Эдна Фербер - Три Шарлотты

– Хочешь повенчаться со мной завтра, Джесси? До твоего отъезда.

– Нет.

– Почему?

– Предоставим это сентиментальным слюнтяям. Это неудачная выдумка! На тебя подействовала музыка, моя близость и то, что послезавтра я уезжаю. Но я такой же, каким был три месяца тому назад. Я так же, всеми силами ненавижу войну. Если ты думаешь, что три месяца муштровки…

– Хочешь повенчаться со мной завтра, Джесси?

– Нет.

– Я боюсь, Джесси.

– Я тоже. Но я не в такой панике!..

Его щека прижалась к ее щеке. Ее пальцы крепко сжимали складку его топорщившейся, грубой суконной куртки. Она не могла произнести того, что ее так страшило. Всю дорогу домой она тесно прижималась к грубому рукаву – к милому, близкому, шершавому сукну – и к твердой мускулистой руке под ним.

Гайд-парк прорезан линиями Иллинойской центральной железной дороги. Все лето, всю осень, всю зиму Чарли с дрожью просыпалась от звука резких, пронзительных голосов, похожих на голоса детей. Лотти Пейсон тоже слышала их по ночам в старом доме на Прери-авеню и не могла уснуть. Поезда Иллинойской дороги перевозили молодежь в учебные лагеря или из учебных лагерей в порты для отправки на фронт. Тут были юноши с ферм Иллинойса, из городов Висконсина, из деревень Миннесоты и Мичигана.

– Э-ге-гей! – кричали они, когда поезда пересекали огромный спящий город.

– Э-ге-гей! Эй!..

Этим они старались поддержать бодрость духа, бросали вызов обезумевшему миру. Все лето были слышны эти крики, и всю осень и зиму, и всю следующую весну и лето, и осень. Высокие молодые голоса, еще очень похожие на голоса детей. «Берлин или смерть!» – было нацарапано мелом на стенках вагонов, нацарапано каким-нибудь деревенским малым из Висконсина в спортивной кепке, воскресных брюках и красном свитере, отправляющимся в лагерь и на войну.

Чарли натягивала одеяло на голову и затыкала уши руками, пока последний пронзительный крик не замирал вдали. Но Лотти подымалась на кровати и, запрокинув голову, слушала, слушала – словно голоса звали ее за собой.

Однажды утром, в субботу, когда Лотти с матерью только что вернулись из поездки на рынок, раздался телефонный звонок. Звонила Бекки Шефер, голос ее звучал так визгливо и истерично, что Лотти с трудом узнала ее.

– Лотти, это ты?

– Я.

– Лот, Лот, послушай. Послушай!

– Я слушаю.

– Лот, ты знаешь, я всегда любила тебя больше всех подруг, ты ведь знаешь это, правда? Ты такая искренняя… такая искренняя и справедливая и… вообще. Это ведь так, Лотти, милая.

– В чем дело? – уклонилась Лотти от ответа.

– О, Лотти, родная, Сэм Бэтлер и я… Сэм… знаешь?.. Сэм и я… мы…

– Не может быть!

– Да! Представь себе! О, Лотти, разве это не чудо? Сегодня днем… Лотти, милая, будь моей подружкой на свадьбе! Хорошо? Сэм завтра уезжает в учебный лагерь в Фэнстон. Он получил чин капитана. Я еду с ним. Мы будем жить во временном бараке. Говорят, там летом жарче, чем в аду… О, Лотти, я так счастлива! Венчать нас будет пастор Литль. Мама ничего не знает об этом. Мать Сэма тоже. Сэм сообщит об этом компаньонке своей матери, когда все будет окончено, и затем мы отправимся к ней. Я с ужасом думаю об этом визите… Мама сказала, что хочет осенью переехать в Калифорнию. Услышав это, я чуть с ума не сошла… Ты меня слышишь? Я не хочу говорить громче… И вот тогда я позвонила Сэму и расплакалась. Мы встретились в городе и решили сейчас же повенчаться… Ты придешь, правда? Пожалуйста, пожалуйста, приходи! Лотти пришла.

Бекки сняла комнату в Блэкстон-отеле. Там она уложила вещи, написала письма, оделась к венцу, Войдя в комнату, Лотти заметила, что Бекки заметно осунулась, но выглядит почти успокоившейся, и что истерика, которая у нее была, когда она звонила, прошла. На ней было суконное платье, небольшая шляпа и никаких драгоценностей.

– У меня нет даже обручального кольца, – почти торжествуя, сказала она Лотти. – Не было времени. Сэм купит кольца теперь или после венчания. Я все утро была занята покупками. Вот, посмотри.

– Интересно, как прачка в лагере Фэнстон справится со всем этим, милая Бекки!

– Это неважно. Я хотела, чтобы все было красиво. Я слишком долго ждала… Но я с радостью уехала бы в одной блузке и с одним вязаным костюмом. Честное слово, уехала бы! Мне решительно все равно. И вот, Лотти, я вернулась сюда около двенадцати, приняла ванну, наскоро проглотила что-то, уложилась, оделась… и затем, Лотти, я опустилась у кровати на колени и начала молиться. Не знаю, почему, собственно, я это сделала. Вероятно, потому что так все это изображают на картинках – и обязательно у кровати!.. Лотти, как по-твоему, я не очень бледна? Сначала я здорово нарумянилась, но потом все стерла, и вот…

Из конторы гостиницы сообщили, что пришел Сэм. Лотти и Бекки спустились вниз. С Сэмом был его шафер, нервный и шутливо настроенный господин. Поехали к пастору. У всей компании был совершенно не свадебный вид. Лотти второпях надела старое шелковое платье и матросскую шляпу, недавно попавшую под дождь и потерявшую форму, – в те дни никто не покупал новых вещей. Шафер все время отпускал шуточки.

– Ну, Сэм, подбодрись! Худшее еще впереди. При этом он состроил гримасу и подмигнул Лотти. Их провели в маленький кабинет пастора. Того еще не было. Они стали ждать. Сэм, в изящно сшитой форме, наполнял собой, казалось, всю комнатку. Бекки не сводила с него глаз. У Сэма был великолепный воинственный вид. Ничто не напоминало полного пожилого господина, которого до сих пор знала Лотти. Правда, воинственный Сэм служил в артиллерийском управлении, но это ничуть не отражалось на его изяществе, покрое и изысканности его мундира.

Вошел пастор Литль – будничная, деловитая фигура в сереньком костюме. Все четверо умолкли. Началась свадебная церемония. Голос пастора Литля не походил на громовой голос проповедника. Лотти его тон показался ласково-разговорным. Не успели оглянуться, как он произнес:

– Итак, объявляю вас мужем и женой!..

Лотти поцеловала молодых и, впопыхах, шафера, который сначала опешил, а затем стал смотреть на нее подозрительно.

Так они поженились. По окончании всей процедуры Лотти вернулась в мастерскую Красного Креста. Три дня спустя пришло письмо от Бекки. Письмо, совсем не похожее на холодные и нарочито равнодушные послания современных новобрачных, письмо, переполненное старомодными выражениями, в которых жены иного, менее скептического, века изливали восторги медового месяца.

«…Сэм – чудеснейший, единственный человек… Я – самая счастливая женщина на свете… Я думала, что знаю его, но мне никогда не снилось, что он такой… Не могу понять, чем я заслужила это счастье…»

Вечером того же дня Лотти за обедом рассказала матери и тете Шарлотте историю замужества Бекки Шефер. Стояла страшная жара. Лотти была раздражительна и стыдилась своего брюзжания. Она объясняла его погодой, действующей ей на нервы, но сама удивлялась тому, что сталось с ней за последнее время. «Неужели, – спрашивала она себя, – я превращаюсь в сварливую, озлобленную старую деву?» Ей казалось, что обе старые женщины спокойнее, терпимее, добродушнее ее. Например, ее раздражало, что тетя Шарлотта жует шоколад перед самым обедом.

– Ах, тетя Шарлотта, неужто ты не можешь дождаться обеда? Ведь ты не сможешь ничего есть!

– Это неважно, Лотти. Ну что же, не смогу есть – и не буду! – мягко возразила тетя Шарлотта.

В семьдесят пять лет тетя Шарлотта была горделиво спокойна и ничего не боялась. Она бравировала жизнью. Что могла ей причинить жизнь! Ничего такого, чего она ей уже не причинила. Она ела, пила и спала столько, сколько вздумается. Казалось, для нее наступила вторая молодость.

Сегодня, выслушав рассказ Лотти, миссис Пейсон заметила, как будто вне всякой связи с предыдущим:

– Лотти, ни я, ни тетя Шарлотта не будем жить вечно. – И добавила после небольшой паузы: – Как бы я хотела, чтобы ты устроилась!

Лотти намеренно притворилась непонимающей:

– Устроилась? По-моему, мама, я устроена достаточно хорошо!

Она окинула взглядом мирную, уютную комнату. Она понимала, что хочет сказать миссис Пейсон. Мать, очевидно, думала о Бене Гарце.

Поразительные перемены произошли за последние шесть месяцев с Беном Гарцем. Он продал свой «мотор» и взамен купил длинный, низкий, бесшумный, мощный, очень современный серый автомобиль. Сам Бен из суетливого, помятого холостяка далеко не первой молодости превратился в элегантного кавалера в шикарном светлом костюме от лучшего портного, шляпе стального цвета и шелковых носках. Он не расставался со светло-желтой тростью. Он снял две комнаты в первоклассном отеле на берегу озера и как-то пригласил туда Пейсонов и Кемпов к обеду. Гостиную освещали разнообразные светильники, на диване и креслах были живописно раскинуты подушки, в углу стоял граммофон. После обеда Бен завел его, поставил пластинку с оперными ариями и стал слушать, склонив голову набок. Он заявил, что только так – в окружении своих любимых вещей – и можно жить.

– А здесь мои книги, – сказал он, указывая на маленький шкафчик, в котором сиротливо приютились тридцать или сорок томиков. Лотти подошла к шкафу и пробежала глазами заглавия: «Тайна пурпурового занавеса», «Сто способов использования примуса», «Ешьте и худейте»!

Из метаморфоз, происшедших с Беном, прежде всего бросалась в глаза его талия. Она стала тоньше, Хотя Бен и жил теперь на более широкую ногу. Впрочем, он не делал секрета из своего режима:

– Раз в неделю – турецкая баня. Ни сахара, ни масла, ни сладостей – и никаких жиров. И я чувствую себя гораздо лучше. Да! Никогда в жизни я не чувствовал себя так хорошо. Сплю лучше. Сбавил уже двадцать пять фунтов и сбавлю еще столько же, прежде чем кончу курс. Пью кофе без сахара и даже не расцениваю это как лишение. Сначала пил его с сахарином, потом бросил и так привык, что мне теперь кажется, будто сахар и сливки только заглушают настоящий аромат кофе.

Бену Гарцу нравилось играть роль гостеприимного хозяина. Он говорил о войне, о делах, об участии Чикаго в военных событиях, о своем участии в них. Он покупал облигации, продавал облигации, жертвовал на то, на другое, на третье.

– Возьмите, например, итальянцев. Сколько, по-вашему, они продержались бы против австрияков?.. Или французов? Вы думаете, устояли бы они против немцев? Все они были почти при последнем издыхании, позвольте вам сказать. Да!

Темы для разговора он черпал из заголовков первой страницы газеты, но преподносил их с таким жаром и с такой уверенностью, что складывалось впечатление, что он получил сообщение из самого достоверного источника.

Тетя Шарлотта слушала его неодобрительно.

– Разве он рассказывал о войне неинтересные вещи? – задала вопрос миссис Пейсон, когда они ушли.

– Интересные, как… железнодорожная накладная! – выпалила тетя Шарлотта.

Генри Кемп оглушительно расхохотался, он редко теперь так смеялся.

– А что ты знаешь о накладных, тетя Шарлотта?

– Решительно ничего, Генри. Я даже толком не знаю, что такое накладная. Но это слово всегда вызывало у меня представление о чем-то бесконечно скучном, самом скучном на свете.

Вскоре, как раз в день свадьбы Бекки Шефер, Бен Гарц позвонил по телефону. Звонок раздался как раз в ту минуту, когда Лотти с неудовольствием вспоминала Бена. «Можно подумать, что мои мысли вызвали этот звонок!» – сказала она себе, подойдя к телефону.

Не хочет ли она покататься? Нет, у нее нет желания.

– Я очень прошу вас! Мы заехали бы по дороге в «Мидвей», там идет новое варьете, просто замечательное!

Она сослалась на головную боль.

– О, тогда это вам как раз необходимо. Сразу станет легче. Одним словом, я не принимаю отказа!

Она согласилась.

В белом платье, в красном спортивном пальто, в большой шляпе Лотта выглядела прелестно. Они подъехали к летнему ресторану «Мидвей» в новом «моторе» Бена. Ставя автомобиль в гараж, Бен поздоровался с шофером, обязанностью которого было заводить машины посетителей:

– Здравствуйте, Эдди!

Затем он поздоровался со швейцаром в ливрее:

– Здравствуйте, Джо!

И наконец поприветствовал метрдотеля:

– Здравствуйте, Аль! Приберегли мне хорошенький столик?

– Для вас, мистер Гарц, здесь всегда найдется столик!

Мистер Гарц придирчиво осматривал ресторан с верхней террасы. Нелегко было угодить ему со столиком: поближе к одной из трех площадок для танцев, но не слишком близко; поближе к оркестру, но не слишком близко; безусловно на террасе, где можно всех видеть и где тебя могут увидеть, однако не слишком на виду. Наконец нашли подходящее место.

В огромном ресторане, огороженном четырьмя стенами, но без крыши, царила приятная прохлада. Бен заказал напитки со льдом. На эстраде шла программа варьете. Бен энергично аплодировал и, казалось, хорошо знал участвовавших в нем девиц. Девушки эти были чрезвычайно молоды и восхитительно стройны. В одном из номеров они изображали различные виды света – свет свечи, газа, лампы, электрический свет, свет солнца, луны, звезд. Костюмы их были причудливы и казались бы нескромными, не будь они так молоды, и не будь они такими худыми.