— Я позвоню! Обязательно позвоню! И приеду! Я все сделаю, Вик! Обещаю!

— Ага… Я жду тебя, Сонь…

— Все, до встречи! Все будет хорошо, Вика!

Прокричав последние бодренькие слова в трубку, она аккуратно положила ее на рычаг, постояла еще какое-то время, пытаясь прийти в себя. То есть соотнести себя с новыми трудными обстоятельствами, в которые надо было входить-вплывать, хочешь ты этого или не хочешь. Потом подняла голову, огляделась вокруг испуганно, словно недоумевая, как она здесь оказалась. Странно даже, что все, как и было, осталось на своих местах — вон за дверью Славик сидит себе, уставившись в экран компьютера, чуть покачивается под музыку из наушников, плавает в своей колючей воинственной отрешенности, вот Вера Константиновна застыла на пороге кухни, глядит на нее с искренним сочувствием:

— Что, что такое, Сонечка? У сестренки какие-то проблемы, да? Ты сядь, Сонечка, на тебе ж лица нет…

— Спасибо, Вера Константиновна, — пробормотала Соня. — Я, наверное, пойду… Мне… Мне надо денег где-то найти…

— А сколько тебе надо, Сонечка? Ты скажи, я дам!

— Так мне много надо…

— Ну, сколько?

— Понимаете, у Вики там что-то случилось такое непонятное. Она говорит, что муж хочет у нее ребенка отобрать… Скажите, а разве такое возможно — взять и у матери ребенка отобрать?

— Ну, всякое бывает… — неуверенно пожала плечами Вера Константиновна. — А она вообще какая, твоя сестра? Как у нее с вредными привычками?

— А, вы это имеете в виду… Нет, вредных привычек у нее нет. Она нормальная девчонка. Там что-то другое — говорит, потом все расскажу… Мне за ней ехать надо, Вера Константиновна! Срочно! Господи, где ж я возьму так много денег?

— А сколько надо, Сонечка?

— Я поняла, тысяч двадцать пять как минимум… Нет, никто мне столько не даст…

— Я дам тебе денег, не суетись. Успокойся. И подожду, сколько надо. Когда сможешь, тогда и отдашь…

— Ой, правда? Спасибо! Спасибо вам большое! — молитвенно сложила перед собой ладошки Соня. — Я скоро отпускные получу! Я отдам! Правда, отпускных не хватит, наверное… Нет, точно не хватит… Но я потом, с зарплаты! Я быстро отдам, Вера Константиновна!

— Да хорошо, хорошо… Не волнуйся так. Лучше вон Тамаре позвони — она ведь тоже, наверное, за сестренку волнуется!

— А… А ее, знаете, сегодня дома нет! — сама удивившись своему порыву, быстро соврала Соня. Не хотелось ей при соседке звонить Томочке. А вдруг она ее слушать не будет? Вдруг опять скажет — сами живите, как хотите, отстаньте от меня со своими проблемами, наконец… Вот неловко перед соседкой получится!

— Тогда давай так поступим… Сегодня в сберкассу я уже не успею сбегать, а завтра воскресенье, как назло. Я туда в понедельник схожу, сниму деньги с книжки, а вечерком ты зайдешь, заберешь. Тебе ведь все равно на работу еще заехать надо, отпуск оформить?

— Ну да… А вечерком — это во сколько?

— Часам к пяти, я думаю. Там сейчас, говорят, очереди. Народ за свои кровные волнуется.

— Хорошо… Хорошо, я вечерком зайду. Еще раз вам спасибо… — попятилась к двери Соня, улыбаясь и кивая, как китайский болванчик. Или как Славик в наушниках, так и не оторвавшийся от своего светящегося экрана, пока она вела переговоры с его добродушной и общительной матерью. Интересно, а если бы оторвался? Помог бы? Или, выслушав, нырнул бы обратно в свою равнодушную к земным проблемам виртуальность? Как знать, как знать…

Вернувшись к себе, она уселась на диван, подогнув под себя ноги и обхватив руками худые плечи, стала смотреть, как вкрадчиво заплывают во двор густые сиреневые августовские сумерки. Как бездарно прошел день — с головной болью, с плохими Викиными новостями… Тут же дало о себе знать, зашевелилось внутри перепуганное этими новостями одиночество. Не дай бог, разыграется к ночи — что она с ним делать-то будет? Да еще и с деньгами с этими… Хорошо Вике говорить — займи! А отдавать как? Вообще-то она планировала на отпускные себе зимнюю куртку да сапоги купить… Как она будет ходить зимой — без сапог и куртки?

От меркантильных и бессовестно-навязчивых этих мыслей стало еще хуже — сестра в беде, а она тут о сапогах думает! Но досада не отпускала — прилепилась, как навязчивая оса. Она даже попыталась отмахнуться от нее, но не тут-то было. Досада-оса все зудела и зудела вокруг головы, примериваясь найти уязвимое место да тяпнуть побольнее. Вот он, выходит, каков, ее первый урок самостоятельности… Раскиселилась, испугалась, просчиталась! Нечего было и Томочку тогда ругать! Сама-то тоже хороша! Сидит, о своих проблемах думает… Не будет она о них думать! Главное теперь — Вику из беды выручить! А сапоги… Так до зимы еще далеко, а там придумается что-нибудь…

Окунувшись с головой в свои внутренние противоречия, она и не заметила, как за окном плотно сгустилась темень. Надо встать, приготовить себе какой-нибудь ужин, что ли? Хотя есть совсем не хочется. Да и не из чего особо ужин готовить… И вообще — чего его готовить-то — для одной себя?

Звонок в дверь заставил ее сильно вздрогнуть — господи, кто там еще может быть? Томочка? Неужели и впрямь Томочка?

Подпрыгнув с дивана пружинкой, она пулей подлетела к двери, распахнула ее радостно…

В дверях стояла вовсе не Томочка. В дверях стояла незнакомая совсем женщина, смотрела на нее с полуулыбкой, несколько настороженно. Потом, заглянув ей за спину, произнесла тихо:

— Ой, простите… Я не ошиблась дверью? Мне нужна Анна Илларионовна…

— Кто вам нужен? — немного опешила Соня, отступая в глубь прихожей. — Анна Илларионовна?

— Ну да…

— Так… Она же умерла… Две недели назад еще…

— Как — умерла? — горестно сдвинула брови домиком женщина. — Как же так? О господи… А я ничего не знала… Я вот приехала, думала у нее остановиться…

В доказательство она даже протянула руку в сторону, указывая на стоящий немного в отдалении чемодан. Соня совсем растерялась, будто ее уличили в чем нехорошем, суетливо переступила с ноги на ногу, потом схватилась за щеки. Потом собралась с духом, спросила участливо:

— Ой, вы ей кто будете? Знакомая, да?

— Ну почему — знакомая? Я ей вообще-то родственница… Троюродная племянница! Из Твери я!

— Да-да… Конечно… Понятно… Из Твери… Племянница… — быстро и согласно закивала Соня.

— А вы, простите, кто?

— А я… Ой, как это сказать? В общем, Анна Илларионовна, ваша тетя то есть… Она моей сестре Тамаре завещание на квартиру оставила. Ну, вот Тамара меня сюда и… Ой, да вы проходите, чего ж мы в дверях-то? Как вас зовут?

— Люся! Меня зовут Люся! — шустро перешагнула через порог женщина, прихватив свой чемодан. — А вас как?

— А меня — Соня.

— Да вы не беспокойтесь, Соня, я ненадолго! Я денька два-три поживу и уеду. У меня тут, в вашем городе, дела кое-какие образовались. Командировочные. Вы одна в квартире? Я вас не стесню?

— Да нет, что вы… Ничуть не стесните! Я вам на диване постелю, а сама на раскладушке посплю! Я видела, там, в кладовке, старая раскладушка есть…

— А умыться мне с дороги можно?

Люся проворно расстегнула плащ, скинула туфли, быстро прошла в комнату, огляделась кругом так же быстро. Потом повернулась к застывшей в дверях Соне, улыбнулась ей ободряюще:

— Где тут у вас ванная, говорю? Мне бы умыться с дороги!

— Да-да, конечно… — вздрогнув, вышла из оцепенения Соня. — Вот сюда, пожалуйста! Только там кран с горячей водой барахлит, проворачивается все время. Надо его с силой вовнутрь все время жать, чтоб закручивался!

— Ничего, разберемся. Не беспокойтесь. Лучше чаю вскипятите, пожалуйста, пока я моюсь… — скомандовала Люся. — До смерти чаю хочу!

Бросившись на кухню, Соня схватила старый медный чайник Анны Илларионовны, торопливо начала набирать воду из-под крана. Руки у нее дрожали — вот оно, как неловко получилось… Что теперь подумает о них с Томочкой эта родственница? Не успела, мол, душа тетушки толком на небо убраться, а они уж тут раскомандовались, квартиру ее оккупировали… Хотя она вроде пока никаких претензий и не предъявляет. Говорит, на два-три дня приехала…

— Ну что, Сонечка, чай готов? — пропел у нее за спиной Люсин приветливый голосок.

— Да. Почти кипит уже. Еще минуту, и все. Да вы садитесь…

Чай они пили молча. Взглядывали друг на друга настороженно, улыбались принужденно-вежливо. Соня отчаянно ежилась — страсть как не любила она такие вот ситуации, когда надо молчать вот так, принужденно-вежливо. Люся же, наоборот, казалось, чувствовала себя абсолютно в своей тарелке — с удовольствием дула в кружку, прихлебывала кипяток не то чтобы шумно, а весело как-то, будто играючи. Так же с удовольствием откусывала она и от большого бутерброда с маслом, заботливо предложенного Соней. Потом, откинувшись на спинку стула, произнесла душевно:

— Ну что, спать укладываться будем? Устала я с дороги… Вы, Сонечка, завтра куда-нибудь уходите? Или дома целый день будете?

— А… Я да, я ухожу… Мне в университет надо…

— Тогда ключи мне оставьте, хорошо? Я только в магазин и обратно! Продуктов куплю каких-никаких, а то, смотрю, у вас, кроме хлеба да масла, и нет ничего!

— Ну почему? Макароны есть, яйца…

— Ну что вы, Сонечка… Какая ж это еда — макароны да яйца? Так оставите ключи?

— Да-да… — торопливо закивала Соня. — Конечно, оставлю…

На самом деле, особо ей в университетскую библиотеку и не надо было. Может, она, библиотека, и не работала вовсе по выходным. Просто от одной мысли, что придется провести с этой нечаянно нагрянувшей Люсей целый день, становилось заранее плохо. Что она тут будет с ней делать целый день? Смотреть виновато и чувствовать себя бессовестной захватчицей? Или общаться натужно? Нет уж, увольте. Не любила она такого общения. Как называла ее в такие моменты Вика — напряженка страдающая. А Томочка добавляла с горестным вздохом — нелюдимка…

* * *

После Сонькиного звонка ее тут же отпустило — будто вырвалось со вздохом из груди что-то тяжелое, слезное, каменно-безысходное. Подумалось даже — теперь она и рассказать уже может запросто, что с ней случилось. А раньше не могла. Не могла, и все тут…

Ну как, как об этом расскажешь? Да еще и по телефону? Да еще и Соньке, которая от нормальной-то жизни далека, а от такой, порочной — тем более? А уж про Томку и говорить нечего — она ей просто не поверила бы.

Она б и сама не поверила, скажи ей кто-нибудь такое тогда, два года назад. Посмеялась бы просто, но не поверила. Потому что про такое только по телевизору рассказывают, да и то с едким скрытым полусмехом-полунамеком — половина, мол, нашей российской тусовочной элиты такая вот, творчески-необыкновенная… Но это же там, в телевизоре! Мало ли, что там они болтать могут! А в нормальной человеческой жизни, никаким творчеством не обремененной, все происходит обычным способом, у всех одинаково…

Прерывисто вздохнув, она отерла остатки слез с лица, озабоченно глянула на часы. Ого! Сколько ж она проспала-то? И Сашенька не разбудил. Долго спит, из режима вышел. Скоро проснется, наверное, а у нее и каша еще не сварена.

Привычная заботливая мысль о сыне больно кольнула меж лопатками, заставила вздрогнуть, и она подскочила с дивана, ветром помчалась в детскую, распахнула дверь… Господи, да что это с ней? Вот же он, спит в кроватке, раскинув пухлые ручки. Щечки со сна розовые, белая прядка волос прилипла ко лбу. Нет, хватит с ума сходить, надо успокоиться. Успокоиться и взять себя в руки. Все будет хорошо. Она вырвется из этого страшного круга, обязательно вырвется. Сонька же обещала ей помочь. Она вообще-то обязательная до педантичности, ее блаженная сестра. Хоть и тормоз. Ей, главное, четкую установку дать, и она все сделает…

Нет, она всегда ее очень любила, сестру свою Соньку! И насчет блаженности ее вовсе не возражала. Не все же должны быть одинаковыми, в конце концов. Ну, не вписалась Сонька в социум, как говорил один ее приятель… Что с того? Он же не резиновый, социум-то. Вот ей, например, всегда казалось, что она в него не впишется, в этот социум, она в него когтями вопьется, аки хищная птица! Все из него выжмет, что положено, и даже больше! И что с того? Что из этого получилось? Полный облом вперемешку с позором? Хорош коктейль, ничего не скажешь. А Сонька — она, между прочим, по-своему счастливая… Живет себе от этого социума в сторонке, читает свои умные книжки, и ничего ей особенного не надо, кроме хорошего текста, музыки ветра да шума листвы… Или чего там еще? Падающего снега? Весенней капели? Розовых облаков, на которых можно посидеть, свесив ножки вниз? Счастливая…

Вспомнилось вдруг ей, как Сонька, начитавшись в пятом еще классе про жизнь английских да французских королей, рассказывала ей всякие истории на ночь. Она всегда ей что-то на ночь рассказывала, как Шахерезада. Сидит, помнится, поет соловьем, пока она не заснет… Так вот, в тот раз она книг Мориса Дрюона начиталась. Надо же, даже имя того писателя запомнилось! Не зря, наверное. Может, это ей знак какой был? Короли-то эти, Сонька рассказывала, через одного порочные были. Правда, она и сама тогда ничуть не понимала сути этого порока, а только с увлечением текст пересказывала, как всякие там венценосные Луи да Филиппы, чтоб обязательных наследников себе произвести, брали с собой к женам в постель красивых юношей-фаворитов. Она тогда Соньку еще спросила — зачем? А Сонька только плечами пожала — сама, мол, не знаю… Сейчас бы она ей порассказала — зачем! Ой как порассказала бы, каково это — наследника мужу зачинать, когда в соседней комнате, за стеной, мерзкий Артур сидит и явно прислушивается к тому, что в их спальне происходит! Дверь-то нараспашку открыта! Хорошо хоть, что в постель его с собой Вадим не тащил, как какой Луи или Филипп…