– Да, пожалуй.

– Знаете, сколько всего клубов «Мед»? – спросила я его.

– Нет.

– Сто двадцать. А вы выбрали именно этот. Вообще-то я поражена тем, что вы меня узнали, – добавила я, потирая пылающий нос. – Обычно я другого цвета. Я немного поглупела от солнца. Стала похожа на Майкла Гэмбона из «Поющего сыщика».

– Вы отлично выглядите, – сказал он. – Я понял, что это вы, как только увидел вас на корабле, но решил ничего не говорить, чтобы вы, мало ли, не расстроились. Вы познакомились с кем-нибудь по объявлению?

– Э-э, практически нет. Я познакомилась с мужчиной, чья жена, как выяснилось, умерла пять недель тому назад. А потом у меня был субботний кошмар с многообещающим кинорежиссером, который хотел сводить меня в мексиканский ресторан в Хэмпстеде, где любая еда за пять фунтов с человека.

– Надо же, – оказал он. – Не повезло. Забавно, я хотел позвонить вам на той неделе, а потом решил устроить себе отпуск. И вот вижу вас – именно здесь. Чудеса. Очевидно, между нами есть кармическая связь. – Да, наверное, есть.

Но есть ли еще какая-нибудь связь между нами? Честно говоря, не уверена. Он мне понравился. Очень интересный мужчина. И симпатичный. Но не такой симпатичный, как Довольно Успешный, о котором я не могла не думать. Не такой веселый. Не такой утонченный. Не такой привлекательный – по крайней мере для меня. И конечно, не так хорошо одет.

Вернувшись в свою комнату, я взглянула на открытку, затем взяла ручку и написала: «В любое время. В любом месте. Где угодно. Тиффани. Целую», задумавшись на миг, в чем разница между «в любом месте» и «где угодно» – разве это не одно и то же? В любом месте? Где угодно? Ну, неважно. Потом я написала адрес, который точно не помнила, только «Олбани, Пиккадилли, Лондон, WI», – надеюсь, дойдет. Однако я не могла не учитывать, что имя «Довольно Успешный» ничего не скажет почтальону. Поэтому в скобочках я приписала: «Высокому, красивому и очень веселому издателю, который играет на виолончели и носит галстуки от „Эрме". Так точно дойдет, весело подумала я и потом, поскольку была в небольшом подпитии, – хотя обычно стараюсь много не пить и больше двенадцати стаканов никогда не принимаю, – побежала прямо к почтовому ящику и бросила туда открытку. О боже мой. Боже мой.


– Боже мой, – сказала я Кейт на следующее утро за завтраком.

– Что случилось? – спросила она, потягивая папайевый сок.

– Знаешь, бывают такие вещи, которые делаешь словно бы против воли. Например, пишешь кому-нибудь открытку, будучи в нетрезвом виде, и потом посылаешь ее, прежде чем успеваешь передумать.

– Да, – ответила она. – Знаю, бывает такое.

– Ну так вот, именно это я и сделала. Я написала нежную открытку Довольно Успешному в два часа ночи. И тут же ее отправила. А утром встала слишком поздно и не успела ее забрать. Она сейчас уже на пути к Пиккадилли.

– Тиффани, – медленно произнесла Кейт. – Можно дать тебе совет?

– Конечно.

– Никогда, ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах не пиши кому бы то ни было, если ты упилась. И еще: никогда, ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах не спеши и не посылай никаких писем, не протрезвев. Чтобы не было потом мучительно больно.

– Спасибо, Кейт, – сказала я. – Я запомню. О боже, боже, боже, что же я наделала? Какой позор!

– Разве? – спросила она, пожав плечами. – По-моему, это всего лишь открытка.

– Да, но я написала так откровенно!

– И что же ты написала? Я ей рассказала.

– Да уж. В высшей степени откровенно.

– Да, – сказала я. – Я не должна была этого писать. Этот мужчина просто катастрофа – женатый, ищет себе любовницу. Представляешь! Беспринципный. И теперь он будет думать, что я не прочь.

– Так ты и не прочь, – ответила Кейт. – Ой, смотри – Тодд!

Тодд завтракал с привлекательной парикмахершей из Хорватии, которая вчера выиграла конкурс по запусканию бумажного змея на пляже.

– Нет, я правда думаю, что ваша конструкция была великолепной, вы заслужили этот ананасовый коктейль, – слышала я его голос. – Аэродинамика просто выдающаяся.

Мы знали, что Тодд уезжает сегодня вечером, а мы с Кейт уезжали завтра, потому что совершенно неожиданно наши две недели подошли к концу. Прощайте, Багамы! Прощай, Райский остров!

– Приезжайте ко мне в Лос-Анджелес, – сказал Тодд, крепко обняв нас на прощанье.

– Да, хорошо. И ты заезжай, если будешь в командировке в Лондоне.

– У меня выставка в конце ноября, – сказал Эрик, когда мы подошли попрощаться. – Мне будет приятно, если вы придете.

– Конечно, мы с удовольствием придем, – весело ответила Кейт.

– Я пошлю вам приглашения, – сказал он, когда мы дали ему визитные карточки. – Выставка открывается двадцать восьмого ноября. Увидимся.

Вот так – снова на землю, назад к работе, назад в пустой дом, где рядом никого. Опять к пылесосу. Опять к посудомоечной машине. Опять к микроволновке. И к холодильнику.

Ноябрь

– Я не звонил ей двенадцать дней, – с гордостью сказал Кит во вторник утром.

Его волнистые черные волосы, всегда аккуратно причесанные, были растрепаны и грязны, обычно тщательно выбритый подбородок порос четырехдневной щетиной, рубашка распахнута на шее, а джинсы в грязных полосах.

– Она пришла в бешенство, – добавил он с ухмылкой. – Она оставила двадцать сообщений у меня на автоответчике, начиная с небрежного «Интересно, когда ты вернешься» и кончая истерическим «Почему ты не звонишь мне, мерзавец, почему, почему, почему? Признавайся, с кем ты еще встречаешься? Клянусь, мерзавец, я никогда больше не буду с тобой разговаривать». В своем последнем сообщении она обещала меня изничтожить, если я не позвоню ей немедленно. Она сказала, что никогда за всю жизнь к ней так отвратительно не относились, и пригрозила, что пожалуется родителям. Великолепно. Господи, Тиффани, какая ты загорелая!

– И ты ей позвонил?

– Нет, – сказал он. – Я собираюсь потянуть до четверга. Потом скажу ей очень, очень спокойно, что причина, по которой я ей не звонил, заключается в том, что я был занят, у меня не было свободного времени.

– Ну, не переусердствуй, Кит, думаю, ты и так преподал ей хороший урок.

– Ничего не могу поделать. Я чувствую себя совсем другим, Тиффани, после этого уикенда. Я чувствую себя свободным. Ох, Тиффани, ты по-прежнему составляешь списки! – Он выхватил список покупок, занимающий пять страниц, – я писала его, пока он говорил, – и бросил в мусорную корзину.

– Зачем ты это сделал?

– Чтобы помочь тебе, Тиффани, – сказал он многозначительно. – Чтобы освободить тебя от тирании навязчивого перечисления.

– Слушай, Кит, ты не мог бы перечислить мне первые десять пунктов «внутреннего воина», – попросила я. – Я бы записала в столбик, чтобы неуклонно им следовать.

– Эта поездка в корне меня изменила, – объявил он. – Главное, чему меня учили в детстве, – быть внимательным и почтительным к женщинам. Ну, прекрасно, я готов – если они внимательны и почтительны ко мне. А Порция такой не была. Я увивался за ней, а она даже не звонила мне, она вела себя так, чтобы я чувствовал себя виноватым. Сколько же я провел бессонных ночей! Она помыкала мной, словно я был ее личным секретарем, а не другом. И что я получил взамен – что? Что? Что? Что?

– Э-э, я согласна с тобой, Кит, но, пожалуйста, не перегибай палку.

– Кстати, Тиффани, – сказал он. – Я обдумал твой материал по «любовным сердечкам». Знаешь, кое-что – полная чушь.

– Неужели?

– Да. Там нет ничего о пользе продукта. Думаю, ты должна сочинить что-нибудь получше, иначе мы потеряем этот заказ. Я продаю «дискавери», – добавил он. – И покупаю «феррари». Двойной турбодвигатель.

Господи боже.

– Я отказался от журнала «Воспитание детей» и вместо него теперь получаю «Боевую тревогу» и «Состоятельный».

Внутренний воин явно развернулся в Ките во всю мощь. Боюсь, вместе с Внутренним грубияном, Внутренним животным и Внутренним мерзавцем. Это совсем не то, чего бы мне хотелось.

– Кит, я не рекомендовала тебе полное перерождение личности – всего лишь небольшую модификацию. Тебе не кажется, что ты немного перегибаешь? Не забывай: ты любишь Порцию. Ты ведь не хочешь, чтобы она от тебя ушла?

Хотя было бы хорошо, если бы так вышло, потому что тогда я смогла бы снова быть с тобой.

– Да, я люблю ее, – сказал он тихо. – Я не хочу ее терять.

О, как честно.

– Но я также не хочу терять самого себя. Я изменился, – добавил он. – Мне это необходимо. Это неизбежное возвращение к своему естеству после многих лет подавления личности. Я хочу сказать, я многим делился с теми парнями – мы демонстрировали друг другу наши «раны».

– Что ты имеешь в виду под «ранами»? Разве у тебя есть раны?

– Нашу боль. Боль, сдерживаемую годами. Боль от ран, полученных в детстве, в юности; раны, нанесенные нашими родителями, нашими братьями и сестрами, нашими детьми…

– У тебя же нет детей.

– Знаю, я просто выражаюсь метафорически… на чем я остановился? Ах да, раны от наших дядей и теток, дедушек и бабушек, кузенов, учителей, друзей, соседей, разносчиков, доставляющих покупки, и особенно раны от наших жен и подружек. Там был один парень, который работает в Сити, у него была ужасная жизнь – намного хуже, чем у меня, – я тебе потом о нем расскажу. Так вот, – он перевел дыхание, – мы показывали друг другу наши раны и плакали. И, плача, помогали друг другу вновь открывать наше мужское начало, потому что, знаешь, настоящий мужчина плачет. Вот что сказал один парень, прошедший этот курс. Он сказал: «Мужские слезы прекрасны». Да, они прекрасны. И вот что мы делали – мы высвобождали наши слезы и вновь открывали нашу мужественность, наше мужское начало – не подавленное позитивное мужское начало.

Кит смотрел куда-то вдаль мессианским взглядом, прихлебывая «Нескафе».

– Знаешь, что еще мы делали, Тиффани? – сказал он, откусывая эклер. – Мы рубили лес. Много леса. Как дровосеки. И мы били в барабаны. В большие барабаны, далеко в лесу. И шум от барабанов, на которых отбивали ритм восемьдесят человек, просто невероятный, такой заразительный, он тебя полностью засасывает – и сейчас, сейчас я чувствую себя по-настоящему сильным.

– Э, ну хорошо. Прекрасно, – сказала я.

– Да, и мы все обнимали друг друга – без всякого стеснения. Это так здорово – обнимать другого мужчину. В этом нет ничего гомосексуального. Нас было восемьдесят, и мы все обнимались одновременно. Мне нравится обнимать мужчин, Тиффани, – добавил он с воодушевлением.

– Ну, не делай этого слишком часто, Кит. То есть, знаешь… время от времени.

– Так вот, – продолжал Кит, – там был один парень, я о нем уже упоминал, жена всячески его донимала. Мы с ним познакомились еще раньше – он подсадил меня, остановился, когда я голосовал на шоссе МЗ, и оказалось, что он тоже едет на уикенд «Внутренний воин».

– А как он умудрился вырваться на это ваше сборище, если жена его так донимала? – спросила я.

– Он сказал ей, что поедет к матери. И мать вынуждена была подтвердить его ложь, потому что жена позвонила и сказала, что хочет с ним поговорить, – она явно хотела его проверить. Так вот, этому парню сейчас сорок семь, мы с ним очень похожи, и я понял, что могу закончить как он, если не изменюсь – если не начну требовать в своих отношениях с Порцией, вместо того чтобы все время давать, давать, давать.

– Кто он, этот парень?

– Ну, этот бедняга горбатился многие годы в Сити, так что у них теперь большой дом, и покупки они делают только в «Харродз» и в «Харви Николз», и дети у них учатся в частной школе, и у жены есть личный модельер; а она совсем этого не ценит, она даже не работает, правда, это потому, что она не очень удачливая актриса, но она даже не хочет работать хотя бы неполный день. Кажется, она ничего ему не дает, но по тому, что он рассказал, можно заключить, что она хочет, чтобы он не только зарабатывал деньги, но и готовил, подавал на стол, а также мыл и чистил все в доме.

– Ох бедняга. Какая несправедливость.

– Да. Но я хочу сказать, этот парень не просто жаловался на свою жену, нет, нам пришлось буквально вытягивать из него все это. Какая все-таки корова его жена, у нее такие дорогостоящие привычки, а он всего лишь ходячий бумажник, которым она пользуется. Она даже не любит его, не ценит, вообще не уважает – он плакал, когда рассказывал нам об этом. Она уж точно взбесившаяся корова, потому что обвиняет его в измене, будто бы у него связь с женщинами, с которыми у него вообще ничего не может быть, постоянно твердит, что у него интрижка с Николь Хорлик…

– Но это похоже…

– …что совершенно смешно, потому что все знают, что у Николь Хорлик пятеро детей и она слишком занята, чтобы заводить интрижки…

– …на…

– Он говорил, что если бы и завел с кем-нибудь роман, так предпочел бы Джейд Джевел, потому что она так прекрасно выглядит…