— Ну да… Вот и бабушка Пелагея так же говорит… — задумчиво протянула Таня.

— Слушай, подруга, а ведь мне тебя Бог послал! — без всякого перехода вдруг заговорил Павел и даже подпрыгнул слегка на сиденье, разворачиваясь к ней всем корпусом. — Может, выручишь, а? Посидишь с моим пацаном недельку? Понимаешь, мне его девать совсем некуда, с понедельника весенние каникулы начинаются… А мне лететь в Берлин на семинар надо — ну хоть порви меня на части! А я тебе заплачу хорошо…

— Ой, да ради бога, Павел! Посижу, конечно!

— Правда?!

— Ну конечно… Что в этом такого-то?

— Ну, ты молодец, Танюха! Так меня выручишь… Да я даже и на самолет успею! Погоди-ка, я сейчас…

Одной рукой держа руль и коротко взглядывая на дорогу, освободившуюся наконец от занудной пробки, он выудил из кармана куртки мобильник, торопливо набрал номер и закричал в трубку:

— Сашка, не сдавай мой билет, я с тобой лечу! Не успел еще? Ну, слава богу… Да, да, пристроил… Да тут, к знакомой одной… Жди меня в аэропорту, я успею! Ну все, пока… — и тут же, быстро произведя следующую торопливую манипуляцию с телефонными кнопочками и слегка понизив голос, снова заговорил в трубку: — Гришук, давай собирайся быстренько. Кинь там в рюкзачок штаны, рубашку, щетку зубную… Ну, сам сообрази. В гости поедешь к одной моей знакомой тетеньке. Да на неделю всего! Что?! С ума сошел, что ли? В какой детдом, ты что? — сердито заорал вдруг Павел в трубку так, что Таня вздрогнула и шарахнулась от него подальше. — Чтоб я от тебя больше ничего подобного не слышал! — продолжил тем временем бушевать Павел. — Понял, засранец? Ну вот и хорошо, что понял… Мне просто уехать надо на неделю, а ты сам не справишься… Ну ладно, ладно… Выходи к подъезду, я увижу… И мою сумку дорожную захвати, она в прихожей стоит. Все, Гришук, некогда мне!

Взглянув на часы и чертыхнувшись тихонько, он торопливо вырулил в какой-то переулок, пытаясь объехать очередной дорожный затор, между делом проговорив Тане деловито:

— Ты его не особо балуй да опекай, он парень вполне самостоятельный. Ну, шустроват, конечно, не в меру, но ничего, терпимо. Ест все подряд, что не приколочено. В общем, хороший парень…

— Он твой сын?

— Ну да, сын, конечно… А почему ты спрашиваешь?

— Да так…

— Да, он мой сын. Приемный. Еще вопросы есть?

— Нет… Вопросов больше нет, — быстро произнесла Таня, почуяв некоторое раздражение в его голосе. Хотя и были у нее к нему вопросы, конечно же. Очень хотелось, например, знать, куда подевалась мать мальчика. Тоже, что ль, в командировку срочную подалась, оставив ребенка на отчима? А что? Раз он приемный, значит, Павел Беляев ему — отчим? Хотя при чем тут детдом? Он же про детдом что-то говорил, когда с ребенком разговаривал! Или… Или он никакой и не отчим ему вовсе? А кто тогда? Усыновитель? А жена Павла Беляева, выходит, ему усыновительница? Очень все это Тане было любопытно, конечно. Но что делать — в чужую душу лезть вот так, за здорово живешь, она не умела, хоть и выросла в окружении деревенского простодушия, смешного и наивного, в котором секретов да недомолвок не признавалось в принципе, а любопытство не за порок почиталось, как в той поговорке сказано, и уж не за свинство, извините, а вовсе даже наоборот — за уважительный к персоне интерес. Она, живя в городе, давно уже это правило усвоила — любопытство свое здесь подальше прятать надо. А может, городской дух обманной тактичности в нее уже так въелся, что начал диктовать свои правила поведения… В общем, вопросов она Павлу больше задавать не стала. Захочет — сам скажет. А не захочет — так и не надо.

Пасынком Павла Беляева Гришей оказалось худющее долговязое создание с яркими рыжими вихрами и конопушками, с васильковыми хитрыми глазюками на пол-лица. Тане сразу улыбнуться захотелось, на него глядя. Хороший какой мальчишка, будто солнышком поцелованный. Юркнув на заднее сиденье, он тут же проговорил деловито:

— Так вы и есть та самая тетенька, которой меня папа подбросил?

— Да, я та самая и есть… — рассмеялась Таня, обернувшись к нему.

— Тогда давайте знакомиться. Меня Григорием зовут, а вас как?

— А меня — Татьяной.

— А по отчеству как?

— Да ну, зачем по отчеству…

— А как тогда? Что, можно просто тетей Таней называть?

— Ну да, валяй тетей Таней… А чего церемониться-то? Я церемоний всяких не люблю, Гриш…

— Ага! И я тоже не люблю! — улыбнулся довольно мальчишка, сверкнув на нее истошной синевой глаз.

— Ну вот и познакомились… — проговорил Павел, выруливая со двора на большую дорогу. — Сейчас вас до дома доброшу и в аэропорт рвану… А ты, Гришук, тетю Таню слушайся! И бабушку ее тоже!

— А что, еще и бабушка будет? — деловито осведомился Гриша.

— …И не выступай там без надобности, — продолжал свои наставления Павел, — а то знаю я твои потребности в приколах ежечасных… А я звонить тебе буду часто. И тете Тане тоже. Учти, если ты плохо себя будешь вести, она мне тут же нажалуется!

— Ладно, пап, не волнуйся. Буду вести себя занудно и правильно. Обещаю даже фейс каждый день мыть, шмотки за собой не разбрасывать и по утрам причесываться, — и, обращаясь уже к Тане, спросил, нахмурив брови рыжим домиком: — А комната у меня своя будет, или как?

— Или как, Гриша, — улыбнулась Таня и развела виновато руками. — Комната у меня всего одна, так что придется жить тебе в тесноте, да не в обиде…

— Ой, да ладно! — легко согласился Гриша. — Я же просто так спросил… Я вообще-то долго к своей комнате привыкал, поначалу даже страшновато ночами было. А компьютер у вас есть, тетя Таня?

— Ой, нет… Нету у меня компьютера, Гриша…

— И хорошо, что нет! Я догадался с собой ноутбук взять! Правда, я молодец, пап?

— Молодец, молодец… — рассеянно подтвердил Павел, сворачивая в очередной переулок, чтобы объехать намечающуюся пробку. — Только много за ним не сиди. Вредно, говорят. Черт, не опоздать бы…

До Таниного дома доехали на удивление быстро. Павел повернулся к Тане, улыбнулся ей еще раз благодарно, тихо проговорил:

— Нет, точно мне тебя сегодня Бог послал…

— Ну да! — засмеялась она легко. — Не послал, а под колеса кинул. А ты на меня еще и ругался!

— Да дурак был! — махнул он рукой весело и тут же скомандовал: — Так, все, друзья, выметайтесь отсюда быстрее! Опаздываю я! Завтра позвоню, узнаю, как вы тут. Гришка, не подводи отца, понял?

— Да понял, понял… — пробурчал себе под нос мальчишка. — Ехай давай в свой Берлин…

Бабка Пелагея, открыв дверь, только руками всплеснула, глядя на юного гостя:

— Ой, это откудова такой рыжий, Танюха? Ты где его взяла?

— Да это Гриша, бабушка. Павла Беляева сын. Помнишь, который от Ады приходил? Ну, доверенное лицо…

— А! Ну как же, как же… Что ж, Гриша так Гриша. А я бабушка Пелагея, стало быть…

— Ой, а это у вас так вкусно пахнет, что ли? — потянул призывно носом мальчишка, сглотнув слюну. — Мне еще на лестнице как по носу вдарило…

— А то! У нас, конечно! — гордо подбоченилась бабка. — Давай раздевайся скоренько да руки мой, пироги есть будем. А бандуру свою вон на тумбочку положи, чего ты с ей обнимаешься, как с девкой…

— Это не бандура. Это ноутбук! — обиженно хлопнул рыжими ресницами Гриша.

— Хто?

— Ой, да я потом вам его покажу, ладно? Давайте сначала ваших пирогов поедим, а потом я все свое вам покажу!

— Ага. Давай. Танюха, а ты чего стоишь, скуксилась вся? Заболела, что ль? Раздевайся, пошли ужинать!

Таня и впрямь стояла у стеночки, припав к ней затылком и закрыв глаза — голова вдруг закружилась так сильно, что она боялась пошевелиться. Кое-как стянув шубу, она доплелась до своего дивана, рухнула головой в подушку, проговорила вяло:

— Бабуль, вы там с Гришей ужинайте без меня… Я потом… Я полежу немного и приду…

— Да что с тобой такое?

— Не знаю, плохо мне что-то. Тошнит, голова кружится. Давление низкое, наверное. Спать хочу… Я посплю минут пять… Ты иди, бабушка, иди, покорми Гришу…

Она тут же провалилась в глубокую мутную дрему, не успев даже испугаться толком — чего это вдруг на нее такая благородная болезнь напала. Отродясь с ней такого не бывало, ни давлений, ни головокружений… Может, не по-весеннему холодный месяц март на нее так подействовал? Иль магнитные бури разбушевались? А что? Многие пациенты в больнице жаловались сегодня на головную боль…

Проснулась она поздно — часы уже одиннадцать показывали. Над диваном горел слабенький фонарик-ночник, ни бабки, ни рыжего ее гостя в комнате не было. Из-под закрытой двери пробивалась яркая полоска света — на кухне сидят, значит, чтоб ее не тревожить. Легко подскочив, она встала, тихонько прокралась к кухонной двери, открыла…

Картина перед ней предстала очень интересная, конечно. Сдвинув хлипкие табуретки, бабка Пелагея и Гриша сидели плечом к плечу, дружно склонившись над ярко светящимся и чем-то сильно на нем мельтешащим экраном ноутбука. И даже головами соприкасались, образуя в забавном своем единении то ли контраст, то ли, наоборот, некую странноватую гармонию — одна голова была аккуратной, в чистенький да беленький бумазейный платочек повязанной, а другая отсвечивала на ее фоне ярко-рыжим вихрастым пламенем, вырастала буйным цветком из стебелька тонкой шейки с выпуклыми позвонками. Они Таню и не заметили даже, эти головы, и развернуться в ее сторону не изволили. Потому как увлечены были сильно.

— …А куды, куды пальцем-то тыкать надо? Я опять запамятовала, Гришук… — свистящим шепотом спрашивала бабка Пелагея, чуть подталкивая мальчишку сухим локотком под ребра. — Уж больно интересно мне в ей разобраться, в штукенции этой…

— Да не сюда! Не сюда! Неправильно! Надо не в шифт, а в энтер… — тоже шепотом горячился в ответ Гриша. — Я сто раз уже показывал! Вот сюда надо…

— Эй, друзья, шифт и энтер, вы хоть знаете, который час? — засмеявшись, прервала на корню эту идиллию Таня. — Двенадцатый уже, между прочим! Кончайте ваши завлекухи, спать ложитесь! Гриш, мы тебе на полу постелем, ничего? Я б сама на пол легла, да мне завтра утром на работу идти, я дежурствами подменилась. Боюсь, не высплюсь… Бабуль, постелешь ему, ага?

— Ладно, Гришук, завтра доиграем… — с сожалением оторвалась от экрана бабка. — И правда спать пора… Пойдем, я тебе свою перину на пол брошу. Любишь на перине спать?

— А чего это — перина?

— А это, Гришук, вроде подушки такой большой. Падаешь в нее и засыпаешь без задних ног! И сны хорошие снятся — цветные и веселые! — обняла его за плечи Таня.

— Теть Тань, а папа мой на самолет все-таки успел. Позвонил, когда вы спали. Сейчас еще летит, наверное… — вздохнув, поднял на Таню грустные синие глаза мальчишка. — Вам привет передавал…

— Да? Спасибо! — обрадованно улыбнулась она ему, потрепав по рыжим вихрам. — Будет еще звонить — и ему от меня передавай привет горячий…

Глава 16

Не любил Павел Беляев ни поездов, ни самолетов. Не любил этой дорожной дурацкой паузы, этой вынужденной несвободы в собственном движении. Снаружи-то ты двигаешься, конечно, едешь-летишь куда-то, и в то же время сидишь, как дурак, к одному месту привязанный, и чувствуешь себя абсолютно беспомощным, будто из жизни основной кем-то вынутым да брошенным на съедение мыслям всяким нехорошим. Они, мысли эти, подлые такие, только и ждут момента, когда ты один на один с ними останешься, и никакими газетками-журнальчиками от них не спасешься… Вот же хорошо Сашке — как упал в самолетное кресло, так и задрых сразу! Счастливый. Ему хорошо. От него любимая жена не уходила, перед выбором жестоким его не ставила, сердце и душу всмятку не разбивала. А раньше и он вот так же умел дрыхнуть в самолете. Да уж, много чего другого-хорошего было раньше, в той его жизни, такой устроенной, такой беззаботной…

Жаль ее, ту жизнь, конечно. И сейчас жаль, и всегда будет жаль. Никто и никогда не бывает готов отпустить от себя хорошее и привычное, отодрать с кровью и мясом. Больно потому что. Такая вдруг паника перед этой болью нападает, что сам себя не узнаешь. А потом будто в ступор входишь и не ощущаешь уже ничего. Стоишь столбом соляным, глазами моргаешь и смотришь, как слова жестокие летят в тебя камнями, и уклониться от них совсем некуда…

— …Павлик, ну ты пойми меня, я очень тебя прошу! Каждый человек имеет право на ошибку! Ну нельзя, нельзя жить так, как ты! Все мы в жизни совершаем какие-то поступки, но нельзя вот так…

— Как, Жанна?

— Нельзя так крайне категорически к сделанному тобою поступку относиться, Паш! Нельзя жить в такой от него зависимости, в безысходности… Надо давать себе право на ошибку!

— Какую ошибку, Жанночка? Про какую ошибку вообще можно здесь говорить? Что-то я тебя не понимаю совсем…