Филиппа Грегори - Три сестры, три королевы

– Похоже, там возникли какие-то сложности.

Из специального прохода в воротах появляется начальник стражи, стягивая шапку, и низко кланяется сначала мне, потом Антуану.

– Прошу прощения, – говорит он. Ему явно не по себе. – Мне запрещено открывать ворота без письма с разрешением от совета лордов.

– Но перед тобой ее величество, мать короля! – восклицает мой шталмейстер. – А рядом с ней исполняющий обязанности регента!

– Я знаю, – говорит начальник стражи, отчаянно краснея. – Но без письма мне нельзя открывать ворота. К тому же в городе чума, и мы должны требовать от каждого въезжающего еще письмо от лекаря, в котором сказано, что человек здоров.

– Капитан! – кричит Антуан. – Это же я! Сопровождаю вдовствующую королеву. Ты что, закроешь ворота перед нами?

– Вам сюда нельзя без письма. – Капитан явно огорчен. Он кланяется мне, потом шевалье. – Простите, ваше величество, но я ничего не могу поделать.

– Какое оскорбление мне! – Я чуть не плачу от злости и разочарования. – Да я велю его казнить за такое!

– Он ничего не мог сделать, – говорит Антуан. – Давайте вернемся в Холирудхаус. А я распоряжусь, чтобы это письмо подписали и отправили нам. Так мы сейчас правим Шотландией. Все делается через клерков, только так можно сохранить мир: с помощью строгих правил и только с помощью специальных разрешений. Если бы мы не установили правила, то здесь бы шла непрекращающаяся война, как на границе, и все было бы разрушено. Я быстро получу разрешение. Я не подумал о нем заранее.

– Но мой сын ждет меня! Король Шотландии! Разве можно его разочаровывать?

– Ему скажут, что вы сразу приехали и что вы еще вернетесь. Я сам скажу ему это, когда увижусь с ним сегодня после ужина. И мы получим разрешение, чтобы вы могли приехать сюда завтра.

– Арчибальд никогда бы не позволил им закрыть передо мной ворота.

Антуан дипломатично промолчал.

Арчибальд ждет меня в моей приемной зале, прислонившись к трону. Как только я вхожу, он подходит ко мне и заключает в объятия. Он видит мое раскрасневшееся лицо и слезы и сразу же принимается меня успокаивать, шепча слова любви мне на ухо и уводя от людей, которые пришли, чтобы встретиться со мной: люди, живущие на моей земле и прошедшие ради встречи со мной долгие мили, просители со своими судебными делами, должники с просьбами и множество других людей со своими проблемами.

– Ее величество примет вас завтра, – объявляет он им через плечо и ведет меня в покои, мимо ожидающих меня фрейлин. Прямо в спальню. Он закрывает за нами дверь и развязывает мой плащ.

– Ард, я…

– Любовь моя.

Он аккуратно расстегивает мою бархатную шапочку для верховой езды и начинает вынимать шпильки из слоновой кости из моих заплетенных волос, и они водопадом падают мне на плечи. Словно не в силах сдержаться, он зарывается лицом в мои волосы и вдыхает их запах. Я мешкаю, потрясенная силой своего желания.

– Они не открыли ворота замка…

– Я знаю.

Его умелые руки расстегивают мое платье и помогают мне выбраться из тугого корсета и бросают его на пол.

– Я не смогла…

– Шевалье слабак и дурак, а я обожаю вас.

Он снимает с моих рук вышитые рукава, приподнимает край моей чудесной льняной нижней юбки и снимает ее через голову. Я оказываюсь перед ним обнаженной, но совсем ненадолго. Я складываю руки перед собой, чтобы прикрыть грудь и живот. Внезапно я ужасно смущаюсь. Он не видел меня обнаженной при свете дня с рождения нашей девочки, и я вдруг осознаю, что у меня появился жирок на животе и стали тяжелыми груди.

Он мягко берет одну мою руку и кладет ее себе на шею, словно ожидая, что я привлеку его к себе за поцелуем. Потом берет вторую и кладет себе на гульфик. Рука ощущает тепло и твердую плоть, и я понимаю, что это его желание ко мне.

– О, Ард, – шепчу я. Все, что произошло этим утром: мое разочарование от того, что не смогла увидеться с сыном, грязные намеки шевалье, все исчезает от этого прикосновения, когда он прижимается ко мне, положив руки на мои полуобнаженные ягодицы, и его губы находят мои.

Час спустя на кровати я вспомнила.

– О тебе ходят слухи, – говорю я.

– О великих всегда сплетничают, – отмахивается он.

Он уже сидит на краю моей смятой кровати и натягивает брюки для верховой езды на стройные ноги. Я сижу на кровати, по самое горло укрывшись простыней, и наблюдаю за ним. Даже сейчас, после целого часа любовных утех, моя страсть оживает, стоит мне только посмотреть на него. И он об этом знает. Встав, он позволяет мне смотреть, как он зашнуровывает гульфик, набрасывает льняную рубашку на широкую гладкую грудь и завязывает белые кружевные тесемки под загорелой шеей.

Я ползу по кровати поближе к нему. Встав на колени, я целую его шею там, где вижу биение пульса, и чувствую, как от моего прикосновения ускоряется ритм его сердца. Его руки опускаются мне на плечи, и он толкает меня обратно на кровать. Я мечтательно подчиняюсь.

– Нам надо спускаться к ужину, – напоминаю я ему. – Нас там все будут ждать.

– Пусть ждут, – отвечает он и снимает с меня простыню.

Медленно, мучительно блаженно он отводит в сторону мои волосы и целует мою шею прямо за ухом. Я закрываю глаза и чувствую каждый его поцелуй в цепочке от уха до груди.

– Говорят, что ты получал мои ренты, – говорю я, но меня отвлекает волна желания, снова поднимающаяся во мне.

– Хм, некоторые из них, – говорит он. – У людей нет денег, а на границе нет законов. Как тут собирать ренту?

– Но то, что ты собрал, у тебя?

Он приостанавливает ласки.

– Да, – мягко отвечает он. – Конечно. Я ведь не прекращал работать на вас, хотя вы и были далеко. Я сделал все, что мог, чтобы собрать то, что причитается вам.

– Спасибо.

Он касается бедром моего бедра, тогда я обвиваю руками его талию и притягиваю к себе. Его штаны сшиты из мягчайшей кожи, и от их прикосновения к моей, обнаженной, я покрываюсь мурашками удовольствия.

– Так ты жил в домах, которые принадлежат мне?

– Да, конечно. А как еще я мог охранять ваши земли и собирать ваши ренты?

Он снова расшнуровывает гульфик, и я с нетерпением ожидаю его прикосновения. Я сама вытягиваю шнуровку и касаюсь его.

– Вам сказали о Джанет Стюарт, – догадывается он, когда моя рука находит его естество.

– Я не поверила ни единому слову.

– Это совершенно ничего не значит, – клянется он. Он близко. Он мягко входит в меня, я чувствую, как плавлюсь от желания. – Это просто сплетни. Поверьте в меня сейчас. Поверьте в это. Поверьте в нас.

И с каждым повелением он двигается во мне, и все, что я могу, – это с каждым разом отвечать: «Да! Да! Да!»

Мой сын, король, переселился из пораженного чумой города в замок Крейгмиллар, всего лишь в часе езды к югу от Эдинбурга. Там же жил и сьер де ла Басти. Он предложил мне приехать и остановиться у него так надолго, как я сочту нужным, и что я должна получить возможность беспрепятственно видеться с сыном. Я нахожу мудрой мысль покинуть Эдинбург во время эпидемии. Я говорю Антуану, что Арчибальд приедет со мной, на что тот выгибает брови дугой и смеется.

– Вы воистину влюбленная женщина, – говорит он. – И чужих советов не слушаете. Ну что же, приезжайте и привозите графа. Я всегда рад его видеть, на ком бы он ни был женат в этот день.

Я старательно игнорирую все, кроме его приглашения, и, взяв подарки для Якова, мы с Ардом выезжаем на следующее же утро. Крейгмиллар оказывается обнесенным башенками замком, построенном во французском стиле, с симпатичной крепостной стеной.

– Игрушечный замок для игрушечного шевалье, – едко бросает Ард.

– Ну не всем же замкам быть похожими на Танталлон и смотреть на Северное море, – поддразниваю я его.

Мы въезжаем под каменную арку, и стража по обе стороны отдает нам честь. Я вижу новые ворота с новыми сияющими петлями. Похоже, де ла Басти весьма серьезно относится к своим обязанностям опекуна Якова.

Он встречает нас у входа в замок и сам подходит ко мне, чтобы помочь спуститься с коня. Ард спрыгивает со своего скакуна, как мальчишка, чтобы оказаться возле меня первым, но я не замечаю никого из них, ни красавца француза, ни умопомрачительного шотландца, потому что в дверях стоят Дэвид Линдси, которого я не видела целых два года, и мой мальчик. Мой пятилетний Яков.

– О, Яков, – говорю я. – Мальчик мой, сынок.

Стоит мне его увидеть, как боль от потери его младшего брата, Александра, наваливается на меня с новой силой. Я с трудом справляюсь со слезами. Мне не хочется пугать мальчика, поэтому я прикусываю губу и медленно иду к нему, как к юному кречету, птице, которая может улететь, испугавшись неверного движения. Он смотрит на меня пронзительными темными глазами, и правда напоминающими птичьи.

– Леди мама? – спрашивает он звонким детским голосом.

Я вижу, что он не уверен в том, кто я такая. Ему сказали, что я приеду, но он не помнит меня, да и я очень изменилась за это время. Я уже не та женщина, которая поцеловала его на прощание и поклялась, что скоро за ним вернусь. Тогда нам угрожала серьезная опасность, я была беременна, и я оставила его в уверенности, что корона и кровь защитят его, в то время как имя Арчибальда и его поведение, наоборот, лишь подвергнут опасности. Я оставила сына ради любви своего мужа и теперь не знаю, правильно ли я поступила.

Я опускаюсь перед ним на колени, чтобы ближе видеть его лицо.

– Я твоя мать, – шепчу я. – И я очень тебя люблю. Я скучала по тебе каждый день и молилась о тебе каждый вечер. Мне так хотелось, – мне приходится снова подавить слезы, – мне так хотелось быть рядом с тобой.

Ему всего пять лет, но он выглядит гораздо старше и намного сдержаннее. Он вроде бы не сомневается в том, кто я, но явно не хочет никаких проявлений моей любви, тем более моих слез. Он кажется смущенным, как будто желал, чтобы его мать не стояла перед ним на коленях с полными глазами слез и дрожащими губами.

– Добро пожаловать в Крейгмиллар, – говорит мне Яков, как его учили.

Дэвид Линдси низко кланяется.

– О, Дэвид! Ты остался с моим сыном!

– Я бы никогда его не оставил, – отвечает он, потом тут же поправляет себя: – Прощенья просим, тут нет никакой моей заслуги. Мне просто некуда было идти. Кому нужен поэт в эти смутные дни? А мы с ним уже много где побывали. Мы всегда вспоминали вас в своих молитвах и сочинили для вас песню. Правда, ваше величество? Помните нашу песню про английскую розу?

– Правда? – спрашиваю я у Якова, но он хранит молчание. За него отвечает создатель песни.

– О да, и мы споем ее для вас сегодня вечером. Его величество – прекрасный музыкант, как и его отец.

Яков улыбается этой похвале.

– Ты же говорил, что мне медведь на ухо наступил.

– К тебе приехал еще твой отчим, чтобы проведать!

Мне кажется, что я улавливаю определенный холодок в их реакции. Дэвид кланяется Арчибальду, Яков ему просто кивает, но в их приветствии нет ни капли тепла.

– Ты часто с ними виделся? – спрашиваю я Арда.

– Не слишком часто, – отвечает он. – Он подписал приказ на мою казнь, не забывай об этом.

– Он еще подписал указ о помиловании, – парирует Дэвид Линдси.

Мой сын, король, просто склоняет голову, но никак не комментирует. Он совсем еще ребенок, но уже хорошо умеет себя вести и следит за тем, что говорит. Я чувствую короткий прилив гнева на то, что моему сыну не досталось роскоши жить беззаботно. Екатерина Арагонская лишила его отца и тем самым разрушила его детство. Он стал королем еще до того, как вышел из пеленок, и она сотворила из него свою собственную дисциплинированную копию. Она могла бы родить своего ребенка, но вместо этого отобрала моего.

– Ну что же, сейчас мы станем видеть друг друга гораздо чаще, – объявляю я. – Я была в Англии, Яков, и привезла мирное соглашение для Шотландии. Теперь между нашими королевствами будет мир, и на границах тоже. И я смогу видеться с тобой столько, сколько нам захочется. И я снова буду жить с тобой, как твоя мать. Разве это не чудесно?

– Да, леди мама, как пожелаете, – отвечает мальчик с четким шотландским акцентом. – И как позволят опекуны.

– Они сломили его дух, – со злостью выговариваю я Арду, меряя шагами нашу комнату в башне Крейгмиллар. – Они разбили мне сердце.

– Нет, вовсе нет, – тихо возражает он. – Просто его воспитывали с осторожностью и тщанием. Вас должно только радовать, что он думает перед тем, как что-то сказать.

– Да он должен бегать по замку и смеяться. Он должен кататься на лодках и играть, ездить на своем пони и воровать яблоки.

– Что, все это сразу?

– Не смей надо мной потешаться!

– Я вижу, вы и в самом деле расстроены.

– Меня изгоняют из страны, разлучают с моим сыном, и когда я снова вижу его, он тих, как монах-затворник!