Дебра Маллинз - Три ночи

– Ничего. Хотя теперь мне совершенно ясно, почему ты думала, что я бросил тебя. – Он потер подбородок. – Но почерк кажется мне знакомым.

– Правда? – Эвелин поспешила к нему. Она наклонилась, чтобы посмотреть на письмо, и при этом невинно прижалась к его плечу грудью, от ее волос исходил аромат лаванды. – Где ты мог видеть его раньше?

– Пытаюсь вспомнить, – сказал Люсьен, стараясь просто собраться с мыслями.

– Ты ведь понимаешь, что это значит? Кто-то намеренно пытался разлучить нас.

– И добился в этом успеха.

– Кто-то, – с нажимом сказала Эвелин, – но не мой отец. Это не его почерк.

– Мы ведь уже говорили, что у твоего отца мог быть состоятельный напарник. – Люсьен отошел к огню якобы затем, чтобы получше разглядеть написанное. – Возможно, это он и написал.

– Упрямый ты человек! Почему ты не хочешь признать, что мог ошибиться в отношении моего отца?

– Все может быть. – Где он уже видел этот почерк? – Но ты не представила мне ни одного доказательства его невиновности.

– А ты не представил мне ни одного доказательства его вины. – Ночная рубашка Эвелин с шуршанием обвивала ее ноги, когда она подошла к Люсьену и положила руку на его плечо. – Люсьен, ты не должен относиться к этой истории предвзято.

– Не должен? Я хочу, чтобы наш брак был настоящим, Эвелин. – Данте, да и другие шалопаи из лондонского общества будут надрывать животы от смеха, если прознают правду. Люсьен приложил ладонь к щеке Эвелин в благодарность за то, что по своей неопытности она не подозревает, какую власть имеет над ним. – Но не могу забыть того, что произошло со мной. И я не могу оставить виновного безнаказанным.

– Но как я буду доверять человеку, всецело отдавшемуся чувству мести? – прошептала Эвелин, положив свою ладонь на его руку. – Освободись от гнева и живи полной жизнью.

– Я не могу. – Люсьен отодвинул руку и сжал ее в кулак. – Ты не знаешь. Ты не можешь понять.

– Я не могу? – Она коснулась шрама на его запястье. – Я видела, что с тобой сделали, и это разрывает мое сердце.

Люсьен отстранился.

– А что, если это именно твой отец превратил мою жизнь в ад, Эвелин? Что тогда? Мы, муж и жена, так и будем вести раздельную жизнь из-за того, что ты не можешь понять, в чем заключается справедливость?

– Справедливость и месть – это не одно и то же.

– Для меня – одно. И позволь напомнить тебе, дорогая жена, что в случае с твоим отцом я проявил сдержанность. Я все же не отомстил ему по-настоящему, барон все еще жив. Поступи со мной так любой другой, я бы убил его.

– Господи! – Пораженная Эвелин смотрела на него широко раскрытыми глазами, прижав руку к груди.

– Извини, если это тебя расстраивает, но, похоже, ты думаешь, что я могу просто забыть об этом, а это не так.

– Тебя это съедает, – прошептала Эвелин. – Ненависть и месть. Осталось ли в твоем сердце место для чего-нибудь еще? Подумай о дочери.

– Я никогда не оставлю Хлою.

– В один прекрасный день она станет достаточно взрослой, чтобы поинтересоваться, почему ей никогда не разрешают встречаться с дедушкой. Что ты ей скажешь?

– Возможно, мне не придется ничего ей говорить. – Люсьен замолчал, жалея, что ему пришлось сказать это.

– Ты надеешься, что он умрет раньше. – Ровный голос, каким она произнесла эти слова, лишь подчеркивал ужас, плескавшийся в ее глазах. – Мы опять пришли к тому, с чего начали.

– Брак по расчету. Ты на самом деле этого хочешь?

– Конечно же, нет. – Эвелин сцепила пальцы, страдание исказило черты ее лица. – Но я в ловушке между вами, Люсьен. Я люблю отца, и я... ведь ты мой муж.

– Неужели нет никакого просвета? – Люсьен отложил письмо. – Неужели в нашем браке нет ничего такого, за что тебе хотелось бы сражаться?

– Конечно, есть. Но мой отец...

– Повзрослей, Эвелин, – сердито прервал ее Люсьен. – Твой отец – просто человек, а не белый рыцарь с незапятнанной репутацией. И я – просто человек. Никто из нас не застрахован от ошибок.

– Я никогда не считала его...

– Ты не должна его защищать. Только не от этого.

– Ты мне дашь закончить хоть одну фразу? – вскричала она.

– Нет. – Он приблизился к ней, движимый гневом, чувством разочарования и едва сдерживаемым желанием. Люсьен притиснул Эвелин к низенькому шахматному столику возле камина. Шахматные фигурки раскатились по доске и попадали на пол. – Кто-то пытался разрушить нашу жизнь, и мы должны проверить всех подозреваемых. Даже тех, кого нам не хотелось бы считать таковыми.

Эвелин закрыла глаза.

– Я не могу поверить, чтобы отец сделал что-то столь ужасное, Люсьен. Просто не могу.

– Кто-то пытается погубить нас. И ему это удается.

Эвелин распахнула глаза.

– Что ты имеешь в виду?

– Все это разрастается между нами смердящей плесенью. Оно отрицательно воздействует на нашу женитьбу и даже на нашу дочь. Разве ты не видишь этого, Эвелин? Он выигрывает. Мы помогаем ему выиграть, поддаваясь сомнениям и подозрениям.

– Это не только моя вина. Ты подозреваешь моего отца, практически не имея никаких свидетельств его вины.

– А ты воздерживаешься от нормальных супружеских отношений, защищая его.

– Неужели мы должны в каждом разговоре возвращаться к этой теме?

– Пока не придем к взаимопониманию.

– То есть пока я не соглашусь спать с тобой. – Эвелин оттолкнула его, и он не противился, хотя ощущение ее рук на его груди заставило его сердце забиться чаще. – Дело не только в отце, Люсьен.

– А в чем же? Скажи, что мне сделать, чтобы наш брак стал настоящим, потому что я уже измучен одиночеством.

– Займись письмом, – решительно сказала Эвелин. – Узнай, кто за ним стоит. Наш брак будет оставаться ущербным до тех пор, пока мы не будем знать точно, кто это.

– Значит, если я докажу вину твоего отца, ты станешь вести себя как настоящая жена?

– О Люсьен. – Эвелин печально покачала головой. – Я же говорила тебе, что дело не в том, виновен папа или нет. Это лишь одно из проявлений существующей проблемы – твоей одержимости местью.

– Виновный должен быть наказан.

– Возможно. Но судить должен Бог, а не ты. – С разочарованным вздохом Эвелин направилась к соединяющей их комнаты двери и, остановившись, оглянулась на Люсьена. – Даже если ты завтра привезешь сюда отца, Люсьен, я не стану делить с тобой постель. Поскольку то, как ты обошелся с папой, только помогло мне понять причину, из-за чего я не могу быть с тобой.

– Что же это за причина, если не преданность отцу?

– Доверие, – прошептала Эвелин. – Как я могу доверять человеку, который месть ставит превыше всего, даже превыше жены и ребенка? – С грустной улыбкой она проскользнула в свою комнату.

Люсьен смотрел, как она уходила, подавляя в себе желание вернуть ее и показать, как много она теряет, отказываясь от него. Но он не хотел просить. Он не унижался перед Следжем и не собирается делать это перед своей молодой женой.

Но что она имела в виду, когда говорила, что он ставит месть выше жены и ребенка? Он же женился на ней, разве не так? Признал Хлою своей дочерью, и Эвелин обрела статус замужней дамы. Может, это женская хитрость, направленная на то, чтобы он послал за ее отцом?

Люсьен в замешательстве потер лоб. Он не знал точно, когда у него появилось желание, чтобы их брак стал настоящим. Изначально он женился на Эвелин только из ответственности перед Хлоей, чтобы дать ей свое имя. Однако с течением времени становилось все более очевидным, что могучий Люцифер пал, причем пал от изящной ручки наивной провинциальной двадцатичетырехлетней женщины.

Ему ясно представился смех Данте. Нет сомнений, что его друг очень порадовался бы, увидев самого заядлого повесу Лондона, униженно семенящим за своей женой; Вероятно, он даже заставил бы весь город делать ставки на конечный результат...

Что-то всплыло в зыбкой памяти, и Люсьен схватил записку, вглядываясь в почерк. Он действительно уже встречал этот похожий на женский почерк раньше, и когда он вспомнил, у него перехватило дыхание.

Данте.

– Герцогиня Хантли.

Эвелин едва успела разгладить на бедрах юбку, как в дверях появилась герцогиня. Она находилась в детской, когда дворецкий прислал служанку с известием о том, что перед домом остановился экипаж герцогини. У Эвелин было всего несколько секунд, чтобы удостовериться, что она прилично выглядит, и бегом спуститься в гостиную, чтобы приветствовать свою новообретенную родственницу, которую с некоторой натяжкой можно было назвать свекровью.

Герцогиня вошла в комнату. Великолепный наряд этой элегантной светловолосой женщины, переливавшийся всеми оттенками сапфирового цвета, удивительно шел ей, выделяя глаза цвета голубого льда и нежную кожу. Ее заостренные скулы и узкий подбородок подчеркивали утонченность ее лица, которое портили только недовольно поджатые губы. В молодости герцогиня, несомненно, была очень красива, да и сейчас все еще оставалась привлекательной женщиной, однако Эвелин не могла забыть ее откровенную грубость при их первой встрече. Как только герцогиня задержала на ней свой неодобрительный взгляд, Эвелин присела в почтительном реверансе.

– Какая приятная неожиданность, ваша светлость.

– Действительно. – Кларисса наморщила нос и оглядела элегантно обставленную гостиную, будто пыталась отыскать источник дурного запаха. Завершив реверанс, Эвелин мысленно напомнила себе, что негоже проявлять невежливость к членам семьи мужа, даже если они этого заслуживают.

– Присаживайтесь, пожалуйста, – сказала она, указывая на софу. – Я прикажу подать прохладительные напитки, если вам угодно.

– Не стоит. – Герцогиня осторожно присела на самый краешек софы. – Полагаю, Люсьена нет дома?

– Нет. Я уверена, если бы он знал, что вы приедете...

– Полноте, это не имеет значения, – оборвала ее герцогиня. – Я не задержусь. Я приехала только для того, чтобы оповестить вас обоих о том, что в этот четверг устраиваю в вашу честь скромный обед.

– В четверг? Но это послезавтра.

Губы герцогини тронула слабая улыбка:

– Я же сказала, это будет скромный обед.

Эвелин попыталась выразить радость:

– Как мило, ваша светлость. Благодарю вас.

Кларисса ответила монаршим кивком и добавила:

– Конечно же, это самое малое, что можно было бы сделать, чтобы отметить ваше вхождение в нашу семью. Приглашение прибудет сегодня же, в нем все расписано.

– Вы так добры, что лично оповестили нас, ваша светлость.

– Естественно. – Кларисса окинула Эвелин холодным, критическим взглядом. Несмотря на то, что платье Эвелин было сшито у лучшей лондонской портнихи, рядом с герцогиней, с ее непринужденной элегантностью, она чувствовала себя неотесанной деревенщиной. – Полагаю, в вашем гардеробе есть подходящая к такому случаю одежда, – сказала герцогиня.

– Да.

– Хорошо. Мне сказали, что у вас есть дочь.

– Есть. Ее зовут Хлоя.

– Незаконнорожденная дочь. – В тон Клариссы вкрались злорадные нотки.

Эвелин напряглась.

– Люсьен ее отец.

– Каким искуплением для него было сделать вас честной женщиной. – Герцогиня встала, этикет требовал от Эвелин последовать ее примеру. – Уже поздно что-либо менять. Надеюсь, увижу вас в четверг.

Герцогиня отбыла, не попрощавшись должным образом. Потрясенная, Эвелин смотрела ей вслед. Мачеха Люсьена соблюдала приличия, но за ее любезными словами таилось высокомерное презрение ко всему, что касалось Люсьена.

Эвелин в который уже раз подумала о том, что Люсьену пришлось расти в одном доме с этой женщиной. Как же мучительно ему было жить все эти годы с людьми, которые, как он знал, не выносили самого его существования! Несомненно, его отец проявил родительскую ответственность, взяв его к себе в дом и обеспечив всем необходимым, дав, наконец, ему образование, но Эвелин была твердо убеждена, что старый герцог не был любящим отцом. А его законные жена и ребенок делали все возможное, чтобы осложнить жизнь Люсьена.

Неудивительно, что ее мужу так трудно понять ее привязанность к отцу. Это идет вразрез с его жизненным опытом.

Люсьен нерешительно топтался у двери, раздираемый противоречивыми чувствами. Затем все же постучал кулаком и продолжал стучать, пока не услышал щелчок замка. Дверь приоткрылась, и в просвете появилось заспанное лицо Данте.

– Люс, какого дьявола тебе нужно посреди ночи?

– Уже десять часов утра. – Люсьен толкнул дверь, в результате чего его друг оказался отброшенным к стене прихожей. – Мне нужно поговорить с тобой.

– Боже, старина. – Щурясь от яркого света, Данте поспешил закрыть дверь. – У воспитанных людей еще не время для приемов.

Люсьен посмотрел на своего друга. Волосы Данте были всклокочены, глаза покраснели от недосыпания. Он даже не разделся, ложась спать, и сейчас, когда он встал, одна половина мятой рубашки была кое-как заправлена в брюки, другая – выбилась из-под ремня.