Филиппа Грегори - Три сестры, три королевы

Я поворачиваюсь к посланникам, ощущая на плече, как прикосновение ангела, касание пальца Генри Стюарта. Он словно вселял мне силы, поддерживал меня, не давая покачнуться.

– Слышала, что граф Ангус вернулся в Шотландию, – холодно произношу я. В моем голосе нет и тени волнения или дрожи. Генри Стюарт отступает назад, и его глаза прищуриваются в скрытой улыбке. Он смотрит на меня так, словно я – предел его мечтаний.

Посланники опускают головы и обмениваются смущенными взглядами.

– Да, так и есть, – наконец говорит Рэдклиф. – И мы надеемся, это не побеспокоит ваше величество. Его не смогли удержать во Франции, и у нас не было оснований арестовывать его в Англии. Его величество, ваш брат, велел ему не беспокоить вас, но граф – свободный человек и может ездить куда захочет. Как мы могли ему помешать?

– Мы не хотели, чтобы это вас обеспокоило… – эхом вторит архидьякон.

– Он не побеспокоит ее величество, – внезапно встревает в разговор Генри Стюарт, забывая о предупреждении, которым сам только что поделился со мной. – Ее вообще ничто не побеспокоит. Она – вдовствующая королева, в собственном королевстве, к тому же регент. Что может ее побеспокоить? А вы ненароком не привезли его с собой? Может, разделили с ним путешествие сюда, как добрые друзья?

Он дает мне уверенность, чтобы я могла с королевским достоинством встретить то, что причиняет мне наибольшую боль.

– Моему брату следовало сначала подумать о моих правах как королевы, прежде чем позаботиться о правах Арчибальда как графа. Его светлость утратил все права на меня, когда подвел меня как муж. Можете передать ему, что я не приму от него писем и что он может держать сопровождение не больше сорока человек. И он не должен подходить ко двору ближе чем на десять миль.

Оба моих советника, Джеймс Гамильтон и Генри Стюарт, кивают при этих словах. Это всего лишь вопрос безопасности. Никто не забыл, что сделал Арчибальд, когда привел свой клан внутрь городских стен, а Джеймсу Гамильтону не хочется вспоминать о бешеной поездке на пони угольщика. Генри Стюарт же исполнен жгучей гордости юноши, который готов умереть, но не допустить опасности для своей королевы.

Я беру письма в тишину своей часовни, где меня никто не будет беспокоить, ни мой непоседливый сын, ни болтушка дочка, ни тихая улыбка красавчика казначея.

В пакете оказывается только одно письмо, от Марии. Екатерина молчит, и отсутствие письма от нее говорит мне столько же, сколько три страницы рассказов от моей младшей сестры. Объяснение всему я нахожу на самой последней странице. Она говорит:

«Леди Кэрри (которая была куда приятнее, когда она была Марией Болейн) удалилась от двора и родила девочку. Разумеется, все здесь знают, что это ребенок Генриха, и семейство Болейн получает крупные подарки в виде земель, титулов и бог знает чего еще. Очень неплохо для семьи, появившейся неизвестно откуда. Генрих очень рад еще одному своему ребенку, который здоров и весел, и Чарльз говорит, что нам всем следует его понять. Он все-таки мужчина, и у него есть гордость. Чарльз говорит, что я глупа, если это меня беспокоит, потому что такие вещи не имеют никакого значения, но если бы ты видела, какую боль это причиняет нашей сестре, ты бы тоже забеспокоилась, как и я. Чарльз говорит, что никому до этого нет никакого дела: подумаешь, бастард. Однако всем известно, хотя об этом не принято говорить вслух, что королева больше не забеременеет, потому что ее годы деторождения уже позади. Генрих ужинает с ней и ведет себя весьма галантно, иногда приходит к ней в спальню. Но это все из вежливости, потому что они больше не любовники. Она теперь жена ему только по имени, и отсутствие у них сына становится тем более заметным, что отпрыск Бесси Блаунт растет не по дням, а по часам, и дочь Марии Болейн уже гулит, когда видит отца. А что, если она родит еще одного сына? И еще одного?

Екатерина стала много поститься и теперь носит власяницу под своими роскошными платьями. Можно подумать, она в чем-то виновата! Но она ни на что не жалуется, вообще об этом не говорит ни слова. Совсем ничего. Мне кажется, что Генриху стыдно, и от этого он стал неугомонным и шумным, и вслед за ним весь двор немного сошел с ума. Чарльз говорит, что я превращаюсь в ворчливую старуху, но если бы только могла видеть Екатерину, когда она рано выходит из присутствия, чтобы помолиться, пока все остальные танцуют и веселятся, ты бы меня поняла.

Все пьют за здоровье новорожденной, словно родилась принцесса. Если люди старались не выделять Генри Фицроя, то появление бастарда Болейн уже празднуется открыто! Все знают, что Фицрой с каждым днем становится все крепче и растет в детской, не уступающей любой королевской. Конечно, Генрих – король и может делать все, что ему заблагорассудится, но, Мэгги! Если бы ты только видела Екатерину, то ты бы почувствовала, как и я, что нашим счастливым дням пришел конец. Да, мне так кажется. И теперь весь мир переворачивается вверх ногами. Особенно для женщин».

Итак, молодая испанская принцесса, которая вышла замуж за моего чудесного старшего брата, очаровала моего отца, соблазнила младшего брата и проповедовала мне о нерушимости брачных уз, теперь стала свидетельницей того, как ее собственный муж проходит мимо нее к юной любовнице. Теперь она видит, как эта любовница отправляется в уединение, чтобы выйти оттуда с рыжеволосым отпрыском Тюдоров на руках. На стороне Екатерины всегда был Бог и закон, и мне кажется, что она так легко не сдастся. Конечно, мне ее очень жаль, и, конечно, я не спорю с тем, что данные клятвы следует хранить, особенно королевам и королям, но я также понимаю, что эта ситуация открывает передо мной реальные возможности.

Я публично объявила о запрещении Арчибальду приближаться к своему двору и к себе. И я не отступлюсь. Теперь настало время сделать следующий шаг. Я посажу сына на трон Шотландии и получу развод. Пусть Генрих влюбляется в замужних дам и приживает бастардов, он не посмеет ограничивать мою свободу, он просто не может быть таким лицемером. Падение Екатерины, каким бы грустным оно ни было и как бы мне ни было ее жаль, дает мне шанс добиться своего. Мир больше не стремится стать таким, каким она хочет его видеть, и нам больше не обязательно жить по законам, которые она считает правильными. Я не позволю принести себя в жертву ради того, чтобы доказать ее правоту. Я получу свободу, независимо от того, что она обо мне думает. Я посмею освободиться от своих брачных уз, так же как мой брат смеет быть свободным от своих.

Я просыпаюсь от оглушающего набата церковных колоколов. Я подскакиваю на постели, и фрейлина, которая ночует со мной, набрасывает мне на плечи платье, в ужасе выдыхая:

– Что такое? Что случилось?

Я распахиваю дверь из спальни в свои комнаты одновременно с тем, как охрана распахивает ведущие туда двери из приемного покоя, в которые вбегает Генри Стюарт. На нем лишь брюки и сапоги, рубашку он на бегу накидывает на свой обнаженный торс.

– Одевайтесь, – обеспокоенно говорит он. – Дугласы нарушили ваш запрет. Они вошли в город.

– Арчибальд?

– Перелез через стену и открыл ворота изнутри. Их тут сотни. Вы даете мне разрешение объявить об осадном положении?

– Здесь? Мы можем выдержать осаду здесь?

– Это будет зависеть от того, сколько будет осаждающих, – напряженно отвечает он. Он быстро отворачивается и выбегает, раздавая приказы по пути и направляя охранников на посты.

Я бегом возвращаюсь в свои комнаты, надеваю платье и обуваюсь. Моя фрейлина безвольно сидит на стуле и плачет от страха.

– Иди собери остальных, – говорю я ей. – Вели им идти в мою приемную, и закройте все ставни на окнах.

– Пришли Дугласы? – всхлипывая, спрашивает она.

– Не придут, если мы их остановим.

Я быстро выхожу в свою приемную и нахожу там Дэвида Линдси с Яковом. Мой сын бледен и напряжен. Он пытается улыбнуться, когда видит меня, и склоняется передо мной за благословением.

– Мы будем защищать замок, – говорю я Дэвиду над склонившейся головой сына. Я поднимаю его, кланяюсь ему и целую. – Будь храбрым и смотри не подходи близко к окнам или стенам. Не позволяй увидеть себя снаружи, не становись мишенью.

– Чего они хотят? – спрашивает он.

– Говорят, что они хотят вернуть свои места в совете лордов и чтобы с них сняли обвинения в измене, – коротко отвечает Линдси. – Вот только как-то странно они об этом просят.

– Это манера Арчибальда, – горько отвечаю я. – Спрятанное оружие, скрытая армия, ему должно быть стыдно за себя. Скольких он убил прошлый раз?

В приемную вбегают полуодетые посланники из Англии, архидьякон и вовсе босиком.

– Это французы?

– Хуже, – резко отвечаю им я. – Это ваш друг, Арчибальд Дуглас, с сотнями своих головорезов, которыми, кроме него, никто не управляет.

Это известие пугает их до потери самообладания.

– Что вы намерены делать?

– Я их разобью.

Холирудхас – дворец, а не крепость, но обнесен высокими стенами, на каждом углу которых стоит по башенке и вход в которые запирается массивными воротами. Я слышу мощный рев залпов пищалей и аркебуз и понимаю, что Генри Стюарт пронесся, как демон, по улице Королей, чтобы успеть распорядиться целиться и быть готовыми к залпу по любой цели, которая будет нападать. Замок не должен пасть.

– Выкатывайте пушки, – велю я начальнику стражи. – Их нельзя сюда пускать.

У нас нет орудийных площадок, как в замке, поэтому орудия выкатывают перед воротами, и мои солдаты встают позади них с суровыми лицами. Ядра сложены рядом, и мы действительно готовы обстреливать улицу Королей собственного города. Перед ними, встав на колено, заняли позиции мои охранники с ружьями на изготовку.

– Богом нашим всемилостивым заклинаем, не стреляйте в собственного мужа! – Архидьякон появляется у меня за плечом, когда я встаю у ворот, напряженно глядя на своих оружейников и на дорогу Королей в ожидании появления там армии Дугласа. – Это станет возмутительным актом женского неповиновения мужней воле! После этого ни о каком примирении не может быть и речи, и никакой папа не…

– Возвращайтесь в свои комнаты! – рявкаю я на него. – Это внутренние дела Шотландии, к тому же, если бы вы не дали ему охранной грамоты, его бы здесь не было.

– Но ваше величество!

– Идите! Или я пристрелю вас собственными руками!

Он отпрянул от меня, потрясенный услышанным. Бросил полный ужаса взгляд на улицу, словно опасаясь увидеть там орды в килтах и с кинжалами в зубах, и бросился прочь.

Оглянувшись, я вижу рядом Якова, с новым мечом.

– Возвращайся в приемный зал. Если здесь все пойдет прахом, пусть они найдут тебя на троне. Если они прорвутся во дворец, будь спокоен и сдайся им. Дэвид подскажет, что делать. Не позволяй им прикасаться к тебе. Они не должны тебя и пальцем тронуть.

Затем я поворачиваюсь к Джеймсу Гамильтону, графу Аррану:

– Защищайте его. И приготовьте лошадей на случай побега.

– Где будете вы? – спрашивает он.

Я не отвечаю. Если они прорвутся, я буду мертва. Они просто переступят через мой труп, чтобы захватить моего сына. Это уже не игра, а настоящая война между Арчибальдом и мной, кланом Дуглас и регентством, изгоями и короной. Это наша последняя битва, и я об этом знаю.

Дэвид Линдси уводит моего сына.

– Да благословит вас Господь, – коротко говорит он. – Где юный Генри Стюарт?

– Удерживает для нас крепость. Как только сможем, мы поднимемся туда к ним. Будьте готовы.

Он кивает.

– Будьте осторожны, ваше величество.

– Это уже битва насмерть, – отвечаю я.

Весь день мы стоим на изготовку, получая новости о том, что происходит за стеной: несколько столкновений, грабеж и изнасилования. Весь день мы слышим о том, что клан Дуглас занял каждую улицу и каждый дворик в городе и старается поднять большую толпу, чтобы захватить замок, и не находит понимания у горожан, которые испугались пушек замка и дворца и до смерти устали от кровопролитий, особенно в пределах городских ворот. А еще больше они устали от рыжих Дугласов.

Наконец, в середине дня, после дюжины ложных тревог, мы слышим шум шагов и звук трубы: люди в цветах Дугласов наводнили улицу и двигаются в нашу сторону, выставив к нам копья наперевес, с искаженными яростью лицами, будто ожидая, что мы падем без чувств от страха.

– Огонь, – командую я.

Артиллеристам и стрелкам не нужно повторять дважды. Арбалетчики спускают свои стрелы, стреляют пищали и рявкает пушка. Трое или четверо из нападавших тут же с криками падают на камни мостовой. Я прижимаю руку ко рту, в ушах у меня звенит, и я почти оглохла от шума и ослепла от смердящего дыма, но я не делаю ни шага в сторону от своих защитников.

– Огонь, – мрачно командую я.

Дугласы рассеивают строй и оттаскивают своих воющих раненых, покрывая мостовую кровью, и перед вторым залпом перед нами уже никого нет. Но мы все равно держим свои позиции, лишь откатив пушку, чтобы перезарядить, и оружейники не задувают свои фитили. Мы смотрим друг на друга, убеждаясь в том, что все еще живы: мы полны решимости и ярости оттого, что кто-то посмел на нас открыто напасть, угрожая королю. Мы продолжаем стоять на страже. Мне думается, что мы простоим здесь до полуночи, но мне все равно. Пусть даже это будут дни. Меня не заботит то, что сейчас гибнут люди или что могу умереть я сама. Я вне себя от ярости. Если бы Арчибальд появился здесь, я убила бы его своими руками.