– Так ты думаешь, он тебя не обманывает? Это ты о том, как он заключил мир с Олбани без твоего участия? Или о том, как он живет с женщиной, которую называет женой? Или когда говорит всем, что ты никогда не вернешься в Шотландию и что он очень этому рад? Это ты смеешь сравнивать своего предателя с моим Чарльзом, который никогда не предавал интересов Генриха и всегда был верен мне?

Мне кажется, что она ударила меня под дых, и у меня тут же закончился весь воздух в груди.

– Что? Что? Что ты такое говоришь? – Я слышу сказанные слова, они звенят в моей голове, но я по-прежнему не понимаю их смысла. – Что ты сказала? Женой?

И ей немедленно становится стыдно и жаль меня. Она тяжело опускается на колени, чтобы заглянуть мне в лицо. Ее собственное лицо еще блестит от недавних злых слез.

– О, Мэгги! О, Мэгги! Мне так жаль! Прости меня! Я такая злая! О, моя милая! Я не должна была этого говорить. Мы договорились, что ничего не будем говорить, а потом я… Это после того, как ты начала ругать Чарльза! Но мне все равно не следовало ничего говорить!

Она гладит меня по плечу, пытается приподнять мой подбородок, чтобы заглянуть мне в глаза. Я же по-прежнему смотрю вниз, пряча лицо от нее. У меня нет слов от испытанного мной унижения.

– Мне так жаль. Мне не надо были ничего говорить. Она заставила меня это пообещать.

– Кто? – спрашиваю я. Мне удается прижать руки к глазам, чтобы она не видела мое пылающее лицо и побледневшие щеки. – Кто велел тебе ничего не говорить?

– Екатерина, – шепчет она.

– Это она так сказала? Она рассказала тебе обо всем? О моих рентах? Об Арчибальде с другой женщиной?

Золотистая голова кивает.

– Но мы поклялись, что ничего не будем тебе рассказывать. Она сказала, что это разобьет тебе сердце. Она заставила меня пообещать, что я ничего тебе не скажу. Она говорила, что ты не вынесешь известия о том, что он тебе не верен. Что ты сама должна с ним поговорить, что это должно быть только между вами двумя.

– О, глупости это все, – говорю я. Внезапно я ощущаю злость на всю эту душеспасительную затею, на эти сплетни из лучших побуждений. – Какая она глупая, несмотря на возраст! Можно подумать, не все мужчины берут себе любовниц! Можно подумать, кто-то ждал от Арда, что он будет жить монахом все эти месяцы! Как будто жене есть до этого дело!

– А разве тебе нет до этого дела? – в ужасе спрашивает моя младшая сестра.

– Ни в коей мере, – запальчиво лгу я. – Она ничего из себя не представляет. Она ничтожество для него, значит, ничтожество и для меня. А Екатерина раздувает слона из мухи потому, что очень расстроена тем, что Генрих взял юную Бесси Блаунт в любовницы, и хочет, чтобы я считала Арда ничем не лучше моего братца. Можно подумать, это имеет какое-то значение! Ради всего святого! Да кого все это интересует!

– Так ты знала, что у него есть другая женщина?

– Ну конечно, – говорю я. – Да половина Шотландии знает ее и ее легкий нрав. Да половина лордов наверняка знала ее в более близком смысле. Какое мне дело до шлюхи?

– Ну, должно быть, потому, что она называет себя его женой, – тихо отвечает она.

– Как и все шлюхи.

Мария очень хочет поверить мне. Она всегда на меня равнялась, она хочет поверить каждому моему слову.

– Разве он не женился на тебе по любви? И разве у вас не было венчания по всем канонам? То есть он же не мог быть на ней женат, совсем, да?

– Что значит совсем? Какая же ты глупая. Нет. Никогда они не были женаты. Они были помолвлены, когда она была еще совсем ребенком, но никто не собирался венчать эту пару. Он бросил ее ради меня, ради любви ко мне, он предпочел меня всем женщинам Шотландии. Ну и что, если он решил развлечь себя сейчас, пока меня нет рядом? Стоит мне вернуться, и он бросит ее снова.

– Но, дорогая, говорят, она живет в твоем доме как жена.

– Это для меня ничего не значит.

– Но что, если у них будет ребенок?

– И почему меня должно заботить рождение бастарда? – Неуемная сентиментальность Марии злит меня еще сильнее. – У Якова их была целая дюжина, и не одна, и все равно наша бабушка и наш драгоценный брат отправили меня за него замуж. А они прекрасно знали, что он растит этих детей в собственном замке, который должен был отдать мне в качестве выкупа за невесту. Ты думаешь, мне есть какое-то дело, родит ли Джанет Стюарт бастарда, когда у моего мужа-короля их была целая свора? Когда он назвал одного из них своим именем еще до того, как я родила нашего мальчика?

Она усаживается на пятки и смотрит на меня неверующими глазами с темными от слез ресницами.

– Правда? Тебя правда это не волнует?

– Нисколько. И ты, когда узнаешь о том, что твой муж спит с какой-то шлюхой, тоже не будешь обращать на это внимания. Это не должно иметь для тебя ни малейшего значения.

Она прикладывает руку к шее, туда, где в маленькой ямочке чувствуется биение пульса.

– О нет, это будет иметь значение для меня, – говорит она. – И точно имеет для Екатерины.

– Тогда вы обе не блещете умом! – объявляю я. – Я королева, я его королева. Он равняется на меня и любит меня как подданный и как мужчина. Как мой мужчина. И меня совершенно не заботит то, что время от времени он ужинает с деревянной тарелки, потому что это никак не изменяет ценности моих золотых тарелок.

Она с изумлением смотрит на меня.

– Я никогда не думала об этом с такой точки зрения. Я всегда считала, что муж и жена должны принадлежать только друг другу. Как Брэндон принадлежит мне.

– Тебе надо отдохнуть, – резко обрываю ее я, замечая, как побледнели ее щеки. – Хоть ты и не носишь принца, но тебе все равно следует быть осторожнее. Тебе нельзя плакать и нельзя сидеть на коленях. Вставай.

Я помогаю ей встать на ноги. Потом беру под руку и веду назад, через сады, к тенистым ступеням, ведущим в замок.

– Ты уверена, что он вернется к тебе, когда ты возвратишься в Шотландию?

– Я его жена. Куда он денется?

Некоторое время мы идем в полном молчании.

– Как ты об этом узнала? – Мне по-прежнему никак не справиться с раздражением из-за того, что Екатерина распускает обо мне слухи, прикрываясь состраданием. Мне противно думать, как они охали и ахали с восторженными лицами, узнав об этих новостях.

– Томас Уолси сказал Екатерине, а она – мне. Томас Уолси знает все, что происходит в Шотландии. У него там всюду шпионы.

– Так он шпионит за моим мужем, – задумалась я.

– Да нет, конечно, нет, я в этом уверена. Не специально за ним. Просто, чтобы убедиться, что он… – И она замолкает, чтобы не проговориться, что они подозревают его в измене не только мне, но и моему королевству. Она колеблется. – Можно я скажу Екатерине, что тебя не беспокоят эти слухи? Это будет для нее таким облегчением!

– А что, ты должна ей обо всем рассказывать? Она стала твоей исповедницей?

– Нет, мы просто всегда друг другу все рассказываем.

Я прыскаю от смеха.

– Как это должно радовать ваших мужей. Это ты ей сказала, что ее муж Генрих спит с ее фрейлиной Бесси?

Она медленно поднимается за мной по ступеням.

– Да, – шепчет она. – Я рассказываю ей обо всем, даже если от этого у меня разрывается сердце.

– А она рассказывает тебе о заигрываниях твоего мужа?

У нее подкашиваются ноги, и она хватается за стены.

– О нет! Нет! Он ни с кем не флиртует!

Даже в этом разозленном состоянии я не могу утверждать, что Брэндон за кем-то волочится.

– Во всяком случае, пока об этом неизвестно, – говорю я. – Но он непременно найдет себе кого-нибудь, пока ты будешь в уединении рожать ребенка.

И снова на ее глазах показываются слезы.

– Не говори так! Я уверена, что он не станет этого делать. Уверена! Он приходит в мою постель и спит рядом со мной, ему нравится меня обнимать, а мне нравится засыпать в его объятиях. Я правда не думаю, что у него есть любовница. Я верю, что он не стал бы так со мной поступать.

– О, так иди и поплачь вместе с Екатериной! – Я раздражена превыше всякой меры. – Вы обе любите рыдать из-за мелочей. Только попридержите ваши злые языки в том, что касается нас с Арчибальдом.

– Мы не сплетничаем! – восклицает она. – Мы, наоборот, все хранили в секрете, потому что боялись, что ты впадешь в отчаяние. Мы пообещали друг другу, что ничего и никому не скажем. Я была так не права, заговорив об этом.

– Какая же ты дура! – Я скатываюсь в детские перебранки. – Вот смотрю на тебя и думаю: даром, что ты такая хорошенькая, но Богом клянусь, ты самая глупая девушка, которую я знаю! С Екатериной все понятно: она стара и неинтересна, так что она совершенно безнадежна.

Она отворачивается от меня и спешит вверх по ступеням, в комнаты королевы. Я же поворачиваю в свои комнаты. Я исцелилась от тоски по этому месту и желания здесь остаться. Сейчас я хочу вернуться домой в Шотландию. Я устала от этого двора, в котором столько женщин, которые называют себя моими сестрами, но сплетничают за спиной. Теперь я ненавижу их, королеву Англии и королеву Франции.

Я не единственная, кому надоели французы и то, как они подкупают придворных, превращая их в своих сторонников. Мария и ее муж открыто находятся на содержании у французского двора, и половина английского двора берет французские взятки. Французские торговцы и мастеровые лишили хлеба насущного честных английских трудяг во всех мастерских и магазинах города.

Я предостерегаю Генриха о том, что Франции уже ни к чему вторгаться к нам с помощью флота, их уже так много на английской земле, что на улицах Лондона почти не услышишь английской речи. Генрих только смеется в ответ, ничто не может омрачить его чудесное настроение. Он весь день проводит на соколиной охоте, предоставив все государственные дела хлопотам Томаса Уолси, который лишь приносит ему документы на подпись в то время, когда он должен слушать мессу. Генрих просто пишет свое имя на бумаге, не вникая в дела ни Бога, ни государства.

Однако жители Лондона думают так же, как и я: в Англии появилось слишком много иностранцев, которые крадут средства на жизнь у простых подданных. Каждый день поступает по дюжине жалоб на жульничество и обман иностранных торговцев, о том, как французы совращают и крадут людей, о грабежах и разбое на дорогах и о том, как местным работягам не хватает работы.

Когда французов все же удается призвать к ответу, те просто подкупают судей и выходят на волю совершенно без потерь. Жители Лондона возмущаются все сильнее. Мастеровой люд предпринимает решительный шаг в день великой Пасхи, когда эль течет рекой и народ вокруг празднует освобождение от долгого и сурового поста. Они напиваются, собираются вместе, берут в руки оружие и нападают на французских захватчиков. Сигналом к началу действий стала сильная эмоциональная проповедь на рынке Спитафилд. Работодатели дают своим подчиненным выходной в самом начале мая, и они оказываются свободными и вооруженными, а это сочетание потенциально опасно, особенно для ребят, которые и без того готовы драться, как только захмелеют. Небольшие группки стекаются в огромные банды, которые бродят по городу и бьют окна лавок, принадлежащих иностранным купцам, и оскверняя экскрементами пороги домов иностранных лордов. Стены двора португальского посла оказываются вымазанными содержимым навозной кучи, слуги испанского посла покидают его дом, чтобы ввязаться в драку, французские торговцы запираются в домах и сидят в полной темноте. Везде, где на вывеске написано французское имя или слово, хоть отдаленно напоминающее что-то французское, а английские подмастерья не отличаются особенной образованностью, оказываются выбитыми окна и выломаны камни из мостовой, все изломано, испачкано и осквернено.

Даже Томасу Уолси, человеку их класса, не удается избежать народного гнева. Его прекрасный новый лондонский дом оказывается окруженным целой бандой, которая кричит, что он будет отчитываться перед ними за попытку распространения благотворительной помощи беднякам. Они предупреждают его о том, что не допустят никакой благотворительности по отношению к иностранцам. Им не нравится он и его хитрые махинации. К тому же если бы им всем платили хорошие зарплаты, то его благотворительность была бы не нужна.

Они требуют возвращения добрых старый дней и восстановления справедливости, и лорд-канцлер, прислушивающийся к крикам из-за мощной двери, отделяющей толпу от него, запершегося вместе с колоссальным штатом вооруженных слуг, опасается, что рано или поздно кто-то из них призовет к возвращению Белой розы, Плантагенетов, истребленной семьи моей матери. Он прекрасно понимает, что этого призыва нельзя допустить ни в коем случае. Он отправляет посыльного к королю с рекомендацией убрать охрану, которая удерживает толпу на хорошем расстоянии от Ричмондского дворца.

– Я сам выеду навстречу своему народу, – величественно объявляет Генрих. Разговор происходит поздним вечером, уже ближе к темной летней полуночи. Мы как раз сидели за поздним ужином. Екатерина выглядит уставшей, но щеки Марии и ее мужа, Чарльза, сияют от свежего воздуха и вина, и они выглядят так, словно готовы протанцевать до утра.