– Кажется, навозом…

И тут справа из кустов выскакивает овчарка и с лаем несется к ним. Стэп задевает ее мотоциклом. На минуту овчарку ослепляет свет фар. Красные глаза сверкнули яростью. Оскалились острые белые зубы.

Этого хватило. Стэп притормаживает, газует, срывается с места. Собака тут же бросается вдогонку. Разинув пасть, прыгает на мотоцикл сбоку. Баби вопит, задирает ноги и изо всех сил вцепляется в Стэпа. Еще немножко – и собака бы ее укусила. Мотоцикл разгоняется. Первая. Вторая. Третья. И на полной скорости уносится в ночь. Собака продолжает гнаться за ними. Но мало-помалу сдает позиции и в конце концов останавливается. Понемногу скрывается в облаке пыли и тьмы, так же, как и появилась. Мотоцикл продолжает своей полет во влажной холодной деревенской ночи. Баби по-прежнему обнимает Стэпа ногами за талию. Постепенно мотоцикл останавливается. Стэп гладит ее по ноге.

– Чуть-чуть не хватило. А то бы твои прелестные окорочка совсем некрасиво сожрали бы.

Баби сбрасывает руку Стэпа и спускает ноги с его талии. «Не трогай меня!» Отодвигается на сиденье. Ставит ноги на педали и запахивает куртку. Стэп снова кладет ей руку на бедро.

– Я кому сказала, убери руку! – Баби отшвыривает руку еще раз. Стэп, ухмыляясь, хватает ее другой рукой. Баби сбрасывает и ее.

– Что, и этой рукой нельзя?

– Интересно, кто хуже – собака, которая за мной гналась, или козел, который меня везет?

Стэп ржет, мотает головой и разгоняется.

Баби застегивает куртку. Ну и холод! Ну и ночь! Ну и бардак! Черт бы подрал Паллину. Они летят в ночи. Наконец, живые и невредимые, подкатывают к ее дому. Стэп останавливается перед шлагбаумом. Баби поворачивается к Фьоре, машет ему. Привратник, узнав ее, поднимает шлагбаум. Стэп проезжает, не дожидаясь, пока шлагбаум полностью поднимется. Фьоре не сводит глаз с красивых, но замерзших ног Баби, высовывающихся из-под куртки. Ну ничего себе. В его время девушки не позволяли себе ходить в таких мини-юбках. Баби видит, что створка гаража опущена. Она слезает с мотоцикла. Пытается прикрыться курткой, но ничего не выходит – все равно виден край трусиков.

– Спасибо. Куртку я тебе сброшу из окна.

Стэп пялится на ее ноги. Баби съеживается.

Так куртка прикрывает чуть больше, но все равно не слишком много. Стэп усмехается.

– Может, еще увидимся. У тебя к этому неплохие предпосылки.

– Ну и кобель же ты.

– Пожалуй, я с тобой согласен. Заеду за тобой завтра вечером.

– Не выйдет. Я не вынесу еще один такой вечер.

– Как, тебе не понравилось?

– Ужасно понравилось! Меня очень прет быть «ромашкой», а потом убегать от полиции, спрыгивать с мотоцикла на ходу посреди какой-то деревни, удирать от злобной собаки и вляпаться в навоз. Поплескаться в нем чуть-чуть и прибыть домой в одном белье.

– И в моей куртке.

– Ах да, совсем забыла.

– И еще кое-что забыла.

– Что?

– Что все это ты делала со мной.

Баби смотрит на него. Ну и перец. Улыбка у него красивая. Жаль, что сам он такой противный. В смысле характера. По части внешности придраться не к чему. Совсем. Она решает улыбнуться ему. И это выходит почти само собой.

– Да, ты прав. Ну, пока.

Баби поворачивается. Стэп берет ее за руку. На этот раз нежно. Баби слегка противится, но потом все же покоряется. Стэп притягивает ее к себе, поближе к мотоциклу. Изучает взглядом. Ее длинные волосы растрепались, ветер отнес их назад. Светлая кожа покрылась мурашками. Глаза смотрят напряженно, но не зло. Она красива. Стэп запускает ей руку под куртку. Баби испуганно распахивает глаза от наплыва чувств. Ощущает, как его почему-то теплая рука продвигается все выше. Вдоль спины вверх. Останавливается у застежки бюстгальтера. Баби живо протягивает руку за спину, кладет ладонь поверх его ладони в попытке остановить.

Стэп смеется:

– А ты неплохая «ромашка». Смелая, даже очень. Ты меня и правда не боишься. Ну так что, донесешь на меня?

Баби кивает, прошептав «да».

– Правда?

Баби подтверждает это кивком. Стэп несколько раз нежно целует ее в шею.

– Клянешься?

И снова Баби кивает и закрывает глаза. Стэп продолжает ее целовать. Забирается выше, касается прохладных щек, замерзших ушей. Теплое, возбуждающее дуновение отзывается дрожью ниже. Стэп приближается к розовому краю губ. Баби прерывисто вздыхает. Приоткрывает губы, готовая принять его поцелуи. И тут Стэп останавливается. Баби секунду стоит так же, с открытым ртом и мечтательно прикрытыми глазами. Затем открывает глаза. Стэп стоит перед нею, скрестив руки на груди. Улыбается. Качает головой.

– Ах, Баби, Баби. Так не пойдет. Я же козел, животное, зверь и насильник. Говоришь-говоришь, а потом сдаешься… и позволяешь себя даже целовать. Видишь? Ты нелогична.

Баби багровеет от злости:

– Ну и засранец же ты!

– Знаешь, что я тут вспомнил? У меня в детстве была золотая рыбка. Ты стояла с раскрытым ртом, как будто ловила воздух. В точности как она, когда я отсаживал ее в умывальник и менял воду…

Баби злобно мерит его взглядом. Снимает куртку и швыряет на землю. Остается в одном белье на холоде, на глазах слезы. Стэп удовлетворенно глядит на нее. Неплохая фигурка, придраться не к чему. Поднимает куртку и натягивает на себя.

Стэп закуривает. «Может, зря я ее не поцеловал? Ну ничего, в другой раз». Баби наконец находит нужный ключ, открывает дверь. Стэп подходит к ней.

– Ну, рыбка, не поцелуешь меня на сон грядущий?

Баби захлопывает дверь прямо перед его носом.

Баби медленно открывает дверь дома, входит и осторожно прикрывает ее за собой. На цыпочках крадется по коридору и проскальзывает в свою комнату. Слава Богу! Паллина зажигает ночник на тумбочке.

– Это ты, Баби! Я уж не знала, что и подумать! В каком ты виде! Тебя Стэп раздел?

Баби достает из ящика ночную рубашку.

– Я угодила в навоз.

Паллина принюхивается.

– Да, чувствуется. Я так перепугалась, когда упал мотоцикл! Сначала подумала, что это ты на нем.

Баби направляется в ванную.

– Баби!

– Что такое?

– Скажи честно. Ты ведь здорово оттянулась со Стэп ом?

Баби вздыхает. Что поделать? Подружка неисправима.


Стэп перемахивает через ограду, бесшумно пересекает сад. Подходит к окну. Створка поднята. Может, еще не вернулась. Постукивает пальцами по стеклу. Светлая занавеска отодвигается. В полумраке появляется улыбающееся лицо Маддалены. Она отпускает занавеску и распахивает окно.

– Привет, ты куда подевался?

– Удирал от полиции.

– Ну и как, удрал?

– Броде да. Надеюсь, они не заметили номер.

– Ты фары гасил?

– Естественно.

Маддалена отходит, Стэп перелезает через подоконник и попадает в ее комнату.

– Тихо. Мои недавно вернулись.

Маддалена закрывает дверь на ключ и забирается в постель, заворачиваясь в простыни.

– Бррр… Холоду напустил.

Она улыбается ему. Стягивает через голову ночную рубашку и бросает к ногам Стэпа. Тусклый свет луны светит в окно. В полумраке светлеют ее маленькие аккуратные груди. Стэп снимает куртку. На секунду ему снова мерещится запах деревни. Почему-то перемешанный с каким-то еще запахом. Но он не обращает на это внимания. Раздевается и залезает в постель. Вытягивается рядом с девушкой. Маддалена прижимается к нему. Рука Стэпа скользит по ее телу, гладит спину, бока. Возвращаясь, останавливается между ног. Его прикосновение заставляет Мадддлену вздохнуть. Она целует его. Стэп коленом раздвигает ей ноги. Маддалена останавливает его. Тянется к тумбочке. Ощупью находит музыкальный центр. Нажимает REW. Вставляет кассету. Щелчок сообщает, что та перемоталась на начало. Маддалена жмет на PLAY.

Из колонок доносятся ноты песни «Женюсь на тебе, потому что…» Голос Рамаззотти нежно аккомпанирует их вздохам.

Стэп целует ей грудь. Он уверен, Мадда создана для него. Потом он вдруг вспоминает, что это за странный запах от куртки. Это Сагоппе. Он вспоминает даже, чей это запах. И на мгновение, во тьме комнаты, Стэп усомнился.

22

Настойчиво трезвонит будильник.

Паллина выключает его. Бесшумно выскальзывает из постели и одевается. Бросает взгляд на Баби. Та только что перевернулась и спит как ребенок – на спине. Паллина подходит к маленькой полочке на стене. U2, All Saints, Robbie Williams, Elisa, Tiziano Ferro, Cremonini, Madonna. Нужно что-то необычное. Ага, вот. Смотрит на ручку громкости и убавляет. Нажимает на кнопку PLAY. «7000 чашек кофе». Бритти сладким голосом заводит песню. Громкость оказалась подходящей. Баби открывает глаза, переворачивается на живот. Паллина улыбается ей:

– Доброе утро.

Баби поворачивается набок. Голос у нее слегка придушенный.

– Который час?

– Без пяти семь.

– Мир? – Паллина подходит и целует ее в щеку.

– С тебя по крайней мере шоколадный рожок из кондитерской Ладзарески!

– Времени нет, сейчас мама приедет везти меня на анализы. Сегодня ночью ты мощно зажгла.

– Я же сказала, что не желаю об этом слышать.

Паллина разводит руками.

– Ну, как хочешь. Что сказать твоей маме, если она меня засечет?

– «Доброе утро».

Баби, улыбнувшись, снова залезает под одеяло. Паллина подхватывает сумку с книгами и закидывает на плечо. Вот и чудесно, помирились. Баби вообще очень смелая, а теперь еще и «ромашкой» побывала. Паллина тихонько прикрывает за собой дверь, на цыпочках крадется по коридору. Входная дверь еще заперта. Паллина щелкает замком и уже готова улизнуть, как вдруг за спиной раздается голос:

– Паллина!

Это Раффаэлла, в розовом халате, ненакрашенная, бледная и совершенно обалдевшая. Паллина решает последовать совету Баби, и, буркнув «Доброе утро, синьора», слетает вниз по лестнице. Выходит из подъезда и идет к воротам. Ее мать еще не приехала. Паллина в ожидании усаживается на ограду. Прямо перед ней встает солнце, заправщик открывает бензоколонку, какие-то мужчины поспешно отходят от продавца газет, унося под мышкой груз более или менее ужасающих новостей.

Теперь, при свете дня, она уже не сомневается. Ей совсем не хочется, чтобы ее матерью была Раффаэлла. Даже если она пунктуальнее, чем ее собственная мать.

Баби входит в ванную. Встречается взглядом с отражением в зеркале. Да, видок тот еще. Быть «ромашкой» ей явно не идет на пользу. Пускает холодную воду, дает ей немного стечь и плещет себе в лицо.

За спиной появляется Даниела.

– Рассказывай! Как все было? Как гонки? Это правда так здорово, как говорят? Ты не встречала там моих подружек?

Баби открывает тюбик зубной пасты, выдавливает ее с конца, пытаясь убрать след от пальца Даниелы, которая, наоборот, всегда выдавливает с середины.

– Идиотизм все это. Компания придурков, которые рискуют жизнью, а кое-кому даже удается с ней расстаться.

– А там много народу? А что они делают? А куда идут потом? Ты видела «ромашек»? Это мощно! Они такие смелые! Я бы так, наверное, не смогла.

– А я смогла…

– Серьезно? Ты была «ромашкой»? Bay! У меня сестра – «ромашка»!

– Я тебя уверяю, ничего особенного. И вообще, я умываться пришла.

– Ну вот, так всегда! Никакого с тобой удовольствия. Зачем вообще нужна старшая сестра, если ты мне ничего не рассказываешь? А мы уже с Андреа решили, что на будущей неделе тоже пойдем. И, может быть, я тоже буду «ромашкой»! – Даниела с фырканьем вылетает из ванной.

Баби усмехается про себя, полощет рот и берет щетку для волос. Вот черт. Даниела мстит ей на расстоянии. Между штырьками щетки запутались черные волоски. Баби выдергивает их и швыряет в унитаз. Затем пускает воду и начинает причесываться.

В дверях снова вырисовывается Даниела.

– А где Superga, которые ты вчера у меня взяла?

– Я их выкинула.

– Как – выкинула? Они же совсем новые…

– Как слышала. Выкинула. Они попали в навоз и совсем развалились, так что пришлось их выбросить. Если б не выбросила, Стэп не отвез бы меня домой.

– Ты вляпалась в навоз, а потом Стэп отвез тебя домой? А когда же ты успела побыть «ромашкой»?

– До того.

– Со Стэпом?

– Нет.

Даниела босиком идет за Баби в ее комнату.

– Ну, так ты мне расскажешь, как все было?

– Давай заключим договор. Если ты с сегодняшнего дня, после того как причешешься, начнешь чистить щетку для волос, то через несколько дней я тебе все расскажу. Согласна?

– Согласна.

Даниела уходит к себе в комнату. Баби натягивает форму. Нет, я никогда ей ничего не расскажу. Может, Даниела и почистит щетку пару дней, но надолго ее не хватит. Она вообще несерьезная.

В комнату Баби входит Раффаэлла.

– Паллина что, тут ночевала?

– Да, мама.

– И где?

– В моей кровати.

– Как это? Когда я ночью заходила тебя поцеловать, ты была одна.

– Она пришла позже. Она не могла остаться дома, потому что у ее мамы были гости.