Но посланник внезапно падает на колени, как будто тяжесть слов, которые он готовился произнести, была для него невыносима. Он поднимает на меня взгляд, и я вижу в его измазанном грязью лице настоящую агонию.

– Его тело забрали, – говорит он. – Англичане. Они забрали его драгоценное тело, из грязи, изломанное и кровоточащее. И отправили его в Лондон. Ей.

– Что?

– Королева Англии, Екатерина, сказала, что желает получить его тело в качестве трофея. Поэтому его перевернули, прямо там, в грязи, сняли его нагрудник и камзол, его нарядный камзол, перчатки и сапоги. Он остался босым, как бродяга нищий. Они забрали его меч и сбили корону с его шлема. Его ограбили, как бесхозный труп, брошенный на поле боя. Все его вещи бросили в ящик, а его – на тележку, которую потом отправили в Берик.

У меня подкосились колени, и кто-то помог мне сесть на стул.

– Мой муж?

– Увезен с поля боя, как туша в мясницкую. Английская королева пожелала получить его в качестве трофея, и теперь он у нее.

Этого я никогда ей не прощу. Этого я никогда не забуду.

Во Франции Генрих одерживает победу в месте, называемом Териан, и в качестве поздравления с победой Екатерина пишет ему о том, что одержала победу, не уступающую королевской. Она хвалится тем, что хотела прислать ему отрубленную голову поверженного противника, но что английские советники отговорили ее от этой идеи. Тогда она хотела пропитать его в соли и потом отослать в качестве дара, но Томас Говард уже успел залить тело свинцом и отправить его в повозке в Лондон. Поэтому, лишившись тела, Екатерина высылает мужу камзол и знамя Якова. Тот самый красный камзол, который я собственными руками вышивала золотой нитью. Только теперь он залит его кровью и грязью, пропитан дымом. Его мозг забрызгал камзол там, где я вышивала золотой чертополох. Но, несмотря на это, Екатерина с триумфом отправила его в подарок Генриху, словно что-то подобное может быть подарком, хотя единственное место этой вещи – в гробу вместе с телом короля, в его собственной часовне.

Она – варвар, нет, она хуже варвара. Это же тело ее родственника, мужа сестры, священное тело короля. И это женщина, которая наблюдала за тем, как с телом ее мужа были проведены все необходимые церемонии и возданы все почести. Та самая женщина, которая носила траур и молила меня проявить к ней милость в ее горе. Однако же, когда меня настигает вдовья участь, она велит бросить тело моего мужа на повозку и отправляет его, как бычью тушу в мясницкий ряд Смитфилда. Каким же дикарем надо быть, чтобы пойти на такое? Только звери не станут возвращать тело короля на его родину для достойных похорон. Только звери станут искать поживы с его еще не остывшего тела, как это сделала она. Я никогда ей этого не прощу. Я никогда этого не забуду. Она больше мне не сестра. Она – гарпия, чудовище, терзающее плоть. И я никогда не смогу об этом говорить. У меня не находится слов, чтобы выразить свои чувства.

Однако никто из них не должен знать, как сильно я возненавидела их за то, что они сотворили. Я заключу мирное соглашение с этой воровкой, с этой мародеркой. Я признаю свое родство с волчицей, кормящейся с мертвых тел. Я буду отправлять к ним послов и писать письма, и даже встречусь с человеком, некогда бывшим моим братом, и хищницей-падальщицей, ставшей его женой. Если я намерена править и со временем возложить корону на голову нашего сына, то мне понадобится их поддержка и помощь. И я буду ее просить, но до поры не стану показывать ненависть в моих глазах. Я стану той, кем велел мне быть мой муж: великой женщиной, а не глупой девчонкой. А она – демоница, осквернившая честь своего положения, замаравшая трон моей матери кровью. Эта женщина желает быть равной королю, она сидела возле моего умирающего брата, и она же решилась на приказ убить моего мужа. Она – Лилит. Я ненавижу ее.

Необходимо перевезти малютку Якова в замок Стерлинг – в крепость, которая, как заверил меня его отец, самое безопасное место во всей Шотландии. Ему придется короноваться там. Я не смею вывозить его дальше на север, потому что это стало опасным. Томас Говард, и ранее не бывший мне другом, а теперь и вовсе ставший мне смертельным врагом, не сможет отказать себе в удовольствии вторгнуться в Шотландию на волне своей победы. И сейчас, когда все наши пушки либо ушли в море вместе с судами, либо увязли в грязи Флоддена, чем нам защитить нашу столицу? Что может остановить победоносное шествие Томаса Говарда к вратам моего дворца в Линлитгоу? Или еще дальше на север, в Стерлинг? Томас Говард, знающий традиции Шотландии не хуже меня, может уже находиться в пути, спешить со всех ног, чтобы успеть схватить маленького Якова до того, как он будет коронован.

Мы отправляемся в путь на следующий день, пока луна еще низка и небо на востоке отмечено лишь скудным серым штрихом, как росчерком портняжного мелка на траурных одеждах. Перед нами следует королевское знамя, вокруг которого плечом к плечу сомкнут круг из стражей. В центре этого круга на сильном коне едет поэт моего мужа, Дэвид Линдси, и перед ним на его седле сидит Яков, которому еще нет двух лет. Рядом с ними едет знаменосец с собственным знаменем принца, развевающимся над их головами. Никто не сможет напасть на нас, убить принца, а затем заявить, что он не знал о том, на кого совершал нападение. Яков сидит уверенно и ровно, чувствуя себя в безопасности на руках Дэвида. Они уже много раз выезжали вместе, только раньше им не приходилось уходить от преследования врага на огромной скорости. Дэвид замечает, как я побледнела, и криво улыбается. Я еду рядом с ними и к этому моменту уже не сомневаюсь в том, что снова беременна. Мои глаза не покидают одного ребенка Якова, которого мне надо сохранить во что бы то ни стало, а мысли – второго, которым мой муж наградил меня перед уходом. Больше я ни о чем не думаю, только смотрю на сына и на продуваемую всеми ветрами дорогу, по которой нам предстоит проехать. Если бы я позволила себе задуматься, то непременно остановила бы лошадь, прижалась к ее шее и заплакала бы от страха, как маленькая девочка. Поэтому я не смею задумываться. Я могу только ехать и надеяться, что мы доберемся до Стерлинга до того, как англичане успеют добраться до нас.

Как только мы выезжаем севернее Линлитгоу, ландшафт словно раскрывается и разворачивается перед глазами, а небеса становятся выше. Округлые холмы Лотиана, глубокие чаши долин и широкие просторы возвышенностей продолжают увеличиваться в размерах по мере того, как мы углубляемся в северные земли Стерлингшира. Когда солнце входит в зенит, мы уже въезжаем в густой перелесок на дне долины. Там нет дорог, лишь едва видимые тропы, вьющиеся вокруг давно упавших деревьев, и часто исчезающие из глаз там, где разлившиеся ручьи сливаются с ними. Нам приходится постоянно посматривать на поднимающееся солнце, с трудом пробивающееся сквозь густые ветви и листву, стараясь ехать на запад. Яков хорошо знал этот путь. Он часто здесь ездил, между Линлитгоу и Стерлингом, затем на север, чтобы следить за сохранением мира и верша правосудие. Больше он здесь никогда не проедет.

Я стараюсь об этом не думать. Взглянув на его сына, замечаю, что мальчик уснул прямо в седле, в осторожных руках Дэвида. Я отгоняю от себя мысли о том, что отец моего сына никогда не проедется с ним вот так, вместе, в одном седле. Его отец больше никогда не поднимется в седло.

Эти леса никто не сажал, никто за ними не ухаживает, никто не прореживает – ни на дрова, ни на древесину для строительства домов или на судовые верфи. Наверное, потому, что поблизости нет ни судовых верфей, ни домов, ни хижин лесорубов. Нет даже браконьеров, поскольку в лесах мало дичи, и разбойников, потому что нет людей и некого грабить. Здесь вообще нет никого, только иногда мимо промелькнет тень оленя или другого скрытного зверя, лисы, кабана или волка.

Охранники смыкают ряды и едут колено к колену вокруг Дэвида Линдси и моего драгоценного мальчика. Им приходится опустить знамена и держать их как копья, чтобы не зацепиться за низкие разлапистые ветви деревьев. Здесь совсем не так, как в Англии, даже не похоже на королевские угодья, где никому не позволено охотиться или рубить деревья. Эти леса похожи на первозданные чащобы, появившиеся до сотворения человека, и мы скользим через них как привидения. Нам не место здесь. Эти деревья старше современников Христа, и эта земля принадлежит не христианам, а маленькому народцу, о котором Яков когда-то рассказывал мне в сказках.

Холодный сумрак заставляет меня дрожать, хотя я знаю, что солнце высоко над головой. Мы не чувствуем его тепла, даже не видим его света. Кажется, что деревья и даже сам воздух давят на нас, и когда земля начинает подниматься и впереди начинает понемногу светлеть, мы все чувствуем облегчение. Лес редеет, и появляются кустарники с травой, тянущейся к свету, затем на смену старым деревьям приходят серебристые березы, и постепенно, шаг за шагом, лес нехотя выпускает нас из своих теней. Над нами снова появляется небо, и мы начинаем подъем по крутому склону холма. Лошади всхрапывают и опускают головы, взбираясь наверх по едва заметной тропинке, огибающей утес и ведущей нас через круглую макушку холма. Чем выше мы поднимаемся, тем больше холмов открывается нашим глазам, словно земля вздыбилась и застыла бесконечными волнами. Теперь мы идем на север, к низинам, постоянно оглядываясь назад и прислушиваясь к бряцанью железа и топоту копыт армии Говарда.

Мы едем весь день, остановившись только перед полуднем, чтобы поесть. Когда солнце опускается за верхушки холмов и тени удлиняются, падая на тропинку и заставляя нас опасаться, что мы можем случайно с нее сойти, Яков начинает плакать и тоненьким жалобным голоском говорит, что устал. Тогда Дэвид достает из кармана кусок хлеба и флягу с молоком. Мальчик ест, по-прежнему оставаясь в седле, потом откидывается назад, опираясь спиной на своего защитника, и засыпает. Мы продолжаем следовать дальше, не меняя скорости.

Мы все еще двигаемся на север, оставляя садящееся солнце слева от нас.

– Нам еще далеко ехать? – тихо спрашиваю я Дэвида. – Через пару часов совсем стемнеет.

– С Божьей помощью мы доберемся туда до темноты, – отвечает он. – И если нас преследуют, то туда они не посмеют сунуться ночью. Им придется разбить лагерь для ночевки, поскольку они будут бояться засады и совсем не знают здешних мест. Они не смогут передвигаться здесь в полной темноте.

Я киваю. У меня болит каждая кость, особенно спина, потому что я не могу наклониться вперед из-за округлившегося живота, или назад, потому что боюсь потерять равновесие.

– Вас ожидает роскошный ужин и крепкий сон в хорошей кровати, – тихо говорит Дэвид. – Под защитой крепких стен.

Я снова киваю, но думаю о том, что он может ошибаться. Что, если мы не успеем добраться до места засветло? Тогда и нам придется разбивать лагерь для ночевки? А что, если мы все-таки сбились с дороги и проехали городок? Что, если мы едем все дальше на север, а Стерлинг уже остался позади нас, и мы узнаем об этом только утром? Потом я понимаю, что, если я не хочу сломаться и утратить все оставшиеся силы, я не должна позволять себе думать таким образом. С этого момента я должна думать только об одном: о своей цели на настоящий момент. Я должна представлять себе путь к достижению цели как нить из жемчужин, цепь последовательных шагов, которые я должна сделать, и не думать о том, что жемчуг – символ слез. Я не буду вспоминать сон, в котором мой муж, мой веселый озорной муж, застегивал на моей шее колье из бриллиантов, которые тут же превратились во вдовьи жемчуга.

В конце концов высоко на холме перед нами мы видим несколько огней.

– Это Стерлинг, ваше величество. – Знаменосец придерживает поводья, чтобы оповестить меня об этом. Лошади настораживают уши и идут быстрее: они уже знают, что впереди их ждут стойла с приготовленным сеном и чистой водой.

Я возношу небесам молитву о том, чтобы на пути к Стерлингу нас не поджидала засада, чтобы Томасу Говарду не удалось каким-то чудом совершить немыслимый бросок и оказаться там раньше нас. Мы идем туда в поисках убежища, но можем найти смертельный бой.

Вдоль дороги, по которой мы поднимаемся к городку, сгущаются тени. Вечерние колокола уже отзвучали, и ворота были уже заперты. Трубачи играют королевское оповещение, и нам приходится подождать, пока стража у ворот отпирает тяжелые запоры. Наконец массивные ворота распахивается, и мы въезжаем внутрь.

Жители городка выходят мне навстречу, снимая шляпы и кланяясь. Кто-то дрожит в легких курточках, кто-то утирает рот, оторвавшись от ужина.

– Ваше величество, – приветствуют они меня, словно я все еще великая королева Шотландии, жена мужа, отправившегося на победоносную войну.

Я делаю усталый жест, который говорит сразу обо всем: о нашем поражении, о смерти Якова, о конце всего привычного.

– Вот ваш король, – говорю я, показывая на маленького мальчика, уснувшего в седле, в руках своего хранителя. – Король Яков V.