуть руку и взять его полную пригоршню, и опрокинуть себе на лицо…

Быстро умывшись и натянув на себя юбку с блузкой, Таня осторожно выглянула в коридор, подошла к соседней двери, прислушалась. Ухо уловило переливчатый ласковый женский голосок:

— Ну, Матвейка, ну чего ты… Смотри, какая машинка! Мы сейчас моторчик заведем, и она сама поедет…

Тихонько постучав и приоткрыв дверь, Таня просунула в образовавшуюся щель голову и с ходу наткнулась на досадливый взгляд красивой белокурой женщины, расположившейся на ярком голубом ковре прямо в шелковой блескучей пижаме. Отя сидел перед ней понуро, тоже в пижамке, сложив губы горестной скобочкой и глядя подозрительно на машинку у нее в руках, и было видно, что он уже плакать собирается. Осталось только вдохнуть воздуху побольше, и… Оглянувшись на Таню, он дернулся и будто икнул на вдохе, перекрывая на подступах коварные слезы, подскочил с ковра тугим мячиком и полетел к ней радостно, и вскарабкался шустрой обезьянкой, обхватив ее, как обычно, и замер, уткнувшись Тане в шею. Подняв на женщину глаза, Таня отвела свободную руку в сторону, улыбнулась виновато и чуть гордо — что, мол, теперь поделаешь…

И женщина тоже ей улыбнулась. Только странно как-то. В улыбке ее сочетались вежливость, равнодушие и презрение — чувства совсем вроде и несочетаемые. Ну, некая насмешливость еще в той улыбке присутствовала, конечно. Вроде того — нашла чем гордиться. Она и заговорила точно таким же голосом, вежливым, конечно, но в то же время слегка равнодушным, слегка насмешливым, слегка презрительным:

— Так это вы и есть Таня, надо полагать? Матвейкина ангелоподобная спасительница?

— Да, это я… Только почему спасительница? И почему ангелоподобная? Как-то у вас звучит это…

— Как?

— Насмешливо.

— А вам бы как хотелось, чтоб звучало? — удивленно приподняла красивую бровь женщина.

— А вы, наверное, Лена? Сестра Кости? — ответила вопросом на вопрос Таня. — Тетя Матвейкина, стало быть?

— Ну, стало быть, так… — усмехнулась Лена, в упор ее разглядывая. И разглядывание это не сулило Тане абсолютно никаких комплиментов. Сразу было заметно: не понравилась она Отиной тетке. Ну и ладно. Пусть. Не с ней же она нянькаться сюда прилетела, в самом деле…

— Очень приятно познакомиться с вами, Лена. Что ж делать, так уж получилось, что я в тот момент рядом с вашим племянником оказалась…

— Да ладно, чего вы извиняетесь, Татьяна. Не надо. Мы с мамой и в самом деле очень вам благодарны за ваш человеческий подвиг. И постараемся по мере сил компенсировать ваше трогательное участие в судьбе Матвея. Тем более, насколько я знаю, мама уже счет на ваше имя открыла…

— Мне ничего не надо! Что вы! Я уже и Аде говорила! Я же не из-за денег сюда прилетела…

— Ну-ну… — поморщила полные губы в легкой ухмылке Лена, поднимаясь с ковра. — Ладно, Татьяна, идите завтракать. И ребенка пора кормить. Я пробовала, но он ничего не ест. Видимо, у него на вас инстинкт успел выработаться. И еще он все какую-то Пею зовет. Отталкивает ложку и бормочет — Пея да Пея… Что еще за Пея? Еще одна спасительница?

— Нет. Это не спасительница, это бабушка моя, Пелагея Даниловна. Я когда на дежурство уходила, он с ней оставался. Она его и кормила всегда. Вот и привык.

— А, бабушка… Ну хорошо, хорошо, идите…

Махнув небрежно рукой, Лена быстро отвернулась от Тани, будто боялась обнаружить перед ней свое холодное раздражение. Но оно все равно проглядывало за нарочитым равнодушием — так знатная леди разговаривает со своей служанкой, стараясь не показать перед ней ни одной эмоции. Не пристало потому что настоящей леди эмоции перед прислугой обнажать. А Лена эта, как Таня сразу подметила, очень уж на ту самую леди претендовала. Прямо из кожи вон лезла. Если б не знать, что обыкновенной девчонкой когда-то в глубокой российской провинции родилась, то и впрямь можно было подумать — леди. Ну чистая леди, ни дать ни взять…

— Что, познакомились? — встретила Таню в гостиной первого этажа Ада. Была она во вчерашнем смешном халате, так же трепыхалась во все стороны испуганными розовыми перышками. — Вижу, вижу, что познакомились… Ну да, такая вот она. Стерва, одним словом. А что делать? Давай привыкай, ты с Матвейкой теперь у Ленки жить станешь. Она будет над ним опекунша. Так мы решили на семейном совете. По правилам мне б самой надо его в люди вывести, да не смогу. Больная стала совсем. Шуму лишнего не переношу, голову сразу с плеч сносит. Давление высокое меня мучает, гипертония, будь она неладна. Да и злая я стала к тому же — от собственной старости и злая. Все. Предел мой наступил. Даже косметические доктора и те уже рожу мою тянуть отказываются, говорят, некуда…

— Ну что вы, Ада. Вы очень даже хорошо выглядите… — неуверенно проговорила Таня, отводя взгляд от ее сухого желчного лица.

— Да ладно врать-то, комплиментщица нашлась! — беззлобно проворчала Ада, махнув в ее сторону рукой. — Вот скажи, сколько мне лет? Как думаешь? Только честно!

— Ну, я не знаю… Около семидесяти, наверное…

— А как — около? В какую сторону? В большую, в меньшую?

— Я думаю, в меньшую…

— Ладно. Правильно думаешь. Молодец. Я ведь и впрямь еще не старая, просто выгляжу плохо. Да и характер у меня не из легких, очень уж крут. Командовать люблю, чтоб по-моему все было. А с таким характером бабы быстрее старятся. Эмоции у них внутри горят, всю молодость с лица моментом съедают. Это у покладистых лицо до старости наивным остается, вот и кажется, что они моложе… Ты вот долго молодой будешь, наверное. Эк у тебя глаза-то миру распахнуты, как у малолетки какой восторженной.

— Так он, мир-то, того и стоит, наверное… — тихо улыбнулась ей Таня.

— Ну да. Может, и стоит. Хотя это вряд ли… Ладно, хватит философствовать. Голова у меня разболелась. Иди лучше ребенка накорми, а то он в Ленку успел уже йогуртом плюнуть…

— Так он их не любит, йогурты эти, — торопливо пояснила, будто извинилась за некультурное Отино поведение, Таня. — Он по утрам кашу ест — манную или овсянку на молоке, чтоб с солью и с сахаром…

— Хорошо, овсянку так овсянку. Ты свари ему сама, найдешь там все в холодильнике. У нас тут не готовит никто, мы еду на дом заказываем.

— Хорошо, Ада, я сварю. А потом можно погулять немного пойти? Так на улице хорошо…

— Да, конечно. Мы сейчас с Ленкой по делам уедем на весь день, а ты тут с Серегой останешься. Вечером приедем, все с тобой обговорим, что да как…

— Хорошо, Ада.

— Ну, иди. Прямо по коридору и налево. Смотри-ка, крепко как Матвей за тебя ухватился… А ко мне так и не пошел, засранец! Не признал бабку родную…

Отя еще крепче стиснул ручонками Танину шею, будто мстил за непонятного детскому уху «засранца», сопел сердито. Таня похлопала его успокаивающе по спинке, пошла по длинному коридору в сторону кухни. А уже на ее пороге остановилась, чтобы перевести дух, как давеча на пороге ванной в своей комнате. Потому что кухонь таких Таня Селиверстова тоже отродясь не видывала. Только разглядывать да трогать все это нарядное, белое и блестящее у нее времени не было — надо было кашу варить срочно, не морить же ребенка голодом ради своего любопытного интересу…

Пока они с Отей завтракали, Ада с Леной успели уехать. Сергей с удовольствием показал ей дом, демонстрируя по пути функциональные штучки и особые приспособления каждого предмета, призванного обеспечить полнейший домашний комфорт. И проделал он это с такой гордо-забавной снисходительностью, словно и был здесь главным всего хозяином. Таня к концу экскурсии уж и удивляться перестала — все в голове смешалось в одну кучу. Потом они с Отей пошли гулять, и долго расхаживали по белым дорожкам меж квадратных кустов и круглых деревьев, и бегали по зеленой траве, и даже бассейн обнаружили за домом, но без воды. Усадьба была совсем небольшой, гораздо меньше по размеру, чем показалось ей ночью, — при лунном свете всегда окружающее человека пространство кажется более значительным и объемным. А потом они обедали привезенной в судках едой — ничего особенного, протертый суп да отбивные котлеты с овощным гарниром. Таня решила было и сыру французского хваленого отведать для полного счастья, и уж баночку открыла, да тут же от нее нос и отдернула — вонью понесло из той баночки несусветной. Испортился, наверное. Хотя обедавший вместе с ними Сергей ее обсмеял, пояснив, что она в этом деле ничегошеньки не понимает. Что сыр, мол, это французский, специальный такой, камамбер называется, и он запашистый такой и есть. И чем противнее запах, тем дороже и стоит. Таня улыбнулась понимающе, но все ж ему не поверила. И коробочку с сыром на всякий случай отодвинула от себя подальше. Где ж это видано — такую вонь в себя принимать за здорово живешь, да еще и за деньги! Нет уж. Пусть сами свою тухлятину едят да хвалят, их дело. А она поостережется пока, даже и на язык пробовать не будет. Может, потом, когда уж попривыкнет к здешним вкусам. А после обеда они с Отей уснули на Танином диване мертвецким сном — короткая ночь дала о себе знать…

Проснулась Таня первая. Отя посапывал мирно под боком, сложив пухлые ручки перед собой, ладошка к ладошке, словно в молитве. Осторожно, чтоб его не разбудить, она села на диване, прислушалась. В комнату проникали далекие голоса. И не голоса даже, а крики яростные. Кто-то ругался в доме, и, похоже, очень сильно ругался. Таня напряглась и вся обратилась в слух — отчего-то тревожно стало на душе, будто предчувствие какое нехорошее пробежало дрожью, сдавило спазмом горло. Она вообще с трудом переносила выплески чужих скандалов — всегда хотелось отойти в сторонку или прижаться вовремя к стеночке — пусть мимо проскочит…

Встав, она на цыпочках подкралась к двери, еще раз прислушалась. Потом повернула ручку, вышла в коридор, встала изваянием у лестницы, ведущей вниз, на первый этаж, в большую нарядную гостиную…

— Мама, ну я же не идиотка, в конце концов, я все прекрасно понимаю! Ну да, она ребенка спасла, кинулась на него своим телом… Но это же не значит, что надо теперь около себя ее держать! Есть же другие способы выражения благодарности, в конце концов!

— Да дура ты безмозглая, Ленка, вот что я тебе скажу! И всегда дурой была! Ты что, не видишь, что девчонка эта искренне к Матвею привязана? Да ты же заботы о ребенке знать не будешь! Я ж как лучше хотела, для тебя же лучше…