Филиппа Грегори - Три сестры, три королевы

Когда ко мне подходит муж, я вспоминаю о разговоре между отцом и матерью, когда умер Артур, и тоже ожидаю, что он будет меня утешать.

– Я так несчастна, – всхлипываю я, поднимая к нему заплаканное лицо. – Почему умер он, а не я?

– Вон, – бросает он фрейлинам, и они исчезают, как дымка на ветру. – Я должен просить тебя быть сильной. Ты должна кое-что узнать. – Он хмурится, как когда он слушает объяснения устройства какого-то механизма, словно перед ним не жена, которую надо утешать дарами, а какая-то загадка, решение которой он обдумывает.

– Что? – У меня сбивается дыхание.

– Ты не думаешь, что на тебя может быть наложено проклятье?

Я сажусь в кровати и молча смотрю на него вместо ответа.

– У твоего отца было три сына, и двое из них уже мертвы. У твоего брата не было детей, хоть он умер в возрасте шестнадцати лет. Ты почти три года была бесплодна, и теперь наш сын умер. Поэтому я и задаю тебе этот вопрос.

Я рыдаю во весь голос и колочу подушку от горя и обиды. Как это похоже на него, так схоже с его интересом к тому, почему портятся зубы во рту у попрошайки. Его интересует и очаровывает все, даже отвратительное.

Откуда я знаю, почему зараза забрала Артура, но пощадила Екатерину! Откуда мне знать? Я даже не вспоминаю об Эдмунде, моем брате, который умер еще до того, как меня отняли от груди. Я не знаю, почему у Артура и Екатерины не было детей, и мне не нравится размышлять о том, что она имела в виду под своим «увы, нам этого было не дано», и не собираюсь это обсуждать теперь, когда я – Мученица и Страдалица. Меня должны все утешать и отвлекать, а не входить в комнату со странными вопросами, задаваемыми холодным тоном.

– Потому что сам принц Ричард мне говорил, что Тюдоры прокляты.

Я прижимаю руки к ушам, чтобы не слышать эту ересь. Я не могу поверить, что муж, настолько добрый, нежный и заботливый, может прийти ко мне в такой горестный час и начать говорить такие странные вещи, которые больше походили на черные заклинания его алхимика, которые были способны превратить жизнь в смерть, золото в прах, а окружающий мир – в гниль и тени.

– Маргарита, мне нужно, чтобы ты ответила, – говорит он, не поднимая голоса. Он знает, что я все равно могу его слышать сквозь руки и подушку.

– Вы имеете в виду Перкина Уорбека, я полагаю. – Я медленно поднимаю к нему лицо.

– Мы все знаем, что это было не настоящее имя, – отмахивается он, как от общеизвестной истины. – Всем известно, что этим именем его назвал твой отец. Этот человек был принцем Ричардом, твоим дядей, одним из двух принцев, мальчиков, которых Ричард III заточил в лондонский Тауэр. И которых, по словам твоего отца, никто больше никогда не видел. Я об этом знаю. Ричард приезжал сюда, ко мне, перед тем как мы напали на Англию. Он был мне близким другом, мы жили вместе, как братья. Я отдал ему в жены свою кузину, твою фрейлину Екатерину Хантли. Я пошел на войну плечо к плечу с ним. И он сказал мне, что тот, кто попытался убить его и его брата Эдварда, будет проклят.

– Откуда вы знаете, что он на самом деле был принцем? – Я больше не знаю, как мне на это отвечать. – Этого не знает никто. Бабушка никому не позволяет говорить на эту тему. Это считается изменой. А Екатерина Хантли никогда не говорит о своем муже.

– Я знаю, что он был принцем. Он сам мне об этом сказал.

– Но вы все равно не должны мне об этом говорить! – кричу я.

– Не должен, – соглашается он. – Только я должен знать. Ричард сказал, что на голову того, кто убил его брата, молодого короля, падет проклятье. Ведьма, которая накладывала это проклятье, мать твоей матери, белая ведьма, Елизавета Вудвилл, поклялась, что убийца юного короля потеряет собственного сына и его сыновей, и это будет продолжаться снова и снова, пока его род не окончится бесплодной дочерью.

Я кладу руку на гордо возвышающийся живот.

– Я не бесплодна! Я беременна!

– Мы только что потеряли сына, – коротко и сухо говорит он. – Поэтому я вынужден спросить. Как ты думаешь, могли мы потерять нашего ребенка из-за вашего проклятья?

– Нет! – в ярости шиплю я. – Мы потеряли его, потому что эта Богом забытая страна грязна и холодна, половина рожденных здесь детей гибнет, потому что не может дышать в задымленных комнатах, и их нельзя выносить на улицу, потому что там жуткий холод! Во всем виновата грязь и бестолковые повитухи, ваши больные кормилицы с дурным молоком. При чем тут проклятье!

Он кивает, словно услышал что-то интересное.

– Но другие мои дети выжили, – замечает он. – Здесь, в этой грязной стране с бестолковыми повитухами и больными кормилицами с дурным молоком.

– Но не все же! И вообще, я не бесплодна! Я беременна!

Он снова кивает, словно я упомянула какую-то дельную мысль, которую стоит записать на будущее и потом обсудить с алхимиком.

– Так и есть. И я желаю тебе крепкого здравия. Постарайся так не убиваться о том ребенке, которого ты потеряла, потому что этим ты делаешь хуже тому, которого сейчас носишь. Наш мальчик на небесах. Мы должны верить в то, что он невинен. Он умер крещеным. Половина крови в нем была твоей, от предков детоубийц, а вторая – моя, отцеубийцы, так что мы друг друга стоим. Но поскольку он был крещен и очищен от греха, мы будем молиться о том, чтобы он оказался в раю.

– Жаль, что я не в раю, вместе с ним! – кричу я.

– Ты действительно на это рассчитываешь, при всех грехах вашей семьи? – говорит он и уходит. Так просто. Даже не поклонившись.

«Дорогая Екатерина,

Я потеряла сына, и муж стал со мной таким жестоким! Он говорит мне страшные, невозможные слова. Я утешаюсь лишь тем, что я снова беременна, и надеюсь, что у меня снова родится мальчик.

Мария рассказала, что ты сейчас живешь очень стесненно и что пока ничего неизвестно о вашей с братом свадьбе. Мне так жаль! Теперь я сама оказалась так низко, как никогда не думала упасть, и понимаю тебя гораздо лучше. Я понимаю, как тебе тяжело, и думаю о тебе непрестанно. Кто бы мог подумать, что с нами может произойти что-то подобное? С нами, рожденными, чтобы быть приближенными к Богу? Как думаешь, есть ли для этого причины? Ведь никаких проклятий же не бывает, правда? Я буду молиться о тебе.

Королева Маргарита».

Яков едет со мной из Стерлинга в Холирудхаус. Верхушки холмов уже покрыты белыми снежными шапками, а на реках, вдоль которых мы едем, уже встал первый лед. Я сижу верхом на новом, спокойном коне, который бережно несет меня и мой округлившийся живот. Мы больше не говорим о ребенке, которого потеряли, надеясь на того, который должен появиться этим летом.

Как только мы добираемся до Эдинбурга, Яков уезжает в порт Лит, где он занимается строительством кораблей и испытанием пушек. Он хочет построить еще один крупный порт, в стороне от отмели. Я говорю ему, что не понимаю, зачем ему нужно столько кораблей. Мой отец тоже правит страной, окруженной морями, но у него нет флота. В ответ Яков улыбается и трогает меня за щеку, будто я была недалеким парусным мастером на одной из его верфей, и говорит, что его внезапно посетила идея стать повелителем водных просторов, и как мне понравится идея стать королевой над океанами?

Поэтому, когда к нам прибывает посланец отца, его нет при дворе. Это осторожный, внимательный придворный по имени Томас Уолси, который объявляет целью своего визита желание встретиться с Яковом и обсудить его усилия по сохранению мира с Англией, что ставит меня в неловкое положение, когда я вынуждена объяснять отсутствие короля тем, что он уехал на испытание новых, более мощных пушек и руководства строительством боевых кораблей.

Этому Уолси сложно отказать, потому что шотландцы нарушили свои обязательства по мирному договору и он прибыл к нам с заданием проследить за тем, чтобы король Яков не забывал о своих обязательствах.

Я снова обеспокоена, и в этом снова виноваты бастарды короля. Джеймс Гамильтон, получивший титул графа Арран на нашей свадьбе, отвез двоих детей к Эразму в Италию и на обратном пути поехал через Англию без охранного свидетельства, из-за чего его схватили и арестовали. Это стало очередным свидетельством вреда от неслыханного внимания Якова к своим незаконнорожденным отпрыскам, и на этот раз у нас возникли серьезные неприятности.

Возможно, я понимаю не все тонкости заключенного между нашими королевствами мирного соглашения, хотя у меня находится множество советчиков, желающих мне это объяснить, но даже я понимаю, что говорит о нем Томас Уолси, пока мы ожидаем возвращения короля из Лита. Он рассказывает, что Франция пытается убедить моего мужа возобновить прежнее соглашение, а мой отец призывает к соблюдению мирного договора. Якову не следует объединяться с Францией, и ему не нужны пушки и флот.

Томас Уолси должен объяснить это моему мужу, поэтому я не медля отправляю за ним гонца с призывом как можно скорее вернуться домой. Уолси безостановочно проводит со мной беседы в надежде, что я смогу убедить короля отвернуться от союза с Францией и подтвердить мирные намерения по отношению к Англии. Однако Яков не торопится отвечать и возвращаться, и когда он все-таки приезжает и мне удается коротко переговорить с ним наедине, он касается моей щеки и спрашивает:

– Каков мой девиз? И каким будет девиз нашего сына?

– «В свою защиту», – хмуро произношу я.

– Именно, – говорит он. – Я проживаю свою жизнь, заключаю союзы и ежедневно тружусь на благо и для защиты моего королевства. И никто, даже ты, моя несравненная принцесса, не заставит меня создать угрозу Шотландии, оскорбив французов.

– Но французы бесполезны для нас, – не унимаюсь я. – Единственный союзник, который нам действительно нужен, – это Англия.

– Уверен, что ты, моя венценосная жена, в этом полностью права. И если Англия на самом деле станет более дружелюбным и полезным соседом, чем сейчас, то наш союз с ней укрепится и продлится на века.

– Надеюсь, вы не забудете о том, что перед тем, как стать королевой Шотландии, я родилась английской принцессой.

Он легонько шлепает меня по низу спины, словно я – одна из его шлюх.

– Я никогда не забываю о вашем положении, – с улыбкой отвечает он. – Я бы никогда не посмел этого сделать.

– Так что вы скажете Томасу Уолси?

– Я обязательно встречусь с ним и проведу долгую беседу, – обещает он. – А в завершение этой беседы я скажу ему то, что и собирался: я намерен соблюдать мир с Англией и дружбу с Францией, отныне и вовеки. Почему я должен жертвовать одними добрососедскими отношениями в пользу других? Особенно если оба соседа в равной степени недружелюбны? И оба стремятся меня поглотить? И единственной причиной их внимания ко мне может быть только желание насолить друг другу.

Уолси принес мне письмо от Екатерины, и пока они с мужем спорили, я читала его в одиночестве в собственной комнате. Екатерина пишет с сочувствием, выражая сожаление обо всех женщинах, когда-либо терявших детей, особенно первенцев. Она призывает меня отдыхать и упокоиться в вере, что Господь еще даст мне сына и наследника. «Не вижу никакой причины, по которой ты не можешь иметь детей и не быть счастливой, – пишет она. – И ничего дурного о Тюдорах я не знаю». Я принимаю ее письмо как выражение доброты и сестринской поддержки. К тому же у меня нет ни малейшего желания и дальше размышлять о проклятьях и смерти, связанной с родами. О своей же собственной ситуации она замечает походя, в самом конце, словно она совершенно незначительна. «Что касается меня, то у меня не все в порядке. Отец отказывается высылать остаток моего приданого до тех пор, пока я не выйду замуж за принца, а твой отец не будет выплачивать мне вдовьего наследства, пока не получит всего приданого. Я стала пешкой в игре двух королей, поэтому сейчас у меня почти нет денег, скудное окружение, потому что несмотря на то, что я живу при дворе, я не пользуюсь королевской благосклонностью. Часто на меня просто не обращают внимания. С твоим братом мы видимся так редко, я уже не уверена, что он помнит о нашей помолвке, и опасаюсь, что его могут настраивать против меня. С твоей сестрой, Марией, я встречаюсь, только когда твой отец желает произвести хорошее впечатление на моего посла. Она хорошеет день ото дня, а как она мила – не передать словами! Она – мой единственный друг при дворе. Я начала учить ее испанскому, но ей не разрешают часто ко мне приходить. Так и живу я в Лондоне, в нищете, не вдова и не невеста.

Как ты думаешь, не могла бы ты замолвить за меня слово перед бабушкой, чтобы двор хотя бы заплатил моим слугам? Может быть, она позволит мне пользоваться королевским гардеробом? Без надлежащей одежды я не могу появляться за столом, и мне приходится ложиться в кровать голодной, если на кухне забывают прислать что-нибудь в мои комнаты. Ты не поможешь мне? Я не знаю, что мне делать, а мужчины, которые должны были бы заботиться обо мне, используют меня в своих играх».