Я просто опускаюсь на колени перед алтарем, прячу лицо в ладонях и шепчу:

– Но отец, мой муж нарушил свой брачный обет, причем публично. Об этом знают все. Он меня не любит.

Суровый монах тут же меня перебивает:

– Но вы его покинули, ваше величество. Вы оставили его, чтобы ехать в Англию.

– Но он сказал, что поедет со мной! – изумляюсь я.

– А разве он не приветствовал ваше возвращение в Шотландию? Разве не встретил вас как муж в Берике? Разве вы не отправились в спальню, не таясь, как муж и жена? Разве он не простил вас за то, что вы оставили его, и не принял снова под свою защиту?

Об этом всем ему могла рассказать только Екатерина. Она воспользовалась моим доверием и, возможно, даже читала ему выдержки из моего письма, о моем блаженстве в его объятиях и о наших надеждах на новую беременность.

– Он прибудет сюда, чтобы увидеться с вами, – заявляет Бонавентура. – Он попросил меня, чтобы я уговорил вас принять его. Королева Англии просит вас о том же самом.

– Она сама так сказала?

– Примите его как мужа.

– Отец, он бросил меня. Я что, должна жить с мужчиной, которому нет до меня дела?

– Вас любит Господь, – говорит он. – И если вы будете обращаться со своим мужем с любовью и уважением, полагающимися ему, то Всевышний разожжет в его сердце любовь к вам. Во многих браках наступают непростые времена, но Господь желает, чтобы вы жили в мире и гармонии. – Он ненадолго замолкает. – Король желает того же самого. И королева шлет свой сестринский совет последовать его воле.

У меня не остается выбора. Сестринский совет Екатерины определил мою судьбу. Отныне я буду жить так, как желает того она, и буду демонстрировать Генриху и всему миру, что брак нерушим и заключен навеки. Она не будет знать жалости и не даст мне поблажек. Все браки Тюдоров заключаются на всю жизнь. Я стала ей примером.

Отец Бонавентура уходит так же внезапно, как и пришел. Его слова падают на мертвую почву моего отчаяния. Арчибальд не отваживается нанести мне визит.

Однако духовная облава, которую устроила Екатерина на мою бессмертную душу, так легко не заканчивается. Стоит только удалиться отцу Бонавентуре, как его сменяет новый духовник, появившись на пороге Линлитгоу. Он был послан ко мне сразу же, как Екатерина узнает, что я отказалась встретиться с Арчибальдом, а до Генриха доходят известия о том, что я пишу французам. Екатерина измучена беспокойством о моей бессмертной душе и поставила себе целью доказать мне, что из брака обратной дороги нет, а Генриха заботит только его собственный союз с Францией. Он не желает думать, что если он сам не окажет мне поддержку, мне не останется ничего иного, как снова обратиться к отсутствующему ныне регенту и наладить отношения с ним. На этот раз они присылают ко мне монаха Генри Чадуорта, главного настоятеля монастыря, властного и очень образованного человека, который последний раз разговаривал с женщиной, когда его мать отправила его в монастырь. У него нет особого терпения в обращении с женщинами вообще, а со мной – в особенности. Его попросили сломить мое упрямство и принудить к полному любви повиновению Богу, мужу и планам моего брата.

– Они не понимают, – объясняю я Чадуорту со всем доступным мне терпением. – Отец, они не понимают, что нет никакого толку говорить мне примириться с мужем. Он же не живет со мной в одном доме. Его не волнуют мои интересы или интересы моего сына. Он крадет у меня. А вы говорите, что я просто должна позволить ему присвоить мои земли?

– Это его земли. А он – верный слуга короля.

– Да уж, он определенно хорошо оплачиваемый слуга короля, – резко отвечаю я. – Томас Дакр вложил в него уже целое состояние, в него и в других приграничных лордов, чтобы они сеяли страх и раздор, чтобы заражать всю Шотландию враждебностью и недоверием.

Сейчас, когда я отстранилась от Арчибальда и его клана, некоторые члены совета доверились мне и рассказали правду. Они объяснили мне, что Томас Дакр привносит в Шотландию смуту и междоусобицы и делает все, чтобы мы разорвали друг друга на куски, чтобы облегчить ему вторжение на нашу землю.

– Господь сотворил вас английской принцессой, – перекрикивает меня святой отец. – И у вас есть долг перед Богом и Англией.

Я смотрю на него с тем же непониманием, с каким еще девочкой смотрела на своих учителей.

– У меня есть долг перед самой собой, – говорю я. – Я хочу быть счастливой. Я хочу увидеть, как взрослеет мой сын, я хочу быть женой хорошего мужчины, и я не откажусь от этих желаний ради блага церкви и уж точно не сделаю этого потому, что так хочет моя невестка. Она хочет доказать, что муж-прелюбодей все равно остается мужем. Но я этого не хочу.

– Это грех, – заявляет святой отец. – И Господь, и король за него покарают.

Монах передает мне письма от моих сестер, Марии и Екатерины. Мария рассказывает о том, что она долго восстанавливалась после родов маленькой Элеоноры, но ее муж был очень внимателен к ней, а король прислал собственного лекаря. Ей сшили легкий бархатный плащ, чтобы она могла принимать посетителей прямо в кровати, чтобы получать пожелания скорейшего выздоровления и благополучия. Она рассказывает, что находит занятным, что римский император Максимилиан, за которого я могла выйти замуж, уже умер, и новым императором стал его внук, за которого могла выйти замуж она.

«Ты только подумай! – радостно пишет она. – Ты могла бы сейчас быть вдовствующей императрицей, а я – твоей преемницей, новой императрицей! Мы были бы обе императрицами! Надо же, как забавно!»

Разумеется, в этом нет ничего забавного. Именно по этой причине я и отказалась выходить замуж за императора, и слишком поздно пришла в себя, чтобы принять верное решение. Здесь действительно нет ничего забавного. Но она рассказывает о том, что Генрих раздражен тем, что ему не предложили императорскую диадему и что Екатерина, похоже, чем-то сильно расстроена. Не удивительно. Она находит крайне странным тот факт, что Бесси Блаунт была благословлена сыном, а она – нет.

«Мы все ездили в то паломничество, в надежде на то, что Господь дарует Екатерине сына, но Он дал его Бесси, а не ей. Его пути и правда неисповедимы».

Она рассказывает, что в следующем году они все поедут во Францию, чтобы отпраздновать заключение мирного договора. Чарльзу должны купить новые доспехи, а ей сшить дюжину новых платьев.

«Они называют меня «la reine blanche»[13] и говорят, что Франция не видела еще более красивых королев. Это, конечно, так глупо, но так мило с их стороны. Как приятно быть любимой в двух королевствах, принцессой в одном, королевой в другом, и встречать горячий прием в обоих!»

Вот и все ее письмо. Это все, что моя сестренка пишет, зная, что ее письмо повезет монах, направляющийся ко мне, чтобы заставить меня поступиться своими интересами, послужить интересам моей страны и вернуть меня в брак с мужчиной, который предал меня и который стал для меня прямым оскорблением, и зная, что я одинока в стране, которая меня не принимает, что я почти не вижу сына. Она решает рассказать мне о тридцати новых платьях и очаровательной маленькой короне, которую специально для нее заказал Генрих. Правда, в самом конце письма, когда у нее уже почти не осталось места, она вспоминает, что во Франции плащи носят ужасно короткими, а арселе сдвинутыми назад. И никто, никто, она подчеркивает это дважды, больше не закрывает полностью волосы.

Я откладываю ее письмо. Она кажется такой далекой, или это я нахожусь так далеко от ее мыслей, что она практически не вспоминает обо мне, даже пока пишет мне письмо. Если Генрих отправился во Францию и обновит там мирный договор с королем Франциском, параллельно убедив его не отправлять Олбани в Шотландию на регентство, лорды продолжат сражаться между собой и в королевстве снова не будет мира. Это может продолжаться годами, а я не уверена, что смогу продержаться даже еще один месяц. Не знаю, понимает ли это Мария или ей просто нет до этого никакого дела. Она явно не старается вникнуть в тяготы моей жизни, да и вообще едва ли думает обо мне. Разве что как об особе, которой может быть интересно, как француженки носят нынче арселе.

Я открываю письмо от Екатерины. В отличие от послания Марии, оно очень коротко. Она уведомляет, что направила ко мне отца Чадуорта, чтобы объявить мне волю Всевышнего, и что даже помыслы о расторжении брака являются смертным грехом, обрекающим мою душу на вечные муки. Она готова сделать все, что в ее силах, чтобы помочь мне, если я отступлюсь от своего ужасного плана, и они с Генрихом были потрясены и пребывают праведном гневе, узнав о том, что я обратилась за помощью к герцогу Олбани. Я опозорила себя на весь мир, и у меня не просто нет никаких оснований для развода, но и права даже заговаривать о подобной богомерзости. Она не может поверить в то, как отчаянно я бросилась в объятия ада, и для моего сына было бы лучше, если бы я погибла вместе с его отцом и он не узнал, что его мать блудница.

Неужели она и правда предпочла бы мою смерть моему позору? Я молча читаю ее письмо, потом подхожу к камину, огонь в котором смягчал вечернюю прохладу, и бросаю его в пламя. Оно вспыхивает, красная печать на нем тает, а ленточка, скреплявшая его, издает потрескивающие звуки. И вот от него остается один пепел.

Неужели моя невестка, которую я привыкла считать сестрой, может на самом деле предпочесть мою смерть позору? Выходит, она никогда и не любила меня, раз ей на ум приходит только слово Божье и не находится ни одного слова от сердца. Она никогда не считала меня сестрой, если сейчас предпочитает думать о грехе развода, а не о грешнице, одинокой и очень несчастной. Она не понимает, что мое сердце разбито от потери мужа, публичного унижения и страха перед грехом и перед возможностью лишиться божьей благодати? Я думаю о том, как она наблюдает за Марией, самой красивой женщиной в двух королевствах, с легкостью и без усилий затмевающей ее саму, примеряющей короны и наряды. Что она чувствует, когда узнает имя сына Бесси Блаунт, ребенка, признанного и принятого королем? Что такая гордая женщина, как Екатерина, может ощущать, став второй в собственном дворе и осознавая, что за все это время так и не сумела родить сына, и с каждым последующим годом убеждаясь в том, что уже не сможет этого сделать? Ну что же, даже с учетом всех ее тягот ей не стоило срываться на мне.

Святой отец молча наблюдает за тем, как горит письмо.

– Итак? – вопрошает он. – Они убедили вас покаяться в грехе?

– Нет. Там не было ни единого слова утешения, как и ни единого повода поверить, что они мне помогут.

– Они действительно не станут помогать, – подтверждает он мои выводы. – До тех пор, пока вы не примиритесь с мужем. У вас просто нет выбора. Без мужа вы не получите поддержки Англии, без поддержки Англии вы никогда не сможете управиться с советом лордов, а без совета лордов вы не сможете править королевством. И больше никогда не увидите сына. Ему придется вырасти и без отца, и без матери. Вы сделаете его сиротой.

Между нами повисает долгая тишина. Я поражаюсь тому, насколько жестоким может быть этот человек. Я склоняю голову.

– Хорошо, – только и говорю я. – Вы победили.

Мне невыносима мысль о встрече с Арчибальдом при свидетелях. Я пребываю в ужасе, словно это я воровала и жила в грехе прелюбодейства. Я знаю, что фрейлины перестанут меня уважать, если я приму его обратно, и мой сын, узнав об этом, решит, что у меня нет гордости, что я облизываю его руку как побитая собака. Все, кто видел нас в Берике, когда я была пьяной от любви, подумают, что я снова отдалась своей страсти.

Итак, я велю ему прийти в мое гнездо, крохотную комнатку на вершине каменной башенки, которую так давно, целую жизнь назад, построил для меня мой муж, король Яков, и где он попрощался со мной, велев его не ждать. Одна из фрейлин сопровождает его наверх, и я слышу его шаги по крутой винтовой лестнице. Впустив его, она закрывает за нами дверь, чтобы никто не слышал наш разговор. Она думает, что участвует в сокрытии свидания и что эта дверь закрывается, чтобы приглушить звуки страстного соития.

Я так зла и взбудоражена, что к тому времени, как он подходит к маленькой двери и наклоняет голову, чтобы войти, меня уже трясет. Без единого слова он опускается передо мной на колени, склонив голову, как кающийся паломник. Он берет меня за руки, чувствует, как они дрожат, и восклицает, ощутив, как холодны мои пальцы.

– Любимая, – говорит он.

– У тебя нет никакого права… – Меня душат эти слова.

– Нет, – он неистово трясет головой. – Никакого права!

– Ты украл мои деньги!

– Да простит меня Господь. Но я сохранил ваши земли в порядке и защитил ваших людей и ваше доброе имя как землевладелицы.

– Ты поставил на мое место другую женщину!

– Любовь моя, любовь моя, никакая женщина не может занять ваше место! Простите меня.