— Ну Сонюшка… Ну чего ты, в самом деле? Смотри, уревелась вся… Нельзя же так, Сонюшка! Ты меня тоже пойми — жизнь такая… Знаешь, как мне внук с утра нахамил? Я же только для него, для поганца, чтоб за учебу его платить, в свои шестьдесят пять лет на работу таскаюсь, гипертонией насквозь замученная, а он… Да у меня с утра давление двести двадцать! Ну, не обижайся на меня, Сонюшка. А отпуск я тебе подпишу! Хочешь, прямо сейчас подпишу? Где у тебя заявление?

— У вас на столе осталось…

— Да? Ну ладно… Ты ведь на неделю хочешь в отпуск пойти? Я правильно поняла?

— Да… На неделю…

— Ну, вот и чудненько! И никаких проблем! На неделю так на неделю! Сейчас поднимусь, подпишу и сама его в отдел кадров отнесу! Хорошо?

Соня только быстро покивала, соглашаясь. Лидия Петровна еще проговорила ей что-то торопливое, бодренькое и виноватое, потом подмигнула и исчезла за дверью. Вот и выяснилось, чью хамскую помойку Соня в себя с утра приняла. Лидии Петровны балбеса внука, значит. Вот такой славный круговорот дерьма в природе у них получился! Слава богу, что этот круговорот в ее контейнере осел, а мог ведь и дальше пойти! Кто его знает, чем бы он в конце концов завершился? Ураганом где-нибудь в районе Нового Орлеана? Или другими какими катаклизмами? Хотя насчет Нового Орлеана — это она загнула, пожалуй. Можно подумать, что она Новый Орлеан своим ничтожным помойным контейнером спасла… Все гораздо мельче, все гораздо проще разрешилось появлением у Лидии Петровны здорового и предсказуемого чувства вины. Организм разгрузился от утреннего неврастенического бремени, и вот вам, пожалуйста. Всем стало хорошо. Все достигли желаемого. А Лидия Петровна, Соня по опыту знала, еще несколько дней вздыхать будет, вспоминая свою утреннюю истерику. Потому что чувство вины — оно тоже, наверное, не такой уж большой для человека подарок? Еще и неизвестно, что легче в себе носить — чужую помойку или чувство вины…

Вздохнув, Соня всхлипнула в последний раз продолжительно и сладко. Ничего. Жизнь, кажется, налаживается. Главное, отпуск недельный ей дали? Дали. А переработать в себе чужие шлаки и токсины, переварить их да благополучно вывести — это дело для молодого организма пустяковое. Похнычет немного, поболит, покуксится и к вечеру справится…

В обед заскочила к ней Светка, выпучив глаза и воровато оглянувшись на дверь, зашептала:

— Ты видела, видела, что наша Лидка творит? Совсем уже крышак сорвало на старости лет, с дуба рухнула… Вся изошла в судорогах помирающего климакса! Орет и орет на меня весь день!

— А ты?

— А что — я? Я, как ты, слезами умываться не буду — еще чего! Не дождется она от меня этого! Пусть орет. Мне, знаешь, смешно даже…

— Тебе смешно, а мне не смешно! — рассердилась вдруг на нее Соня. — Знаешь, как мне надо было эту отпускную неделю заполучить? А если б она заартачилась? Что бы я тогда?

— Ну, не знаю… — пожала плечами Света. Потом, по-свойски толкнув ее в плечо, глянула в глаза хитровато: — Слушай, подруга… А чего это ты с Бобом тогда накосячила? Я его видела вчера, и он просил тебе передать…

— Не надо мне ничего передавать, Свет! Я не хочу на эту тему говорить даже! — испуганно замахала Соня руками у нее перед лицом.

— Да ты не поняла, Сонь… Он, наоборот, говорил…

— Не хочу! Не хочу ничего слушать! Отстань от меня со своим Бобом! Ты же вроде обедать пошла? Ну вот и иди себе…

— Ой, да больно надо… — фыркнула обиженно Света. — Подумаешь… Я вообще могу к тебе сюда не заходить! Сиди тут одна, скоро заплесневеешь вместе со своим архивом! Вместо того, чтоб спасибо сказать, она… Да пошла ты вообще, знаешь куда?

Гордо поднявшись и очень прямо держа спину, она шагнула к двери, хлопнула ею сердито. Вздрогнув, Соня осела на стуле, поморгала, пожала плечами. Потом вытянула медленно нижний ящик стола, достала пакет с овсяным печеньем. На обед идти не хотелось. Надо бы встать, чайник включить… Нет, что сегодня за день такой? Нервный, скандальный, голодный. И даже печенье такое противное. Затхлое, отсыревшее, невкусное. Все, все кругом противное…

К обеду, как она и ожидала, организм удачно справился со всеми влетевшими в него утренними неприятностями, и даже настроение образовалось довольно сносное. Тем более Лидия Петровна, вконец расщедрившись, отпустила ее пораньше, прямо с обеда. И автобус быстро пришел. И до дому доехала без пробок. И Вера Константиновна оказалась дома — сунула ей в прихожей целлофановый пакетик с лежащей в нем пачечкой тысячерублевок. Соня взяла его с опаской — сроду она таких деньжищ в руках не держала. Томочка у нее зарплату всегда всю до копеечки забирала — как она говорила, на общее хозяйство. Соня и не возражала. На дорогу, на обеды, на покупку книг выдавалась ей раз в неделю вполне достаточная сумма. И одежду покупать сестра сама выводила ее на рынок — чуть только не за руку. Впрочем, в одежде Соня была совсем неприхотлива. Джинсы да свитера — вот и вся одежда…

— Сонечка, пересчитайте, пожалуйста! Здесь ровно двадцать пять тысяч, копеечка в копеечку! — произнесла Вера Константиновна очень торжественно, будто с праздником ее поздравляла. Соня попробовала от процедуры пересчета отказаться — я, мол, целиком и полностью вам доверяю — но Вера Константиновна все же настояла, смотрела, строго поджав губы, как Соня торопливо перебирает в руках гладкие новенькие бумажки, провожала каждую купюру быстрым кивком головы. Была она в эту минуту вся воплощением добродетели, вроде того — да не оскудевает рука дающего… Отсюда, наверное, торжественность такая и праздничность в ее лице и голосе? Наверное, творить хорошие дела и помогать другим — всегда некий праздник для человека?

— Спасибо, спасибо, Вера Константиновна! Вы даже сами не понимаете, как вы меня выручили! — расшаркалась в благодарностях Соня. Совершенно искренне расшаркалась. И улыбнулась при этом так же — празднично. А что? Душа берущего, наверное, тоже свой праздник должна праздновать? Пусть маленький, но праздник благодарности? Чтоб не зародилось, не дай бог, в закоулках души скороспелое недовольство собой, всего лишь берущим…

Занятых денег на покупку билетов хватило впритык. Зато по времени все хорошо совпало, как Вика и просила. Поезд в ее северный город приходит утром, а вечером — самолет. Господи, а ехать-то как долго — почти двое суток… Но хоть в том повезло, что ей плацкартное место досталось. На купейное бы уж точно денег не хватило. Так, теперь надо Вике позвонить, доложить обстановку…

— …Вера Константиновна, вот, я купила билеты! — весело предъявила она открывшей ей дверь соседке длинные голубые книжицы, — ночью уже уезжаю! Еще раз вам спасибо, Вера Константиновна! Вот что бы я без вас делала? Пока бы деньги собрала…

— Ой, да ладно… — расплылась в довольной улыбке соседка. — Заходи, у меня как раз чайник вскипел… А может, тебя ужином накормить? У тебя ж дома, наверное, в холодильнике шаром покати…

— Нет, не покати шаром, Вера Константиновна. Там есть еда. Люся вчера щи сварила, там еще много осталось. Можно я позвоню, Вера Константиновна?

— Постой… Какая еще Люся? Ты что, подружку свою пустила пожить, да?

— Нет, не подружку… Так можно мне позвонить? Вика там ждет…

— Да звони, звони, конечно…

Пожав плечами, женщина деликатно удалилась на кухню, оставив ее одну в прихожей. Вика взяла трубку сразу, еще и первый длинный гудок не успел пропеть свою длинную междугороднюю песню.

— Вика, это я, Соня! Все в порядке, Вик! Я купила билеты!

— Тихо ты. Не ори так. Мне хорошо слышно, — отрывисто проговорила в трубку Вика. — Когда ты приезжаешь?

Выслушав полный Сонин доклад, она помолчала немного, потом, отчего-то понизив голос, произнесла сухо и деловито:

— Так. Хорошо. Слушай меня внимательно, Соня. Как приедешь, возьмешь на вокзале такси. Назовешь адрес, подъедешь к моему дому. В подъезд не заходи — набери код на домофоне, три цифры — ноль двадцать три. Запомнила? Ноль двадцать три! И жди меня на улице — я выйду. Машину не отпускай!

— А… Почему мне не надо заходить, Вик? Я же с дороги буду…

— Сонь! Не задавай вопросов, ладно? Так надо. Вдруг тебя соседи увидят?

— О господи, Вик… — ужаснулась Соня. — Прямо шпионские страсти какие-то… Что у тебя там происходит вообще? Неужели все так серьезно?

— Очень серьезно, Сонь. Серьезнее некуда. Потом расскажу… Ну, ты все поняла, Сонь?

— Да-да, все поняла… Я все сделаю, Вика, как ты говоришь. Не волнуйся!

— Я не волнуюсь. Ой, вот еще что! Совсем забыла! Тебе обязательно на работе надо оформить командировочное удостоверение!

— Какое удостоверение? Зачем? Я же не в командировку еду!

— Так надо, Соня. Здесь город такой — особенный. У тебя могут на вокзале попросить командировочное удостоверение.

— Ой, а что делать? Снова на работу ехать? А вдруг я не успею?

— А ты попытайся, Сонь. Нам на пустяках прокалываться нельзя.

— Вик, а куда я должна командироваться? Хотя бы примерно?

— Ну, пусть будет Департамент образования, например… Точно, Департамент образования! Попроси на работе, тебе напишут! Жалко им, что ли?

— Хорошо, я попробую. Сейчас такси возьму и на работу сгоняю. Должна успеть!

— Ага. Молодец. Ну, все, давай, пока. Я надеюсь на тебя, Соня. Жду…

В трубке уже долго пищали короткие гудки, оборвавшие этот странный диалог, а она все не могла разжать пальцы и опустить ее на рычаг, будто страх и тревога за сестру парализовали руку, проникали в нее через эти короткие ядовитые гудки.

— Сонь… Ты поговорила уже, да? Не уходи, зайди-ка сюда на минутку… — выглянула из кухни Вера Константиновна.

— Я тороплюсь, Вера Константиновна…

— Ничего, успеешь. Зайди!

Соня зашла, опустилась на стул, глянула на нее рассеянно.

— Сонечка, так я все-таки не поняла… Что за Люся с тобой живет? Ты бы поостереглась пока пускать к себе подружек… Пожила бы пока тихонько. Мало ли что? У нас тут народ всякий живет, а квартира ваша еще никак не оформлена…

— Это не подружка, Вера Константиновна. Это родственница Анны Илларионовны. Она в командировку приехала, на три дня всего. Завтра уже уехать должна.

— Что? Какая еще родственница? Впервые слышу, чтоб у Анны Илларионовны объявилась родственница… Я с ней бок о бок сорок лет прожила и чем угодно могу поклясться, что никаких родственников никогда в глаза не видела! Да она и сама говорила, что у нее никого из родственников не осталось, ни одной живой души… Здесь что-то не так, Сонечка!

— Ну, не знаю… Эта Люся сказала, что Анна Илларионовна с ее бабушкой якобы в ссоре была, вроде как прокляла ее за что-то… Потому и говорила всем, что у нее родственников нет…

— Что? Анна Илларионовна — и прокляла? Да ну тебя, Соня! Фу, бред какой! Нет, она очень, конечно, сложным была человеком, близко к себе никого не подпускала, но чтобы проклясть кого… Да она и мухи за всю свою долгую жизнь не обидела, и голос ни на кого ни разу не повысила! Слишком уж равнодушна и горда была старушка, до нас, грешных, не шибко снисходила. Нет, не было у нее никого. Уж я-то знаю! Сорок лет с ней бок о бок…

— Не знаю, Вера Константиновна… — виновато пожала плечами Соня. — Сама ничего не понимаю… Ну, так я пойду? Мне еще на работу успеть надо…

— Ну, иди, иди… — недовольно поджала губы Вера Константиновна. — Раз торопишься, то иди, что ж… А с женщиной этой все равно держи ухо востро! Мне кажется, она врет, что родственница…

Выйдя из квартиры соседки, она рванула было к лестнице, но у своей двери остановилась, вслушалась в тишину подозрительно. Потом осторожно нажала на кнопку звонка. В квартире явно происходило какое-то шевеление, глухие шорохи-звуки просачивались через старую облезлую дверь, но тем не менее открывать ее Люся отчего-то не торопилась. Соня уж совсем было отчаялась от дурных предчувствий, как вдруг лязгнул замок с той стороны, и в проеме возникло виноватое Люсино лицо с будто приклеенной на нем вежливой улыбкой:

— Ой, простите, Сонечка, заставила вас ждать… Простите, ради бога! Просто… Тут такое дело… Даже не знаю, как сказать! Понимаете, мой муж из Твери взял и нагрянул неожиданно! Прямо как с неба свалился! Он, знаете, у меня ревнивый такой! Решил, что я… Ну, в общем… Сами понимаете…

Она хохотнула стыдливо, запахивая на себе поглубже халатик, потом глянула на Соню игриво и в то же время немного виновато:

— Пусть уж он с нами переночует, Сонечка, ладно? Куда его теперь девать-то? Не на улицу же ему идти ночевать…

Она тут же отступила в прихожую и, оглянувшись через плечо, весело прокричала в комнату:

— Серёня! Ну где ты там? Иди, познакомься… Вот, Сонечка пришла…

Сереней оказался плотный небритый детина с хмурым, оплывшим грушей лицом. Про таких говорят — типаж. Прекрасный, например, из Серени бы вышел типаж для рекламы пива — мельком подумалось Соне. Вроде того — ты где был, пиво пил… Вон как гордо выплыл в прихожую, окинул ее оценивающим злым взглядом! И даже сопнул сердито. И непонятно было, на кого он так сопнул — то ли на Соню, то ли на жену свою Люсю. Соня решила, что все ж на Люсю — она-то его прогневить ничем не успела. Только вошла…