Дверь буфетной распахнулась.

– В чем ее последний шанс? – спросила, входя, миссис Пейсон.

– О, ни в чем, пустяки!

Тетя Шарлотта улыбнулась и кокетливо покачала головой, а ее сестра подумала о Бене Гарце, как и полагала тетя Шарлотта. Лотти это поняла. Злость горячей волной подступила к ее сердцу.

После этого разговора недели три все шло по-прежнему. Лотти шила в мастерской Красного Креста, тетя Шарлотта вязала, миссис Пейсон говорила о займе Свободы, управляла хозяйством, жаловалась на растущую дороговизну жизни, распекала Беллу за мотовство, приставала к Генри с расспросами и советами на еженедельных семейных обедах. В конце месяца Гульда взяла расчет, чтобы выйти за своего Оскара. Несмотря на то, что она и миссис Пейсон годами вели друг с другом партизанскую войну, тем не менее, укладывая сундук, Гульда горючими слезами орошала свое украшенное самодельными кружевами приданое и объявила, что из всех ее хозяек миссис Пейсон была наилучшей. Миссис Пейсон со своей стороны, учитывая перспективу найма новой, несомненно неумелой служанки за жалованье, существенно превышающее жалованье отлично знавшей свое дело Гульды, простила ей все, включая ее слабость к кофе. Она даже чуть ли не насильно заставила Гульду выпить на прощание чашку этого черного напитка, когда та, готовая к отъезду, сидела с красными глазами на кухне в ожидании извозчика.

По водворении в дом новой служанки Жаннета начала обедать и ужинать вместе со всеми членами семьи. Она стала довольно миловидной девушкой с изящной фигуркой, к тому же постепенно приобрела и хорошие манеры. Жаннета вдруг расцвела и чудесным образом из гадкого утенка превратилась в лебедя. У нее появился кавалер. По субботам Жаннета посещала танцевальные вечера в Солдатском и Матросском клубах и плясала до упаду. Танцевала она хорошо и грациозно – чему способствовали занятия с Чарли – и с бесконечным терпением обучала, в свою очередь, молодых людей, толпами устремившихся на время отпуска в город из учебных лагерей и флотилий и жаждавших каких бы то ни было развлечений. Жаннета танцевала с юнцами из Техаса и Массачусетса, из Аризоны и Канзаса, из Огайо и Вашингтона. Но хотя она и плясала со всеми с равной неутомимостью и приветливостью, однако Небраска-степ оказался самым увлекательным для нее танцем, а представитель штата Небраска стремительно завоевал ее, дабы не упустить шанса, данного кратковременным отпуском. Юноша из Небраски был мичманом. О море он говорил так восторженно, как только может говорить молодой человек, видавший лишь волны колосящейся пшеницы на безбрежных просторах прерии. Когда Лотти предложила пригласить уроженца Небраски к обеду, миссис Пейсон, к ее немалому удивлению, выразила согласие.

За обедом миссис Пейсон завела с юношей разговор.

– Где ваша родина?

– Я из Небраски, сударыня.

– Ах, из Небраски!

– Да, сударыня.

– Как вам нравится Чикаго?

– Шикарный город! – Быстрый взгляд в сторону Жаннеты. – Все жители его, можно сказать, просто чудо!

С того дня, как Жаннета появилась за обеденным столом, сразу исчезло гнетущее молчание, обычно так томившее Лотти. Девушка болтала без умолку, но очень мило.

– Одна девица из нашей конторы пошла и обвенчалась в обеденный перерыв… А видели вы сегодняшний парад на Мичиган-авеню?.. Та актриса, что продавала займ Свободы на углу Монро– и Стейт-стрит, давала каждому, купившему облигацию, карточку со своим автографом… У Олсона выставлена шубка – стоит только полтораста долларов… все мои подруги собираются купить на зиму такие коротенькие шубки…

– Ох, пощадите! – подала голос тетя Шарлотта.

Жаннета и тетя Шарлотта были большими друзьями. Комната тети Шарлотты имела, в глазах Жаннеты. привлекательность музея. Много хранилось в нем сокровищ, накопленных одинокой женщиной почти за полвека жизни в одном и том же доме. Ленты, цветы, фотографии, обрезки кружев, старые шляпы, стопки ни разу не использованных платочков, флаконы из-под духов, коробки пожелтевшей от времени почтовой бумаги, вырезки из газет. Карточки Лотти, Беллы и Чарли в детстве, фамильные альбомы. Всегда был там и запасец конфет, которые можно долго хранить, – мятные или леденцы. И главное, бережно хранимое сокровище – лоскутное шелковое одеяло. Когда Белла и Лотти были маленькими девочками, этим одеялом укрывали их в периоды выздоровления после болезней. При одном взгляде на его радужные складки Лотти возвращалась мысленно к дням двадцатипятилетней давности, к дням чудесной неги на диване в гостиной, с шелковым одеялом на коленях, с чашкой бульона и хрустящими сухариками и с коробкой пуговиц, которые можно было бесконечно нанизывать на нитку и потом опять рассыпать.

Проходя сегодня перед самым обедом мимо комнаты тети Шарлотты, Лотти увидела, что та сидит у окна с шелковым одеялом в руках. Давно уже оно было убрано в один из тех заветных сундуков и извлекалось оттуда только для выбивания пыли и проветривания.

Лотти вошла и остановилась около тети Шарлотты, смотревшей в окно на строгие старинные дома напротив.

– Сколько лет я его не видела!

Она провела рукой по блестящей поверхности шелка и атласа. Квадратные и треугольные заплаты портили теперь его тщательно обдуманный узор. Но сверкающая бабочка все еще сидела на желтом шелке в одном углу, паук все еще плел свою бесконечную паутину в другом. Время смягчило яркость оранжевых, багряных, алых, красных тонов, и на них лежала какая-то тусклая дымка, как на старинном персидском ковре или на цветном окне древнего собора.

Тетя Шарлотта смотрела на одеяло. Дрожащий палец чертил на нем. круги, квадраты, спирали.

– Я раньше думала, что подарю его первой из семьи, кто выйдет замуж. Но, конечно, не Белла – куда оно в ее роскошной квартире! Потом я подумала о Чарли и об этом мальчике… Я хотела бы рассказать им, как случилось, что я сшила это одеяло. Ему было бы приятно услышать мой рассказ… Джесси Дик… Он бы понял. Но он опять ушел на войну. Джесси Дик опять ушел на войну! О Боже мой! Почему Шарлотта не стала его женой, прежде чем он ушел!..

«Она немножко заговаривается, – подумала Лотти с щемящей болью в сердце. – В конце концов, ведь она очень стара. Мы как-то не отдаем себе в этом отчета». Вслух она сказала, улыбаясь:

– А как же я, тетя Шарлотта? Ты совсем забыла свою племянницу.

– Нет, я не забыла тебя, Лотти. Пожалуй, из-за тебя я и достала его сегодня. Странное у меня сейчас чувство. Что-то должно случиться. Я долго жила, Лотти, – почти семьдесят шесть лет. Старые девы обычно не живут так долго. Ты же знала? Незамужние женщины недолговечны. Я же приближаюсь к семидесяти шести годам. И временами у меня бывает такое чувство, такое беспокойное чувство, будто что-то еще может произойти в моей жизни. Не знаю… Я словно прислушиваюсь к колокольному звону, жду его. Что-то должно случиться.

Лотти смотрела на нее странным взглядом, почти со страхом. Потом она вдруг нагнулась и заключила тетю Шарлотту вместе с шелковым одеялом в свои объятия.

– О тетя Шарлотта, тетя Шарлотта! Я сделала нечто ужасное! Я так боюсь, я…

– Лот-ти! – послышалось снизу. – Лот-ти! Что у вас за дела с тетей Шарлоттой? Куда вы пропали? Обед на столе.

– Не говори!

Тетя Шарлотта встала, глядя Лотти прямо в глаза. Она вдруг стала бодрой и оживленной.

– Не говори. – Что-то в выражении ее лица, казалось, сразу восстановило душевное равновесие Лотти. – Не дай ей запугать себя. Не будь слабой, не поддавайся! Не поддавайся. – Внезапное подозрение мелькнуло в ее уме: – Тут не замешан этот розовый толстяк?

– Бен? Нет. Это нечто такое, о чем я никогда и не думала. Я бы…

– Не все ли равно, что? Только не уступай!

Тетя Шарлотта чуть не вытолкала ее на лестницу и повлекла в столовую. Она словно боялась, что Лотти может еще передумать, если они остановятся на пути. В течение всего обеда тетя Шарлотта сияла, поглядывая на нее. Время от времени она энергично кивала головой, дабы поднять дух упорно молчавшей племянницы.

Жаннета была всецело поглощена предстоявшими вечерними развлечениями.

– Если мы не выйдем пораньше, то не поспеем к первому сеансу и нам придется стоять и ждать. Говорят, это замечательная картина. Артист, играющий кайзера, похож на него как две капли воды.

Она и миссис Пейсон явно намеревались заняться охотой за гуннами на экране.

Тетя Шарлотта подняла глаза от десерта.

– Я думала, ты хочешь поучиться у меня вечером вязанью.

– Я и хочу. Только я условилась с одной подругой пойти сначала в кино. – Она подмигнула своей седой и строгой сообщнице, и обе вдруг фыркнули, как школьницы. Наивный, грубоватый юмор Жаннеты находил отклик у миссис Пейсон. Казалось, она черпает силы в бьющем ключом здоровье и веселости Жаннеты.

Покончили с десертом. Через минуту все встанут из-за стола, Жаннета и миссис Пейсон оденутся, и дребезжащий электромобиль повезет их в «Аркадию». Лотти откинулась на спинку стула и, вобрав воздух, как пловец перед прыжком в ледяную воду, проговорила:

– Сегодня мне сделали первую прививку против тифа и привили оспу.

Три ее слушательницы, занятые своими будничными планами, не могли сразу охватить всю важность этого сообщения.

– Привили оспу? – тупо повторила миссис Пейсон, ожидая дальнейших объяснений.

– Через две недели я уезжаю во Францию, – сказала Лотти; ее рука крепко сжимала салфетку, словно ища поддержки.

Но буря еще не разразилась. Миссис Пейсон все еще отказывалась осознать известие, переданное через уши в ее мозг.

– Не говори глупостей! – сказала она и смахнула с блузки крошку пирога.

Лотти наклонилась вперед:

– Мама, ты не понимаешь? Я еду во Францию. Еду через две недели. Я подписала договор. Все уже сделано. Через две недели я выезжаю.

– Фу ты, Боже мой! – воскликнула Жаннета. – Вот это здорово!

Рука тети Шарлотты чертила на скатерти дрожащие круги. Она щелкнула зубами, как делала всегда в минуты сильнейшего волнения. Но миссис Пейсон вдруг пожелтела, как воск. Странные складки, которых не было еще секунду назад, избороздили ее лицо. Она уставилась на Лотти широко раскрытыми глазами.

«Это удар, – мелькнуло в голове Лотти, – у нее будет удар, и я буду виновницей!»

Кровь снова прилила к лицу миссис Пейсон.

– Так! Но ты не поедешь! Не поедешь, вот и все!

– Поеду, мама, – спокойно сказала Лотти.

– А я говорю, нет! Во Францию! Чего ради, чего ради, спрашивается?

Тетя Шарлотта встала. Лицо ее подергивалось, голова тряслась. Иссохший, трепещущий, как лист осины, палец протянулся к миссис Пейсон:

– Керри Трифт, не становись ей поперек дороги! Не смей, не смей!

Но даже и в этот момент мещанский страх быть услышанной прислугой пересилил в душе миссис Пейсон ее гнев.

– Идемте в гостиную. Я не желаю, чтобы нас услышали.

Она подошла к пружинной двери.

– Мы закончили, Лиэла. Можете убирать со стола.

Она пронзила девушку острым взором.

Все трое безмолвно перешли в гостиную.

В течение двух следующих недель миссис Пейсон так и не изменила своего отношения к принятому Лотти решению. Несмотря на это, она хотела во что бы то ни стало сопровождать дочь в сумасшедшей беготне по магазинам. Вместе с Лотти закупала она такие прозаические вещи, как шерстяные чулки, егерьские фуфайки, грубые башмаки, фланелевые панталоны, мыло, грелки, свечи, шпильки, булавки. Иногда миссис Пейсон часами не разговаривала с Лотти. Но, как ни странно, Лотти раза два слышала, как мать говорила приказчику, думая, что дочь не слышит:

– Да, это для моей дочери, которая уезжает во Францию… Конечно, тяжело, но мы должны нести свой крест.

В ее голосе даже звучала нотка гордости. Однажды Лотти услышала такую фразу из ее телефонного разговора:

– Понятно, мы будем скучать по ней, но там в ней больше нуждаются, чем здесь.

В конце концов это становилось похожим на бахвальство.

Лотти испытывала странное чувство отчуждения. Когда Генри озабоченно разглагольствовал о подводных лодках, ей казалось, что все они так же далеки от нее, как эпидемия тифа в Китае. Та девушка, что отправлялась во Францию, была вовсе не Лотти Пейсон, тридцати трех лет, проживающая на Прери-авеню в Чикаго. Это было повое, одержимое существо, которому все старые, хорошо знакомые вещи и люди – старинный дом, дряхлый электромобиль, тетя Шарлотта, мать, Эмма Бартон – казались чужими, далекими и неважными.

У Лотти состоялся короткий и откровенный разговор с Чарли.

– Я тоже хотела поехать, – сказала Чарли, хочу и теперь. Но не еду. Я хочу видеть Джесси. Я так тоскую по нему, что иногда поступаю, как поступали, мне казалось, только сентиментальные женщины в романах. Протягиваю к нему руки в темноте… Многие девицы едут туда просто, чтобы пощекотать нервы… О, я знаю – тысячи женщин идут на войну из самых высоких побуждений. Но… взять хотя бы хорошенькую Оливию Бенинг из нашего отдела рекламы, она тоже едет и говорит, что теперь там все мужчины…