Он очень хорошо одет, как европейский принц – в красном бархате с золотой каймой – и сам же замечает, что мы оба выбрали бархат для своих одежд. Его сюртук скроен как куртка для верховой езды, но сшит из драгоценного материала, а за его спиной вместо охотничьего лука висела лира. Я робко спрашиваю, не менестрель ли он на самом деле, раз носит с собой лиру. В ответ он говорит, что любит музыку, поэзию и танцы и надеется, что мне они тоже по душе.

Я говорю, что разделяю его интересы, и тогда он зовет меня танцевать. Агнесса Говард встает вместе со мной, и музыканты начинают играть павану[7], которая, как я знаю, мне всегда удается. Потом мы садимся за стол, и пока он, сидя рядом со мной, разговаривает с Томасом Говардом, я наконец могу его хорошенько рассмотреть.

Он хорош собой. Разумеется, он очень стар, ведь ему уже тридцать, но в нем не угадывается скованности и негибкости, свойственной людям в возрасте. У него красивое лицо с изогнутыми бровями и добрым умным взглядом. В этих темных глазах светится быстрая живая мысль и угадывается буря чувств, а четко очерченные губы почему-то наводят меня на мысли о поцелуях.

В нем хорошо все, кроме бороды. Она мешает, и я не понимаю, что с этим можно сделать. Ну, может быть, если ее причесать и надушить благовониями, то она не будет напоминать гнездо. Мне бы хотелось, чтобы мой муж был гладко выбрит, и теперь я размышляю о том, как бы мне донести эту мысль до него самого. В самом деле, мало мне того, что я вышла замуж за мужчину, который мне в отцы годится, королевство которого уступает в размере тому, в котором я родилась, так он еще и собирается возлечь на супружеское ложе с этой рыжей щеткой на лице?

Он уезжает на закате, и я намекаю Агнессе, что ей стоит передать ее мужу – я хочу видеть короля гладко выбритым. Обычно она докладывает ему обо всем немедленно, и уже тем же вечером я, как капризный ребенок, выслушиваю лекцию от них обоих о том, что мне и так повезло – я королева. И ни один муж, тем более король, не станет выслушивать от юницы претензий и советов по поводу своего внешнего вида.

– Мужчина создан по образу и подобию Божьему, и никакой женщине, созданной уже после того, как Всевышний закончил со своим венцом творения, не дозволено его критиковать, – заявляет Томас Говард таким тоном, словно он был не иначе как сам папа римский.

– Ну тогда аминь, – мрачно отвечаю я.

Следующие четыре дня до свадьбы король приезжает к нам ежедневно, но разговаривает больше не со мной, а с Томасом. Старик проливал кровь шотландцев по обе стороны границы, но вместо того чтобы стать непримиримыми врагами, эти двое теперь неразлучны и делятся историями о битвах и походах. Мой суженый, который должен был бы за мной ухаживать, обсуждает старые войны с моим сопровождающим, Томасом Говардом, который, в свою очередь, должен был заботиться о моем благополучии, но вместо этого рассказывает о своем долгом боевом опыте. Больше всего прочего их занимает развернутая карта мест, где оба сражались, или когда король Яков описывает оружие, которое сам создает и устанавливает для защиты замков и крепостей. Они оба ведут себя как старые солдаты, словно женщины не имеют ни малейшего значения в деле вершения судеб мира, где самое главное – завоевание новых земель и уничтожение врагов. Даже когда он входит в комнату, где сижу я со своими фрейлинами, он проводит всего несколько мгновений, любезничая со мной, затем спрашивает Томаса, не видел ли он новых орудий, пушек из Дарданеллы, новых облегченных пушек, знаком ли со знаменитыми шотландскими пушками Монс, самыми большими в Европе, подаренными деду Якова герцогом Бургундским. Это просто невыносимо. Уверена, Екатерина не потерпела бы подобного.

День нашего прибытия в Эдинбург был моим последним днем в качестве принцессы дома Тюдоров, и король сажает меня на коня позади себя, словно я была простой девушкой, а он – шталмейстером, или словно бы он взял меня в плен и так вез к себе домой. Так мы и въезжаем в Эдинбург: я позади него, прижавшись к его спине и обвивая руками его талию. Это зрелище все принимают с восторгом. Горожанам нравится романтичность этого образа: мы словно стали символом бравого рыцаря, спасающего даму, или того, что английская принцесса прибывает в Шотландию в качестве трофея. Эти шотландцы оказались непосредственными и душевными людьми. Я не понимаю ни единого слова из того, что они говорят, но сияющие лица и воздушные поцелуи, размахивающие руки и одобрительные возгласы и без слов передают их удовольствие от лицезрения красавца короля и золотой принцессы, сидящей позади него на коне.

Город обнесен оградой с крепкими воротами, внутри которых стоят самые разнообразные лачуги и хибары, побольше и поменьше, покрепче и совсем хлипкие. Есть и строения из камня. На верхушке умопомрачительно крутого холма стоит крепость, окруженная отвесными камнями, и к ней ведет только одна дорога. На противоположной стороне города виднеется недавно построенный замок, а за стенами – высокие холмы и леса. От крепости до замка по почти отвесному склону спускается широкая, мощенная камнем дорога, вдоль которой стоят лучшие дома торговцев и членов гильдий. За ними виднеются симпатичные дворики и темные переулки, ведущие к скрытым за ними домикам и садам.

На улицах на каждом углу выставлены изображения ангелов, святых или Богоматери, с молитвами о любви и плодовитости для меня. Городок оказался маленьким и очень уютным, и замок возвышался над ним как скала, с упирающимися прямо в небо башенками и развевающимися флагами. И в этой суматохе было понятно, как бедные хижины постепенно перестраивались в крепкие дома, где деревянные стены постепенно замещались каменными, а соломенные крыши – черепицей. И каждое окно, открытое, заколоченное или с изящными ставнями, было украшено флагами или королевскими цветами, и между балконами везде висели цветные шарфы или гирлянды цветов. На каждом пороге толпились и приветственно махали мне люди, а с балконов, высунувшись как можно дальше, смотрели дети. Шум от приветствий и шествия нашей процессии стоял невероятный. Перед нами и позади нас следовала по меньшей мере тысяча всадников, шотландцы и англичане вперемешку, как будто символизируя новое единство, которое я привнесла в Шотландию. И так мы все вместе поднимаемся по узеньким мощеным улочкам во дворец Холирудхаус.

Дворец Холирудхаус,

Эдинбург, август 1503

На следующее утро фрейлины будят меня около шести утра, пока еще ясное небо полно утренней прохладой. Я отправляюсь на благодарственную службу в собственную часовню, а потом на завтрак, где компанию мне составляют только мои фрейлины. Все настолько взбудоражены грядущим событием, что ни у кого нет аппетита, и меня саму начинает тошнить от одного запаха хлеба или эля. Я возвращаюсь в спальню, где меня уже ждет огромная ванна, наполненная горячей водой. На кровати уже разложено мое свадебное платье. Фрейлины омывают и одевают меня так, будто я деревянная кукла. Затем они расчесывают мне волосы до тех пор, пока они не становятся гладкими и не падают блестящим кудрявым водопадом с моих плеч. Волосы – мое главное достоинство, и мы все любуемся ими некоторое время, перед тем как уложить их в прическу.

Внезапно оказывается, что время для приготовлений вышло и нам надо спешить. Я стараюсь вспомнить то многое, что я хотела сделать и что уже сделала. У меня на ногах свадебные туфли с носками, вышитыми золотыми кружевами, ничуть не хуже тех, что были на Екатерине Несносной, и Агнесса Говард уже готова встать позади меня, вместе со всеми остальными фрейлинами, чтобы следовать дальше.

Я спускаюсь по сияющим ступеням навстречу яркому солнечному свету, к огромным дверям в соседствующую главную церковь аббатства, в которой уже собрались бесчисленные лорды и их нарядные жены, воздух насыщен благовониями и трепещет от голосов поющего хора. Я помню, как иду к алтарю, возле которого стоит Яков, озаренный бликами от золотых дароносиц и света тысяч свечей. Помню великолепное витражное окно, сквозь которое льется радужный свет, и… и больше ничего.

По-моему, мое венчание ничуть не уступало тому, что было у Артура. Конечно, это был не собор Святого Павла, но платье на мне было ничуть не хуже, чем тогда у Екатерины. Рядом со мной стоял король, усыпанный драгоценными камнями с головы до пят, а Екатерина вышла всего лишь за принца. И у меня теперь есть корона, а у нее – нет, разумеется, потому что она всего лишь принцесса, а теперь и того меньше. И для меня устроили двойную церемонию: сначала венчание и только потом коронацию. Она такая торжественная и длинная, что я с трудом держусь на ногах. Я так далеко ехала, из самого Ричмонда, встречалась с таким количеством людей и так долго ждала этого дня. Отец планировал его с самого моего рождения, а бабушка считала днем своего триумфа. Я должна пребывать в полном восторге, но пока никак не могу осознать всего значения того, что произошло. Мне всего тринадцать, и я ощущаю себя, как моя младшая сестра, Мария, которой позволили остаться на празднике для взрослых. Я ошеломлена собственным величием и прохожу через все – венчание, коронацию, принятие присяг, праздничный пир и увеселение, последнее служение в часовне и сопровождение молодоженов в опочивальню – как во сне. Весь день король поддерживает меня за талию, и я думаю, что, если бы не его забота, я могла не удержаться на ногах. День оказывается бесконечным, но вот король удаляется для молитвы и исповеди в свои комнаты, и мои фрейлины укладывают меня в постель.

Под неусыпным оком Агнессы Говард они расшнуровывают мои рукава и складывают их в сундуки с лавандовыми веточками, затем помогают мне снять платье и расшнуровывают тугой корсаж. Сейчас я должна надеть свое лучшее нижнее платье, украшенное французскими кружевами, а сверху – ночное платье из парчи. Меня укладывают на кровать, подложив под спину взбитые подушки, расправляют вокруг меня полы платья и рукавов, что тут же напоминает мне восковую фигуру над гробницей матери.

Агнесса Говард распускает мне волосы по моим плечам, затем щиплет меня за щеки, чтобы они порозовели.

– Как я выгляжу? – спрашиваю я. – Подайте мне зеркало.

– Вы выглядите хорошо, – отвечает она с легкой улыбкой. – Вы – красивая невеста.

– Как Екатерина?

– Да, – говорит она.

– Как моя мать? – Я с сомнением рассматриваю отражение своего круглого детского лица. Агнесса тоже внимательно рассматривает меня острым оценивающим взглядом.

– Нет, – наконец выдает она. – Не совсем. Она была самой красивой королевой Англии.

– Тогда, может быть, я красивее моей сестры? – не унимаюсь я, стараясь найти повод для уверенности в себе, чтобы встретить мужа. И снова этот колючий взгляд.

– Нет, – неохотно говорит Агнесса. – Но вам не стоит сравнивать себя с ней. Мария станет обладательницей исключительной красоты.

Я раздраженно сую ей ставшее ненужным зеркало.

– Не стоит беспокоиться, – говорит она. – Вы – самая красивая королева Шотландии. Пусть это вас утешит. И ваш муж явно вами доволен.

– Уж не знаю, видит ли он меня вообще сквозь свою бороду, – бурчу я. – Как он вообще что-либо видит?

– О, вас он видит прекрасно. Едва ли что-то укрылось от его взгляда.

Король подходит к двери в наши покои в сопровождении своих придворных, которые распевают скабрезные песни и обмениваются шуточками, но внутрь их не пускает. Войдя, он пожелал доброй ночи моим фрейлинам, чтобы дать всем присутствующим знать, что нас должны оставить наедине и чтобы никто не тешил надежды понаблюдать за первой брачной ночью. Я понимаю, что он руководствуется вовсе не собственной стеснительностью, потому что сам едва ли чего-либо стесняется, а щадит мои чувства. Право слово, в этом не было необходимости. Я не ребенок, я – принцесса. Я была рождена и взращена ради одной этой цели. Я всю свою жизнь прожила на глазах у всего двора и знаю, что им обо мне известно все до мельчайших подробностей и что меня постоянно сравнивают с другими принцессами. Меня никогда не воспринимали как отдельную личность – только как одну из четверых детей Тюдоров. А сейчас я – одна из трех сестер-королев. Жизнь не бывает справедливой.

Яков раздевается сам, как простолюдин, и, отбросив свой длинный сюртук, стоит передо мной в одной ночной рубахе, которую, спустя некоторое время, тоже стягивает через голову. Пока из-под рубахи постепенно появляется его обнаженное тело, я слышу странное звяканье, как от тяжелой цепочки. Я успеваю заметить, что его крепкие ноги покрыты густыми темными волосами, которые становятся все гуще и темнее к промежности и вокруг странно торчащего, как у жеребца, детородного органа. Дорожка из волос тянется по его плоскому животу, затем…

– Что это? – спрашиваю я, показывая на опоясывающие его металлические кольца. Именно этот предмет и издавал тот звук, который я услышала.

– Это мое мужское достоинство, – отвечает он, делая вид, что не понимает меня. – Я не причиню тебе боли, я буду нежен.