Их освободили по приказу Шуйского, когда войска чудом спасенного Димитрия Ивановича подходили к Ярославлю. Видимо, новый царь больше всего боялся, что царица Марина окажется в руках у «тушинского вора» – так он называл человека, которого польские пленники считали спасшимся Димитрием. У Марины, пана Ежи и остальных заточенцев в обмен потребовали клятвы – что они вернутся на родину и не станут помогать «тушинскому вору». Пан Ежи поклялся легко – он не собирался выполнять обещание, данное клятвопреступнику Шуйскому, который так изолгался в жизни, что обманы и хитрости «князюшки» уже никого не удивляли. Всем было известно, как еще при царе Федоре Ивановиче князь Шуйский ездил в Углич расследовать убийство царевича Димитрия и врал принародно, что царевич сам на ножик напоролся, – и так шесть раз… Потом, при Димитрии Ивановиче, Шуйский клялся и божился, что всегда знал о спасении царевича, только сказать боялся. В мае 1606 года он же вел царицу Марию Юрьевну под белы рученьки по кремлевским палатам и называл себя ее вернейшим подданным. И он же привел в Кремль мятежную и буйную толпу, чтобы убить царя и взять в плен Марину.

Теперь Шуйский был на престоле, покойного Димитрия звали не иначе как злым еретиком и самозванцем Гришкой Отрепьевым, а Марину – колдуньей и чернокнижницей. Женщин на Руси вообще легко называли колдуньями, с тяжелой руки Грозного царя Ивана Васильевича. Часто говаривал Грозный, что любая красивая женщина – ведьма. Поэтому все красавицы на Руси были уязвимы, и особенно иноземки. Если любая красивая русская женщина – ведьма, то иноземка, приехавшая в Московию, известное дело, – ведьма вдвойне! Грозный государь не мог ошибаться, он ведь все науки превзошел, особенно «науку страсти буйной», а женщин переимел без счету! Кому же еще знать о них правду?!

От Марины, слава господу, личного обещания не потребовали – пан Ежи поклялся за всех и тем самым избавил свою дочь от греха. Путь на родину для польских пленников лежал через Москву – Василий Шуйский вызвал пана Ежи с дочерью для переговоров, точнее для заключения сделки. Из Костромы вызвали князя Константина Вишневецкого, содержавшегося там в почетном плену. Освободили и кое-кого из вологодских пленников – Шуйский разбросал поляков по разным городам Руси-матушки, от Ярославля до Вологды, боялся, что, оказавшись вместе в большом количестве, заточенцы подымут восстание.

В июле 1608 года в Москве был заключен договор о перемирии Речи Посполитой и Руси, а польских пленников отпустили на родину. Мнишекам и Вишневецким Шуйский «милостиво» вернул часть их личного имущества, украденного буйными московитами два года тому назад, 17 мая, когда вся Москва была залита польской кровью. Но стороны, заключившие перемирие, ни на йоту не доверяли друг другу: Мнишек опасался, что отряд, тайно посланный Шуйским, перехватит их по дороге на родину, имущество снова отберут, а царицу Марину убьют. Царь Василий Иванович подозревал, что Мнишеки не доедут не только до Польши, но даже до Украйны и переметнутся к «тушинскому вору».

Переговорщики хитрили и изворачивались: Шуйский превзошел сам себя и так изолгался, что даже в тайных мыслях и близко не подходил к правде. Хитрец Мнишек клялся во всем, что от него потребовали, и при каждой возможности напоминал Шуйскому, что «забыл» внести в реестрик украденных мятежной толпой вещей кое-какие драгоценности, вывезенные из Самбора. С количеством этих самборских «вещиц» Мнишек никак не мог определиться. Только вот незадача – скупой Шуйский хорошо нагрел руки на мятеже 17 мая 1606 года и потому не слишком охотно залезал в кремлевские кладовые, давно уже ставшие для него личными. Так что Шуйский не только не вернул Марине подарки ее убитого супруга, но и присвоил кое-какие ценные «игрушки» из разграбленных 17 мая польских домов.

«Два вора рядятся, да никак не сговорятся!» – шептались в московских кабаках и кружалах. Пан Ежи Мнишек и царь Василий Иванович ни разу за все время переговоров не посмотрели друг другу в глаза. Другие поляки – такие, как отпущенный из Вологды ротмистр Матеуш Домарацкий, просто чуть что – хватались за сабли и кричали о мести. На московитов это действовало – хорошо запомнили они смертоносные взмахи этих сабель. Проклятый день 17 мая стоял у всех перед глазами…

Не раз и не два многие из тех, кто по зову Шуйского отправился резать «Гришку-расстрижку», успели подумать о том, что государь Василий Иванович не только не лучше, а может быть, и хуже прежнего царя. Тот был хоть и самозванец, но собой молодец и храбрый воин, а, главное, умел веселиться и жаловать за верность. При нем в Кремле то и дело праздновали и веселились, особенно когда приехала царица Марина (нет, Маринка, колдовская женка!), а нынче, при Шуйском, даже стрельцы ходили угрюмые и тощие, как монахи. На Москве поговаривали: «При злом еретике Гришке Отрепьеве мы хоть медами да пивом упивались, а от Васьки Шуйского и водицы не дождешься!» А поляки на это отвечали: «Коли вы и далее довольствовались бы хмельными медами, а не восхотели нашей крови, то не знали бы и вкуса шуйской водицы!»

Наконец пан Ежи Мнишек договорился (или сделал вид, что договорился!) с царем Василием Ивановичем, и польский поезд тронулся на родину. Сопровождали польских «гостей» стрельцы, числом три сотни, – так что пан Ежи опасался худшего. Глядишь, придется схлестнуться с этими «охранничками» в сабельном бое, не добравшись до польской границы. Что-то здесь неладно, зря они ожидали милости от проклятого Шуйского! У самого Смоленска на выручку полякам пришел отряд полковника Александра Зборовского, посланный из Тушина «царем Димитрием Ивановичем». Стрельцы сочли за благо отступить, не принимая боя.

В августе 1608 года Марина подъезжала к Тушинскому лагерю – вместе с отцом, братом Станиславом, верной Барбарой Казановской и другими бывшими пленниками. Ехала в карете и пела от счастья, ожидая приятного и счастливого свидания с Димитром, ее любимым рыцарем и мужем! Сердце стучало так, что, казалось, разорвется грудь, а ехать хотелось быстрее – да что там ехать, лететь как птица, быстрее птицы! Сейчас к ней прискачет любимый – Димитр не сможет спокойно дожидаться ее приезда в Тушинском лагере, он непременно встретит ее первым! Он ведь так и сделал, когда в мае 1606 года его царица въезжала в Москву, – не удержался и вопреки всем церемониалам прискакал за ней сам! Пусть Димитр не сам отбил ее у стрельцов, посланных Шуйским, пусть это был полковник Зборовский, но сейчас-то он прискачет сам!

– Скажи, Барбара, хороша ли я или бледна, как тень? – нетерпеливо спрашивала Марина у любимой фрейлины. – Верно, я подурнела в Ярославле – за два тягостных года…

– Пресветлая госпожа, вы хороши, как в Самборе! – отвечала пани Барбара, которая, в отличие от Марины, наела в Ярославле второй подбородок и вся расцвела. – Скоро, совсем скоро вы обнимете своего супруга! Я же говорила вам, что он жив! Провидение сохранило его для вас!

– Ах, Барбара, я так ждала, я так молилась о нем! Почему только я видела такие странные сны? Почему во снах Димитр приходил ко мне с кровавой раной в груди?

– Пташка моя, не стоит верить снам!

– Но ты же сама веришь и снам, и гаданиям!

– Это смотря каким снам, ясная пани! Вашим верить нельзя, а моим – извольте! Пан Иезус мне свидетель!

Совсем рядом раздались крики: «Скачет! Скачет! Царь скачет!» К карете действительно стремительно приближался всадник, окруженный русской и польской охраной. Марина выглянула в окошко, вгляделась… Вскрикнула: «Это не Димитр, это Богданка!» – ахнула и без чувств упала на руки изумленной пани Барбаре. Свидание не состоялось.

Пани Барбара подхватила обмершую Марину с легкостью, словно малого ребенка, и закричала: «Что ты, моя пташка? Что с тобой, моя девочка?» Карета остановилась, пани Барбара на руках вынесла свою бесчувственную госпожу на воздух. Верные служанки засуетились вокруг Марины, обмахивая ее опахалом, обрызгивая душистой водой, ослабляя шнуровку на платье. Бедняжка долго лежала как мертвая – бледная, похолодевшая, почти бездыханная, с безжизненно закатившимися глазами… Слишком силен оказался для ее измученной жестокими потерями и неволей души удар судьбы…

Тушинский царь спешился и хотел было подойти к своей вновь обретенной супруге, но его остановил пан Ежи. «Царик» велел охране отступить в сторону.

– Дайте женщинам сделать свое дело… Они помогут моей дочери… – обратился Мнишек к тушинскому царю. – Побеседуем, пан… Пан секретарь… Кажется, я видел вас при моем покойном зяте.

– Надеюсь, я скоро буду называть вас отцом, пан Ежи? – спросил «царик», приветливо улыбаясь. – А пани Марину – любезной супругой?

– Если мы сговоримся с вами, пан секретарь. И если вы сможете уговорить ее…

– Неужели ясновельможный пан Мнишек не может приказать своей дочери? – удивился «царик».

– Едва ли я смогу приказать ее сердцу… Это у вас в Московии дочери – рабы своих отцов, а у нас, в Речи Посполитой…

– А у вас? – поинтересовался Богданка.

– А у нас панны вольны в своем выборе!

– Так ли уж вольны? – недоверчиво переспросил «пан секретарь», хорошо знакомый с польскими обычаями.

– Это зависит от многого… – объяснил пан Ежи. – Скажем, от вашей благосклонности к нашему славному роду!

– О, я буду благосклонным, очень благосклонным! – нетерпеливо воскликнул «царик». – От вашей дочери зависит успех нашего дела и участь проклятого Шуйского!

– И каковы же будут размеры вашей благосклонности? Скажу без обиняков, я бы хотел, чтобы она достигла размеров Смоленского воеводства… Мы же с вами порядочные и благородные люди и хорошо понимаем друг друга…

– Помилуйте, пан воевода! – в притворном ужасе воскликнул «царик». – Платить за пани такими землями?!

– Мой первый зять давал еще больше!

– Да, и где же он теперь? – Богданка с философской печалью воздел перст к бледному московскому небу.

– Мне все равно! – загорячился пан Ежи. – Главное, что здесь я и моя дочь! Я, прошу пана, значу не так много, но много значит она! Если она не признает вас своим спасенным мужем, кто вы такой, прошу пана? Пустое место! Скоморох! Никчемный писака!

– Я все-таки государь московский! – гордо ответил Богданка и дернул себя за жидкий ус, попытавшись изобразить позу гордого шляхтича. – И малая печать российская при мне, и царский скипетр!

– Ой, я уже смеюсь! – Пан Ежи хлопнул себя по объемистому пузу и презрительно расхохотался. – Скипетр и печать – тоже мне большая важность! Покажите мне хоть десяток жолнеров, которые будут служить вам за скипетр и печать! Вы с этими красивыми безделушками не больше царь, чем, прошу пана, волк – царь леса! Хотя вы и на волка-то не слишком похожи, более на лиса. А покойный мой зять был лев! Вот если бы у вас была супругой его львица!

– Ладно, забирайте Смоленск, обещаю вам его своим царским словом… – злобно буркнул Богданка, незаметно для пана Ежи скрестив за спиной указательный и средний пальцы. – Только завтра приведите вашу дочь ко мне в шатер!

– В качестве кого? Как наложницу? Шляхетский гонор не может выносить такого оскорбления! – возмутился пан Ежи. – Тогда вам и Смоленском не обойтись, пан, я имею требовать и подканцлерство российское!

– Нет, не наложницей, только для разговора… – пообещал Богданка. – Вы сможете сами присутствовать при нем… Но это будет стоить вам Северской земли, которую я исключаю из Смоленского воеводства.

– Я подожду свою дочь у шатра… – великодушно согласился пан Ежи. – Но вы в таком случае прирежете мне еще Путивль!

Богданка ускакал прочь, Марину наконец привели в чувство, а на следующий день пан Ежи приступил к уговорам.

– Марыся, ты должна вести себя с ним ласково, – преувеличенно патетично убеждал свою дочь пан Ежи, – иначе мы не отомстим! Вспомни проклятый день 17 мая! Все улицы столицы московитов были залиты нашей кровью! Пьяная толпа не щадила ни мирных купцов, ни женщин! Твоих шляхтянок обесчестили, ты сама едва спаслась, твой супруг погиб! Проклятый Шуйский сослал нас в Ярославль, и только благодаря милостивому заступничеству Его Величества Сигизмунда мы снова обрели свободу. И после всего этого вернуться домой, не отомстив Шуйскому и его людям?

– Я все понимаю, батюшка, – отвечала Марина, – но я не могу признать Богданку своим мужем! Почему не спасся сам Димитр, зачем нам нужна его тень?

– Тень Димитра еще послужит нам верой и правдой! И помни, не он – царь, ты – венчанная московская царица! Любой, кого ты возьмешь в мужья, станет московским царем! Тебе присягнет Тушинский лагерь! Только тебе!

– Но я совсем о другом мечтала в Ярославле, в заточении! О том, что Димитр жив, о том, что ему удалось выбраться из Кремля подземным ходом… О том, что он бежал и скоро соберет войско и освободит нас!

– Войско собрал другой, Марыся, но по приказу Димитра.

– Когда же Димитр успел отдать этот приказ?

– Перед тем как отправился искать тебя и был убит… Выслушай того человека, он сам тебе все расскажет.