Филиппа Грегори - Три сестры, три королевы

– Заседание суда было отложено, – говорит он. – Теперь кардинал Кампеджио говорит, что этот вопрос должен решать папа, в Риме. Он говорит, что у легатского суда не хватает для этого полномочий.

Я потрясена услышанным.

– Тогда зачем он приезжал и начинал эти заседания?

– Он дал нам понять, что исходно у него были полномочия для принятия решения, – вяло ответил архидьякон. – Но теперь мы считаем, что он прибыл исключительно для того, чтобы попытаться убедить королеву удалиться в монастырь и освободить короля от брачных клятв. А поскольку она отказывается, ему придется возвращаться с собранными доказательствами в Рим, чтобы там было принято окончательное решение.

– Но как же слушание?

– Было произведено частично, – говорит Магнус. – Королева отказалась отвечать перед судом.

Мне не верится, что Екатерина отказалась повиноваться папскому суду, она всегда была истово послушна Риму.

– Она не могла отказаться предстать перед двумя кардиналами!

– Она пришла, произнесла речь и ушла.

– Речь? Она обращалась к суду?

– Она обращалась к своему предполагаемому супругу, королю.

Я игнорирую скользкую формулировку «предполагаемый супруг».

– Зачем? Что она сказала?

Даже Яков, который слушал наш разговор вполуха, мягко поглаживая свою собаку по ушам, при этих словах оживился.

– Что сказала королева?

– Она встала перед королем на колени, – сказал Магнус, словно бы это обстоятельство имело значение. – Она сказала ему, что, когда они поженились, она была истинной непорочной невестой.

– Она сказала это в суде? – спросил Яков, потрясенный не меньше меня.

– Она сказала, что была ему верной женой в течение двадцати лет и никогда не позволяла себе ни слова недовольства, непокорности или неуважения.

Яков открыто смеялся над образом стареющей женщины, стоящей на коленях перед своим ловеласом-мужем и клянущейся в своей некогда хранимой девственности. А я охвачена странным, щемящим чувством, готовым выплеснуться из меня слезами. Но почему описание этих событий должно вызывать у меня слезы?

– Продолжайте, прошу вас, – говорит Яков. – Этот рассказ не хуже представления.

– Она еще кое-что сказала. – Магнус отвлекся. – Она стояла перед ним на коленях с опущенной головой.

– Да, вы уже говорили. Что еще?

– Она сказала, что, если бы существовало хоть малейшее препятствие для этого брака или что-то порочащее его, что можно было бы предъявить суду, она бы удалилась в монастырь. Но раз не нашлось ни одного свидетельства против него, как не нашлось ни одного свидетеля, то она умоляет позволить ей остаться в своем прежнем положении и надеяться на справедливость.

– Господи, – произнес Яков, начиная восхищаться этой женщиной. – Она сказала все это? Перед всеми?

– Более того, в самом конце она сказала, что просит избавить ее от излишеств двора и вверяет свое дело в руки Господа.

– Что было дальше? – У меня внезапно охрип голос. Сердце бешено колотится в груди. Я не понимаю, что со мной происходит.

– А потом она ушла.

– Просто взяла и вышла?

Магнус кивнул без всякой улыбки.

– Поклонилась королю и вышла. Король сказал, что ее необходимо вернуть на заседание, и ее стали звать: «Екатерина Арагонская! Вернитесь в суд!» Но она даже головы не повернула, просто ушла. И вышла.

– Куда вышла?

– На улицу. А там женщины выкрикивали ей благословения, а мужчины говорили, что ее не должны были заставлять туда приходить. Люди кричали, стыдили короля за то, что он вынудил такую жену защищать себя.

Я поднимаюсь со стула. Мое сердце бьется так сильно, мне кажется, что я заболела. Я думаю о Екатерине, которая, встав лицом к Генриху, открыто назвала его лжецом. Ведь он всегда был маленьким лгунишкой, всю свою жизнь! И она не побоялась это сделать в присутствии двух кардиналов, лордов, мужчин, которые правят этим миром. А потом она просто поклонилась и ушла. Да как она посмела! Что теперь будет делать Генрих?

– Что будет делать он? – Мой голос звучит как карканье. Да почему он меня не слушается?

Посол бросает на меня мрачный взгляд.

– Кардиналы передадут это дело папе для принятия решения. Королю не удалось разобраться в этом деле, а королева открыто отказалась ему повиноваться и сказала, что не доверяет ни его советникам, ни суду. Она потребовала, чтобы с ней обращались, как подобает обращаться с королевой Англии, и заявила, что на ней нет вины. Я не знаю, что будет дальше. Мне не давали никаких указаний. В Англии никогда не происходило ничего подобного.

– А где Генрих сейчас?

– Собирался отправиться в поездку. – Посол посмотрел вниз и прокашлялся. – Без королевы.

И я понимаю, что этот разрыв между ними уже никогда не восстановится. Он берет с собой Анну Болейн, внучку торговца, и она займет рядом с ним место, принадлежавшее испанской инфанте. Генрих оставил Екатерину. Теперь я понимаю, откуда взялись эти эмоции. Это триумф: слова Генриха были брошены ему в лицо, так тебе и надо, лицемер! Но мне по-прежнему очень жаль, очень, очень жаль, что дело дошло до этого. Что Екатерине пришлось встать на колени перед ним на глазах у всех лордов Англии и объявить ему, что она не доверяет ни Генриху, ни им. Этот сказочный брак стал причиной моих многих страданий и зависти, и теперь он подошел к концу. Прекрасная принцесса оказалась брошенной, а я ничего не могу с собой поделать: меня раздирают противоречивые чувства. Я одновременно и рада этому, и испытываю неизмеримую грусть от того, что Екатерина, которая была моей сестрой, теперь осталась совсем одна.

Наш двор образован и весел, как и любой другой в Европе. По старой рождественской традиции мы приносим во дворец большую ель, и каждый вечер возле нее играет волынка, и мы танцуем дикие, быстрые шотландские танцы, которые сменяются и благородными танцами французскими. После каждого ужина у нас читают стихи от великих поэтов, шотландские звучные поэмы о свободе и красоте гор и бурных северных морях. У нас поют баллады из низин и песни о любви на французском и латыни. Яков любит музыку так же, как любил его отец, и готов играть на своей лютне и танцевать всю ночь напролет. Он большой любитель женщин и вина, так же, как его отец, и во время рождественских праздников я ни словом не выказываю своего недовольства, потому что в это время года все молодые люди празднуют жизнь, предаваясь ее удовольствиям. Я воспитывала его не святым, а королем, и предпочла бы, чтобы мой сын не прятал своей любви к женщинам и вину, нежели превратился в скрытного и лицемерного развратника, которым стал мой брат.

Яков воздает должное своим подданным, которые хорошо послужили ему в этом году, и раздает им богатые подарки. Дэвид Линдси все еще на королевской службе, ни разу не дрогнувший в своей любви и верности к мальчику, единожды доверенному его заботам. Яков сделал его Львиным лордом-герольдмейстером, герольдом по исключительно важным событиям. Этот выбор особенно хорош, потому что Дэвид провел большую часть своей жизни, изучая поэзию и геральдику. Кто лучше него сможет представить Якова другим королям и императору в государственной переписке? Яков собственноручно посвящает старого друга в новый чин и публично крепко обнимает его.

– Ты заменил мне отца, – шепчет он ему на ухо. – Этого я никогда не забуду.

Старик тронут до глубины души. Я целую его щеки и замечаю, что они мокры от слез.

– Наш мальчик будет прекрасным королем благодаря твоему воспитанию, – говорю я ему.

– Он уже великий король, сын великой королевы, – отвечает он мне.

Мы получаем дары из Англии, но ни один из них не несет в себе того тепла и заботы, которыми наделяла их Екатерина, подбирая ярды шелка для моих платьев и вышитые рубашки для Якова. Сейчас это просто ничего не значащие знаки внимания, которыми обмениваются дворы через посредничество церемониймейстеров, а не подарки на праздник от женщины, которая любит своих сестер.

Я думаю о том, как празднует сейчас Рождество Екатерина, будучи все еще женой, но уже не любимой, все еще королевой, которой так плохо служат. После праздников я получаю письмо от Марии, которое она начинает самым важным для нее известием. И я бы очень смеялась над ним, если бы не понимала, что она описывает упадок при дворе Генриха. Это означает конец порядку, который моя бабушка возводила в ранг святого закона. Это означает конец всему.

«Он позволил ей идти впереди меня».

Мария пишет с пронизанной болью простотой. Я вижу, как она качает золотистой головой, время от времени наталкиваясь взглядом на мелькающую впереди нее Мадмуазель Анну, нарушающие все священные правила старшинства и очередности, охраняющего права дворянства. Вот она подхватывает юбки и танцует, встав перед моей сестрой, королевой Англии и вдовствующей королевой Франции.

«Мэгги, она пошла впереди меня. Это все из-за того, что ее отцу пожаловали дворянский титул, хотя я не имею ничего против него. Он приятный человек, он служил кузине Маргарите и был резчиком мяса для тебя, ты должна его помнить. Томас Болейн – добрый слуга короны, я знаю».

Я почти слышу, как Мария пытается снова вернуться к своей мысли и снова теряется в недоумении от происходящего.

«Генрих сделал его графом Ормондом, мало того, еще и графом Уилтширом, что совершенно не на пользу Уилтширу, я в этом уверена. Теперь его сына будут звать виконтом Рошфором».

Я откладываю страницы в сторону, чтобы подумать. Вот, значит, какова ее цена? Неужели с помощью дворянских титулов Генрих расплачивается с отцом за честь его дочери? Если так, то наши испытания могут вскоре закончиться. Ее отец обогатится за счет двойного титула, ее мать станет сводницей и графиней одновременно, а брат – виконтом и сутенером. Почему бы нет? Если Анна Болейн примет эти почести взамен своей так громко восхваляемой непорочности, то мы вскоре снова будем счастливы.

«Генрих устроил торжественный ужин, чтобы отпраздновать получение титулов. Разумеется, королева не смогла на нем присутствовать, поэтому я заняла ее место и повела дам, и герцогиня Норфолк встала за мной. Мы уже намеревались рассесться по своим обычным местам, как я заметила, что кресло королевы стояло за столом, на своем обычном месте, рядом с креслом короля. И пока я мешкала, мастер церемониймейстер отвел меня к столу, стоявшему возле стола Генриха, а Анна Болейн (теперь леди Анна), прошла мимо меня, поднялась по ступеням помоста и села рядом с Генрихом, по правую руку от него, как коронованная королева!

Мы переглянулись со старой герцогиней Норфолк с таким же видом, с которым, наверное, крестьяне смотрят на двухголовую свинью. Я не знаю, что мне говорить или делать, Мэгги! Я никогда не была так несчастна. Меня никогда так не оскорбляли. Я глянула на Чарльза, и тот жестом показал, чтобы я села и сделала вид, что ничего не заметила. Я и села. А ОНА ПРИСЛАЛА МНЕ БЛЮДО! Правда, она это сделала. Она оказала мне знак внимания, словно теперь я должна была быть ей благодарна. Генрих наблюдал за всем этим и не сказал ни слова, ни чтобы ее остановить, ни для ободрения. Она позволила себе насмехаться надо мной. Я положила себе на тарелку угощение и сделала вид, что ем. Я думала, что меня стошнит от стыда. Генрих, должно быть, сошел с ума, чтобы так со мной обращаться, со своей родной сестрой! Он поставил свою шлюху выше жены и выше меня. Она же была моей фрейлиной! Кажется, я умру от бесчестия.

Желаю тебе не такого Рождества, как у нас. Екатерина считает, что эта Болейн собирается обратить Генриха в реформированную веру, и тогда ему не придется спрашивать у папы разрешения или следовать законам церкви. Он сможет делать то, что говорит ему его совесть, потому что лютеране так и делают. А какая совесть у него могла остаться?»

Пока мой брат ждет решения по своему делу о разводе, святой отец решает отправить своего представителя к нам. В этом не может быть никакого совпадения, и я говорю об этом Якову, когда мы с ним едем верхом по землям к северу от Скона. Посол стойко трясется в седле позади нас, разглядывая ландшафт и говоря, что он напоминает Апеннинские горы, которые прикрывают Рим. Должно быть, святой отец желает убедиться в том, что какие бы еретические книги сейчас ни читал мой брат, какие вызовы бы ни бросал римской церкви, то из всей семьи хотя бы остаюсь верной и достойной внучкой своей бабушки, Маргарет Бофорт, никогда не выходившей из повиновения Ватикану. Яков, мой сын, искренне верует и противится ереси Лютера, даже в самом легком виде, в котором его предлагают немецкие и швейцарские реформаторы. Как и многие другие дети, выросшие в сложных обстоятельствах, он держится понятной и надежной веры старого мира. Он потерял родного отца еще младенцем и бросил вызов отчиму, поэтому он не станет отрекаться от святого отца.