О, вот и сыночек проснулся! Солнышко, лапочка Сашенька, золотая рыбочка! Ее сыночек… Маленький, теплый, глаза таращит, от волос молоком пахнет, счастьем, еще бог знает чем, от чего сердце заходится и так сладко щемит… Сейчас они вдвоем каши наедятся да гулять пойдут. Надо выйти отсюда, свежим воздухом подышать, обдумать все еще раз. Хотя чего тут думать-то? Теперь лишь бы Сонька не подвела…

Вадим явился, как и обещал, к вечеру. Свалил в прихожей кучу хрустящих пакетов, махнул в их сторону небрежно — разбери, мол. Она повиновалась молча, отдала ему в руки Сашеньку. Из кухни ей слышно было, как он возился с ребенком в комнате — гукал, смешно вскрикивал, и вообще производил голосом что-то очень уж сентиментально-сюсюкающее. То ли блеял, то ли мычал, то ли мяукал… Сашенька взвизгивал радостно, хохотал до икоты, и она ревниво прислушивалась к этой его младенческой радости, сжав зубы до боли. Потом они оба появились в дверях кухни — красные, распаренные от возни. Сашенька восседал на отцовских плечах, и Вадим бережно придерживал его за спинку. Увидев мать, малыш дернулся, и она кинулась к нему с протянутыми руками:

— Осторожно! Осторожно, Вадим! Уронишь же…

— Не боись, не уроню. Эту ценность я никогда не уроню, можешь быть спокойна. Сам разобьюсь вдребезги, а его не уроню.

Усевшись перед ней на удобный кухонный диван, он посадил ребенка к себе на колени, бросил ей, будто нехотя:

— Слышь, ты… Пожрать чего-нибудь сделай! Я сегодня замотался совсем с этим отъездом, даже пообедать некогда было. Там я вроде отбивные готовые покупал…

Отбивные действительно в привезенных им пакетах присутствовали. Надо было только бросить на сковородку, разогреть. Вика тут же засуетилась по кухне, изредка взглядывая на Сашеньку, который все никак не мог отойти от затеянных отцом игрищ — подпрыгивал в его руках нетерпеливо, взмахивал ручками, норовя достать до его лица.

— Слушай… Мне кажется, у него температура! — озабоченно потрогал Сашенькин лоб Вадим. — Не заболел ли, часом? — и, обращаясь уже к ребенку и ласково коверкая слова, повторил вопрос: — Ты, дружок, не заболел ли, а? Нет? Смотри, а то придется папке свою поездку отменять… А поездка у папки серьезная… Папка дом нам с тобой едет смотреть…

— Да нет. Не заболел он. Говорю же — это зубки у него режутся. Так всегда бывает, не беспокойся, — не оборачиваясь от плиты, тихо произнесла Вика. — Поезжай, не волнуйся.

Она старалась, очень старалась говорить спокойно. Еще чего не хватало, чтобы он никуда не уехал! Сонька за ней приедет, а он здесь торчит! Вот уж действительно — господи, пронеси…

— А чего это ты так обо мне волнуешься? — насмешливо произнес ей в спину Вадим. — И вообще… не нравится что-то мне твое спокойствие…

— Отчего же?

— Ну как… Утром вся на слезы-сопли изошла, а тут вдруг на тебе — такое спокойное равнодушие! Или одуматься успела, пока меня не было?

— А что мне еще остается делать? У меня есть какой-то другой выход?

— Нет. Нету у тебя никакого другого выхода, — произнес он по-утреннему жестко. — В твоем положении, милая, только один выход есть — поумнеть и принять ситуацию такой, какая она есть. Я ж говорил тебе, что неплохая она у тебя вовсе, ситуация твоя! Ты баба молодая, красивая, при деньгах будешь… Чем тебе плохо? Ничем не плохо… И нам с Саньком тоже будет неплохо… Да, Санек? — ласково потрепал он ребенка. — Папка дом поедет скоро покупать… Даже не дом, а замок, можно сказать! Будем с тобой в замке жить… В этом, в графстве… как его? Черт, забыл…

Он задумался на секунду, потом вдруг расхохотался от души над этой своей забывчивостью — очень уж забавной она ему показалась, видно. Вика перевернула на сковородке отбивную, обернулась на секунду и внутренне содрогнулась от омерзения — слишком уж мелко-противно тряслись в смехе жирные красные щечки Вадима…

— …А потом ты вырастешь, будешь в Оксфорде учиться… — отсмеявшись, снова воодушевился будущими надеждами Вадим. — А потом, со временем, может, и лордом настоящим заделаешься… Мамка, ты хочешь, чтоб твой сын прожил свою жизнь в лордах? — переспросил он у Вики насмешливо.

Так. Выдержка. Только выдержка. Никаких слез и истерик. Спокойно, Вика, — уговаривала она сама себя. Капелька раскаленного масла выплеснулась со сковородки, прилетела ей прямо в щеку, обожгла болью, но она даже глазом не повела. И не моргнула даже, как ей показалось.

— Хочу… — тихо подтвердила она.

— Не слышу! — повелительно-весело проговорил Вадим.

— Хочу! Хочу, чтобы Сашенька прожил свою жизнь в лордах! — проговорила она громко, сглотнув застрявший в горле вязкий и слезный комок слюны.

— Вот и молодец, мамка, — удовольствовался ее ответом Вадим. — Насчет лорда я, конечно, загнул, чего уж там, врать не буду… Но жизнь у моего сына будет точно счастливой, это я тебе обещаю. Все у него будет. Деньги, замки, машины дорогие… Я его тебе потом, лет через двадцать, покажу. Если захочешь, конечно. Сам тебя найду и покажу… Ну что у нас там, жратва готова? Хочешь, чтоб я слюной изошел, что ли?

— Да-да, сейчас! — торопливо выложила она две большие отбивные на тарелку. Поставила ее перед Вадимом, быстро нарезала хлеб, метнулась за вилкой и ножом. Забрала ребенка с рук. Насыпала кофейных зерен в кофемолку. Нажала кнопку. Проворная молодая женушка, встречающая мужа с работы с ужином. Идиллия, мать твою…

— Вадим… — тихо прошелестела она, ставя турку на огонь. — Может, ты нам немного денег оставишь?

— Зачем? — громко и с чувством чавкая, поднял он голову от тарелки. — Зачем тебе деньги, дура? У тебя ж абсолютно все есть…

— Ну, мало ли… Ты уедешь, а у нас тут всякое может случиться…

— А что такое может случиться?

— Не знаю… А вдруг… Вдруг Сашенька и впрямь заболеет? Надо будет дорогие лекарства покупать, а у меня денег не будет…

— Иди ты… Иди ты к черту! — поперхнувшись, замахал он на нее вилкой, потом еще долго кашлял, подрагивая жирными щечками. Наконец, прокашлявшись, просипел: — Чего ты под руку-то, идиотка… Типун тебе на язык! Я ж буду звонить тебе каждый день! Если, не дай бог, и впрямь заболеет, я тут же обратно прилечу…

Наевшись, он соизволил самолично уложить сына спать, и Вика могла даже поклясться, что слышала, как он подвывает над его кроваткой тоненько и неумело, смешно путая и направляя не в ту степь незатейливый мотивчик — баю-баюшки-баю, не ложися на краю… На какую-то секунду, а может, и меньше даже, на маленькую ее совсем долю, пронзила ее жалость к этому несуразному, жестокому, грубому, порочному человеку. Удивившись, она отмахнулась от нее, неизвестно из каких глубин подсознания вдруг, как змея, выползшей — еще чего! Он-то ее совсем не пожалел, задумав увезти навсегда сына…

Уходя, Вадим обернулся в дверях, долго смотрел в ее спокойно-каменное лицо. Потом пожал плечами, нервно дернул уголком рта, закрыл за собой дверь. Схватившись за горло, Вика тихо сползла по стене, села на пол прямо в прихожей, уставилась на свои худые голые коленки, жалко выглянувшие из разошедшихся пол халата. Господи, Сонька, не подведи…

* * *

Она очень удивилась, когда услышала незнакомый мужской голос в трубке. И растерялась. Ничего себе! И суток не прошло с тех пор, как они с той девчонкой из газеты на ходу сочинили объявление, и вот — пожалуйста! Видно, проворной оказалась девчонка. Молодец, подсуетилась-таки. Теперь, главное, ей самой не оплошать…

— Да-да, вы не ошиблись! Это я, я подавала объявление в газету! Я желаю познакомиться! — с радостным придыханием проговорила Тамара и даже улыбнулась вежливо и сладко, будто незнакомец с приятным голосом мог ее в этот момент разглядеть.

— Ну что ж… Меня зовут Артемий…

Ого! Какое имя красивое! Артемий… Сроду мужикашек с такими именами она не встречала! И голос такой, главное, культурный.

— …А меня — Тамара! Очень приятно познакомиться!

— Вы знаете, Тамара, это судьба, наверное. Я ведь никогда газетных объявлений такого толка и не читал даже, а тут вдруг вышел с утра пройтись — дай, думаю, газету возьму… Присел на скамеечку в сквере, открыл, и сразу мне ваше объявление в глаза бросилось. Тут будто меня в сердце толкнуло — вот оно, твое. Точно, твое. Не знаю, почему… Я ведь, знаете, уже год один живу, с тех пор как жену похоронил…

— Ой, да что вы… — тут же прониклась его печалью Тамара. — Как же это может быть, чтоб мужчина один жил? Ни поесть некому приготовить, ни постирать…

— Да. Насчет поесть — это вы правильно подметили, Тамарочка. Я уже и вкус настоящей домашней еды забыл, по-моему. Только не подумайте, ради бога, что я к вам в гости напрашиваюсь! Вовсе нет!

— Так отчего же? Отчего ж нет-то? Как раз и приходите, я приготовлю вам что-нибудь вкусненькое! Что вы любите? Вы только скажите!

— Что? Не знаю, что… Да я вообще всеяден, как все мужики! Просто надоело есть общепитовскую еду. Сами же знаете, как там готовят. Без души. Но мне как-то неловко вас обременять…

— Ой, да чего там — неловко! Приходите! Прямо нынешним вечером и приходите! Посидим в домашней обстановке, поговорим…

— Ну, хорошо, — задумчиво протянул неизвестный Артемий на том конце провода. — Хорошо, раз так… Говорите адрес, Тамарочка! И еще… вы какое вино предпочитаете? Белое? Красное? Или, может, шампанского привезти?

— Ой, да мне все равно… Я вообще-то непьющая…

— Так и я тоже этим делом не увлекаюсь. Но если для знакомства, так, чисто символически — отчего ж нет?

— Ну, тогда на ваш вкус. Что принесете, то и принесете. Приходите часикам к семи. Записывайте адрес…

Продиктовав адрес, она положила трубку, радостно-возбужденно схватилась за щеки, заметалась глазами по чистенькой, будто в ожидании ее семейного счастья затаившейся квартирке. Так. В первую очередь надо одеться как-то понаряднее. Не в халате же старом гостя встречать! Посмотрим, что у нас там есть понаряднее…

Распахнув дверцы шкафа, она начала торопливо выуживать на белый свет свои наряды, осматривать их критически. Может, платье выходное надеть, бархатное, зеленое? С бусами? Нет, слишком уж оно парадное, еще подумает — вот баба с дурной радости вырядилась… Надо бы поскромнее чего-нибудь. Вот, костюмчик черненький трикотажный с серебряной блескучей вышивкой на груди… Нет, тоже не подойдет. Слишком уж мрачно получается. А вот блузка шелковая, вся в желтых ярких цветах… Вот блузку, пожалуй, надеть можно. С брюками. Или нет, с бриджами! У нее же бриджи новые куплены! Она долго не решалась их купить, слишком уж неподходящей казалась эта одежка для ее полной, животом вперед смотрящей фигуры… А потом пригляделась на улице — каждая вторая полная баба в этих самых бриджах идет! А она что, хуже их, что ли? Раз этот проклятый живот к сорока годам захотел сам по себе вперед выпереть, уж и модного ничего надеть нельзя?

Нарядившись в джинсовые, со смешным отворотиком по краю короткие штаны и яркую блузку, она торопливо-кокетливо повертелась перед зеркалом, заодно чуть подъерошив высветленную короткую челку. Жаль, конечно, не успела в парикмахерскую сбегать. Ну да ничего, это можно будет и потом… Теперь главная задача — накормить мужикашку повкуснее! Чтоб проникся, чтоб оттаял. Это ж надо — целый год без жены живет! Вдовец, стало быть…

На кухне она с ходу распахнула дверцу холодильника, задумалась, решительно сведя белесые бровки к переносью. Так, что мы тут имеем? Вот, например, приличный кусок свинины имеем. Можно отбивные хорошие сделать. А вот фаршик домашний есть, говядина со свининой, опять же котлеток налепить можно… Наверное, котлетки более кстати будут? С лучком, с чесночком, с зеленью… И чтоб большенькие по размеру были — на полтарелки! Пусть не думает, что она какаянибудь там жадная. А на гарнир можно картошки нажарить — с хрустящей корочкой. Уж что-что, а картошка с хрустящей корочкой у нее всегда знатно получалась. Просто надо ее в кипящее масло чуть подсушенной бросать. Ну все, решено! Делаем для мужикашки на ужин картошку и котлетки домашние! Чтоб запах на всю квартиру стоял! Чтоб как зашел, так и растаял от одного только запаху.

К семи часам стол в комнате был уже накрыт. Тарелочки она достала из запасов — десять лет никому до них дотронуться не давала. Еще чего! Чтоб из таких красивых тарелок — с синей по всему полю мудреной росписью — просто так еду есть! А теперь чего ж — теперь можно. Настал ее час. Теперь можно и каждый день, пожалуй, из таких тарелок есть… Правда, фужеры, из тех же запасов на белый свет извлеченные, к этим тарелкам совсем по цвету не подошли. Зеленые были фужеры-то. Матовые, толстого стекла. Она тогда их еще покупала, когда со всякой красивой посудой напряженка была. Тогда это сильно модно было — всякие цветные фужеры на стол ставить. Вот она и купила — впрок. И припрятала. До лучших времен. Ох уж как, бывало, они с Викой насчет этих «лучших времен» ссорились! Никак она не хотела ее понять… Зачем, говорит, есть из треснувших старых тарелок да чай из граненых стаканов пить, когда у тебя новая посуда по шкафам припрятана? Надо, говорит, уметь жить сегодня, здесь и сейчас, а не откладывать нормальную жизнь на потом! Так сердилась на нее, дурочка… Не понимала по своему малолетству, что, когда думаешь все время про это «потом», когда мечтаешь о нем долгими одинокими бабьими ночами, то жить будто и легче становится. И отказывать себе во всем ради этого «потом» — тоже легче. И экономить на копейках — легче. Можно сказать — веселее даже. Экономия — она ж тоже веселой быть должна! Как Сонюшка однажды сказала по-умному — с элементами нищенского творчества… Грустно так сказала, ее, Тамару, жалеючи. Вроде как за нее заступилась.