– Не я это, сотник! – подала голос Аленка. – Молчала я, видит бог!..
– Тогда откуда пани про мой выстрел узнала?
– Сон я видела, воин… – объяснила Марина. – Димитр покойный ко мне во сне приходил. Он и рассказал.
– Пустое все это… – вздохнул сотник. – Мертвым до нас дела нет. Они счастливее нас, ибо упокоены.
– А разве к тебе усопшие никогда во снах не приходили? – не поверила Марина.
– У меня усопших – знаешь сколько… Сколько братьев моих за эти годы полегло! Не всех и по именам упомню! Навещают, как же не навещать! Любопытствуют, должно быть, как мы здесь живем да маемся! А может, и самим им там тоскливо! Не дано нам этого знать, пани Марина! Ты погоди, скоро небось сами узнаем!
– А суженая к тебе, свет Федор, во снах не приходит? – лукаво поинтересовалась Аленка.
– Вообще-то, вам это знать без надобности, – отрезал Рожнов. – Но для пущего уважения скажу. Нет у меня никакой суженой.
– И вы никогда никого не любили? – полюбопытствовала Марина, внезапно оживившись.
– Как же не любил, высокородная пани? Вы нас, должно быть, вовсе за людей не считаете! Но прошлое ворошить не стану.
– Ты не печалься, свет Феденька! Встретишь еще свою любовь! – ласково и чуть лукаво сказала Алена. Взглянула сначала на Федора, потом на Марину, а потом глазки смиренно в угол отвела.
– А тебе-то почем знать, Алена?
– Знаю точно, что полюбить тебя еще сподобит Господь! – уверенно, так, как будто знала это наверняка, воскликнула девушка.
– Рыцарь всегда служит Даме своего сердца… – сказала Марина, и бледные щеки ее чуть порозовели. – Иначе и быть не может!
– Так, может, ты меня в рыцари и посвятишь, пани? – то ли в шутку, то ли всерьез спросил Рожнов.
– Посвящу… – серьезно и торжественно сказала Марина. – Преклони колени, пан.
Рожнов хотел отшутиться и уйти, но что-то такое было в голосе Марины, в ее горделивой осанке и глубоком, как ночь, взгляде, что ноги опять словно приросли к полу.
«Никакого проку мне от этого рыцарства не будет! – подумал Рожнов. – Но коли вспомнить, что она и впрямь наша венчанная царица, а я – московский дворянин, так, выходит, как бы и чином меня новым пожаловали! В шутку, конечно, а все ж приятно… От Михал Федорыча, отрока, чай, не дождешься…»
– Ой, Мария Юрьевна, околдовали вы воина нашего… – всплеснула руками Аленка. – Как пить дать, околдовали!
– Цыц ты! Не перечь высокому церемониуму! – шутливо прикрикнул на нее Рожнов и действительно преклонил колено.
– Дай мне свою саблю, пан…
– А не зарубишь, пани? – пошутил сотник.
– Не бойся, не зарублю…
Сотник вынул саблю из ножен, отдал ее Марине, потом снова опустился на одно колено. Она коснулась саблей его плеча. Потом торжественно произнесла:
– Сим возвожу вас, господин Федор из рода Рожновых, в шляхетское достоинство! По праву маестата царицы московской!
«Эх, что я делаю, сам не разумею… – подумал Рожнов. – Видно, и вправду околдовала она меня!»
– А теперь поднимитесь, пан рыцарь, и примите из моих рук ваш меч. Чтобы вершить им впредь только благородные дела, угодные Богу и человеческой справедливости… – сказала чаровница.
– Только вы никому не рассказывайте, Мария Юрьевна, что сотник-то наш перед вами на коленях стоял! – захихикала Аленка.
– Она-то не расскажет! – прикрикнул на Аленку сотник. – Ты смотри не раззвони! Колокольня монастырская!
– Не бойся, свет Феденька! Молчать буду как могила. Дама должна уметь хранить тайны, – ответила Аленка.
– Все… Научилась… Дама, тоже мне… – сердито буркнул Рожнов и вышел.
– Да хранит тебя Бог! – полетели ему вслед слова Марины.
Женщина всегда женщина – даже на краю могилы. Способность прихорашиваться даже в преддверии смерти, даже перед казнью – одна из исконных женских черт. Должно быть, поэтому Аленка не слишком удивилась, когда однажды утром пани Марина попросила у нее зеркальце и гребешок. У Алены, конечно, имелось и то и другое, и она с готовностью преподнесла эти скромные дары своей госпоже.
– А может, вам и волосы расчесать, Мария Юрьевна? – предложила послушница.
– Благодарю тебя, Хелена… – задумчиво сказала Марина. – Расчеши… И перевей их жемчужными нитями, как раньше. Я так любила жемчуг, и мой первый супруг мне часто его дарил. У меня были даже жемчужные четки…
– Бог с вами, Мария Юрьевна! – испугалась Алена. – Нешто вы в уме мешаетесь? Али забыли, где вы? Какой нынче жемчуг? Тут бы хоть ленту раздобыть – вам в косы вплести! Так и ленты нету!
– Это была шутка, Хелена. Горькая шутка! Я помню, где я и что со мной! Но так хотелось забыть…
– А правда, Мария Юрьевна, что, когда вы в первый раз в Москву въезжали, вас диковинами разными встречали? – Алена решила отвлечь пани Марианну от неизбывной печали. – Я ужасть как о диковинах слушать люблю!
– Возжаждавший роскоши да отречется от нее! – строго сказала Марина. – Мы, поляки, в гордыне своей забыли о Господе – вот и были наказаны.
– А вы все же расскажите, Мария Юрьевна! – не унималась Аленка. – Интересно же! Я вам косы уложу, а вы про диковины рассказывайте…
– Пусть будет как ты хочешь, Хелена! – с усилием согласилась Марина. Узница закрыла глаза – словно погружалась в глубокие, солоноватые волны прошлого. И прошлое вынырнуло к ней из океана забвения. Был светлый, солнечный май проклятого 1606 года, и новая русская царица триумфально въезжала в древнюю столицу московитов, где ждал ее Димитр…
– Это было двенадцатое мая, Хелена… Димитр прислал мне карету и двенадцать лошадей в яблоках. Белые, с черными пятнами, как тигры или леопарды… Они были так похожи, что никто не мог отличить одну от другой!
– Ох, чудеса-то какие! – восторгалась Аленка. – Это, видно, заморские лошади были… Аргамакской породы… На таких лошадях только царям с царицами ездить!
– Димитр послал к нам целый табун таких лошадей… – рассказывала Марина, а на губах ее порхала легкая, светлая улыбка. – Мой супруг велел нам остановиться в старинном монастыре, у самой Москвы, где жила на покое его матушка, королева Марта. Марфа, по-вашему. Это было селение Вяземы.
– Говорят, и карета у вас была диковинная, красоты необыкновенной?
– Димитр велел устроить ее по московскому образцу, Хелена. Внутри – мех соболий, звезды золотые, подушки, жемчугом расшитые. Ступицы у колес покрыты были листовым золотом, а спицы – лазурью выкрашены. На верху кареты – золотой орел, а по бокам – драгоценные каменья, жемчуг и золото. Но всех милей мне был арапчонок…
– Ой, страсти-то какие, арапчонок? Совсем черный? Он в карете был?
– Не черный, Хелена, а цвета корицы. Хорошенький такой, маленький, лет шести или семи… Он обезьянку на золотой цепочке держал и с нею играл!
– Обезьянку?! Я такого зверя и не видывала, только слыхала, что он в далеких южных странах водится! А что потом, Мария Юрьевна, с арапчонком этим стало?
– Не знаю, Хелена! Просила я у бояр ваших его мне вернуть. Но не вернули они… Все подарки Димитра свадебные в кремлевских кладовых остались. Я в одном платье из Кремля ушла, да и то чудом. Чуть не убили меня с Димитром вместе! Неделю только и пробыла я в Москве вашей! С тех пор, когда колокола звонят, вздрагиваю. Словно это меня убивать идут – набатом народ поднимают.
Лицо Марины снова стало скорбным и строгим. Узница закрыла лицо руками, как-то вся сжалась, ссутулилась. Алена опять решила отвлечь ее разговорами – мягко так, ласково спросила:
– Говорят, вы, Мария Юрьевна, с царицей Марфой Пасху в Вяземах по-нашему, по-православному встречали?
– Встречала…
– А в нашу веру не переходили?
– Не переходила.
– Что так? Брезговали?
– Да не брезговала я, Хелена! – рассердилась Марина. – Неужели ты понять не можешь: у каждого – своя вера! Я на твою не посягаю, но и ты мою не трогай!
– А говорили, супруг ваш православие на Руси искоренить хотел… Мы здесь, в Коломне, не верили. Но многие говорили!
Марина резко дернулась, привстала, и гребешок выпал из рук Аленки, покатился под постель.
– Что ж вы осерчали, Мария Юрьевна! – мягко сказала Алена, подбирая гребешок. – Дайте я волосы вам уложу, не закончила еще. Посидите еще чуток спокойно – красавицей снова будете!
– Не хочу я больше красавицей быть, Алена… – горько сказала узница. – Отлюбила я свое!
– Ну, этого вы, Мария Юрьевна, знать не можете! Это одному Господу ведомо! Вон как сотник наш вчера на вашу красоту смотрел!
– Что мне твой сотник, Алена? И зачем я ему?
– Уж не знаю зачем, только прихорашиваться вы, видно, для него изволите? – лукаво спросила послушница.
– Для себя, Хелена. Только для себя… А на вопрос твой так отвечу: Димитр сначала многое обещал первосвященнику римскому и отцам иезуитам, но когда в Москве на трон царский сел, о православии своем вспомнил. Отказался он православие искоренять и храмы наши, католические, на Москве строить. За это и оставили его отцы иезуиты. Да и поляки многие на Димитра крепко обиделись. Ушли они все из Кремля в тот страшный день, 17 мая, когда князь Шуйский Москву по набату поднял. Поляки не защищали Димитра! И папа римский от него отступился. У вас в Московии многие Димитра латинянином называют, вором, бесом, богохульником. А он за веру вашу, православную, погиб! Если бы не отказал Димитр отцам иезуитам, то и поныне бы царствовал!
– Неужто так было, Мария Юрьевна? – не поверила Алена.
– Так и было, Хелена! Только ты монахиням своим да настоятельнице это не рассказывай, а то они тебя вероотступницей назовут!
– Назовут, как пить дать назовут! – вздохнула Алена. – Анафему-то Гришке Отрепьеву до сих пор по церквам кричат!
– Не Григорий Отрепьев он был, а царь… Ваш прирожденный повелитель! – из последних сил возразила Марина.
– Вы мне-то хоть, Мария Юрьевна, это не доказывайте! Батюшка мой горемычный за то лютую смерть принял, что в самозванстве Димитрия Ивановича усомнился! А Шуйский князь приказал у нас все имение отнять! Матушка моя с горя умерла, я сиротой осталась…
– Благодарю тебя, Хелена… – растроганно сказала Марина. – И отца твоего покойного благодарю. Были и среди московитов, значит, благородные души!
– А вы что, Мария Юрьевна, про то не знали? Или вас одни поляки в Тушине и Калуге защищали? Али атаман Заруцкий ляхом был? – искренне удивилась Алена.
– Ян был моим верным рыцарем. Он меня и сына моего до последнего мгновения защищал! На Яике-реке это было…
– Как же было, Мария Юрьевна? Вы расскажите… А потом и на прогулку на крепостной вал выйдете… Сотник наш, Феденька свет Завиракович, за вами прийти обещал… Вы рассказывайте покуда, а я румян немного припасла. Щечки вам подкрашу! А хотите – брови подведу? Как две ниточки будут…
– Откуда румяна, Хелена? Неужто из твоего монастыря? – Улыбка разомкнула строго сжатые губы Марины.
– Не из монастыря, из посада! Мне их любимый мой, Гришенька Пастильников, подарил… – похвасталась Алена.
– Тот молодой купец, от которого ты сласти приносишь?
– Он самый!
– Вкусные сласти. Хорошие. Почти как дома, в Самборе. Меня и раньше ими угощали – когда в городе вашем как царицу принимали…
– У нас в городе много диковин есть! Сады дивные, яблоневые! – с гордостью сказала Алена. – Храмы древние, златоглавые! Дома дворянские да купеческие со ставенками резными, узорными!
– Знаю, Хелена, знаю… А нет ли у тебя воды душистой? Все мне кажется, что гнилью тюремной от платья моего пахнет… – пожаловалась Марина.
– Воды душистой? Нет, не имеется… Вот вы выйдете на вольный воздух, проветритесь! Ветром да весной пахнуть будете… Весна у нас ныне…
– И снег растаял? И небо чистое, светлое?
– Почитай, весь растаял, Марина Юрьевна, весна ведь…
– А моя последняя вольная весна прошла в степях астраханских. А лето – на реке Яике, когда мы с Яном Заруцким и Янеком моим там приют нашли…
Медвежий городок на Яик-реке, 24–25 июня 1614 года
…Казалось, ее странствиям не будет конца и края. Неоглядные дали России распахивали перед Мариной свои пронизанные ветрами холодные объятия, ложились к ногам ее коня бедным ковром своих полей. А она все стремилась и стремилась вперед, влекомая волей злого рока, обрекшего ее быть нежеланной и непризнанной царицей этой жестокой страны. Порою она проклинала свои дороги и злобу московитов, а порою Россия завораживала ее величием бескрайних просторов и мощью встречавшихся ей необузданных и мужественных душ…
Таковы были казаки, буйное и бесстрашное войско ее возлюбленного рыцаря и защитника – атамана Ивана Заруцкого. Таков был он сам! В минуты нежности Марина называла этого предводителя донского и запорожского воинского братства на польский манер – Ян, Янек… Заруцкий умел наводить ужас, никто не был столь страшен в бою и безжалостен к врагам, как он! Но он же умел вселять самую искреннюю привязанность и даже любовь. Каким нежным и ласковым бывал его соколиный взор, когда он смотрел на Марину, как сладко и надежно было засыпать, прижимаясь к его стальному плечу, какой слабой и нежной могла она наконец почувствовать себя под защитой могучих крыльев этого степного хищника! И, наконец, предаться самому женскому, самому святому делу – материнству.
"Три любви Марины Мнишек. Свет в темнице" отзывы
Отзывы читателей о книге "Три любви Марины Мнишек. Свет в темнице". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Три любви Марины Мнишек. Свет в темнице" друзьям в соцсетях.