Пейдж Тун - Тринадцать свадеб

Локи отворачивается от меня.

— Мне нужно идти работать.

Смотрю, как он уходит. Он прав. Я самая настоящая неудачница, каких земля еще не носила.

Неведомым образом я все же собираюсь с силами, возвращаюсь в шатер и провожу там еще полтора часа, а затем, как раз когда следует, удаляюсь в спальню. Голова гудит, и когда мне наконец удается отключиться, я погружаюсь в беспокойный сон, щедро сдобренный угнетающими снами и кошмарами из детства.

Я просыпаюсь рано утром. Бриджет рядом крепко спит. Она легла в час ночи, когда наконец утихла клубная музыка. Когда она пришла, сна у меня не было ни в одном глазу, но я притворилась.

Набрасываю на себя одежду и выхожу из комнаты. Дом окутан тишиной. Босыми ногами чуть слышно ступаю на кухню. В холодных, бледных предрассветных сумерках заполняю чайник водой и включаю его, а потом вздрагиваю — открывается входная дверь. С опущенной головой, погрузившись в глубокие раздумья, входит Алекс.

Меня охватывает трепет.

— Привет, — говорю я, и он чуть не выпрыгивает из штанов.

— Черт!

— Извини, — улыбаюсь я. Он смущается.

— Я думал, все спят.

— Все. Кроме меня.

Он кивает, не глядя мне в глаза.

— Я готовлю чай, — сообщаю, пытаясь выговаривать слова ровным тоном. — Хочешь чашечку?

Секунду он сомневается и отвечает:

— Конечно.

— Ты говорил с ней? — спрашиваю спокойным голосом.

— Нет. — Он качает головой. — В Нью-Йорке в разгаре ночь. Здесь не ловит, я ходил дальше, чтобы проверить сообщения.

Размещаю на столе чайные приборы и сажусь.

— И были какие-то?

Он кивает.

— Да. Она звонила вчера.

Когда ты меня целовал? Вслух я этого не говорю. Вряд ли что-то изменится, если озвучить эту мысль.

Разливаю чай по двум кружкам и одну пододвигаю к нему. В свою добавляю капельку молока, глядя, как белая жидкость вращается в темной воде, образуя миниатюрное облачко, которое словно несет с собой бурю.

— Буря в чайной чашке, — шепчу я.

— Что? — чуть слышно спрашивает он.

— Чайная чашка. Смотри. — Я вливаю немного молока в его чай и смотрю, как вырастает еще одно облачно. Я никогда не задумывалась, откуда пошло это английское выражение. — Буря в чайной чашке, — выговариваю снова, ставя молоко на стол. Поднимаю на него глаза. Его лицо искажается болью.

Он перегибается через стол и берет мою ладонь в свою. Его прикосновение посылает импульс выше по руке, так что хочется обхватить его сильнее.

— Мне жаль, — шепчет он.

Качаю головой.

— А мне — нет.

Он молчит и выглядит очень подавленным. Если я не скажу ему сейчас? То пожалею об этом. Ему нельзя на ней жениться. Нельзя. На глаза набегают слезы и струятся по щекам, а я открываю перед Алексом душу:

— Я люблю тебя.

Он быстро втягивает воздух, ненароком еще сильнее сжав мою руку.

— Я люблю тебя, Алекс.

— Бронте, не надо. — Он трясет головой и выпускает руку. — Я не могу, — внутри у меня все холодеет.

— Я знаю, что у тебя тоже есть ко мне чувства, — говорю с уверенностью, хотя на самом деле не так уж я в этом уверена.

Он встречается со мной глазами, но выглядит разбитым. У него бледное и изможденное лицо.

— Есть. Есть чувства. У нас взаимное влечение. Но у нас с Зарой…

Я вздрагиваю.

— Общее прошлое, — заканчивает он предложение. — Мне надо домой, чтобы поговорить с ней.

Сердце наполняется страхом и ужасом.

— Ты расскажешь ей обо мне?

Он безгласно закрывает глаза.

— Я не знаю, — наконец произносит он. — Но у нас это точно вызовет разногласия.

Это? У него и у меня?

— Тебе нельзя на ней жениться.

Не хочу умолять его.

— Бронте, — через силу выговаривает он, не в силах заставить себя заглянуть мне в глаза. — Я не знаю, что делать. Я не могу остаться с тобой. Я не могу находиться рядом с тобой. Мне нужно разобраться у себя в голове.

Несколько секунд он трет ладонями глаза и опускает руки.

— Что ты говоришь? — спрашиваю, и где-то в животе нарастает тревожное чувство.

— Мне нужно поговорить с Саймоном.

— Алекс, нет, — теперь уже умоляю я. — Не уходи. Не надо из-за меня так поступать. Все будет в порядке.

— Мне жаль, — снова произносит он.

— Прекрати говорить, что тебе жаль. — Я повышаю голос. — Я не хочу этого слышать.

— Тсс, — призывает он говорить тише.

Отодвинувшись на стуле, встаю из-за стола.

— Нельзя. Нельзя просто взять и целовать меня вот так…

— Больше не буду, — отрезает он. — Мне нужно домой, чтобы привести себя в порядок. Я чувствую себя последним гадом просто из-за того, что сейчас с тобой разговариваю. Спрошу Саймона, может, разрешит заняться специальным проектом. Он говорил мне, что Тетлан выпускает новый журнал и нужны мои соображения по этому вопросу. Так у меня будет время, чтобы разобраться в себе.

Прикусываю губу, но слезы все равно бегут по щекам. Сердито смахиваю их, но поток не ослабевает.

— Мне кажется, ты совершаешь ошибку, — тихо говорю я, оборачиваюсь и заглядываю в глубину его голубых глаз. В памяти навсегда останется выражение сомнения, которое застывает на его лице, когда я отворачиваюсь и ухожу прочь.

Остаток дня Алекса я почти не вижу — он не идет с нами на пляж, заявив, что у него гастроэнтерит, обеспечив себе тем самым полное одиночество. Не знаю, как я доживу до вечера, когда мы полетим обратно. Оказывается, актерские способности развиты у меня куда лучше, чем я полагала.

В понедельник пересиливаю себя и иду на работу — сегодня мой первый день в качестве главного фоторедактора, и я понятия не имею, откуда мне черпать внутренние силы и как не зарывать голову в песок. На следующей неделе я провожу закрытую съемку, организованную для главной музыкальной церемонии награждения. По сути, Hebe выступает как официальный фотограф телевизионного канала — мы будем снимать десятки знаменитостей, — и через несколько недель фотографии появятся в журнале. Предполагается, что Алекс будет помогать советом на съемках, но на совещаниях он не встречается со мной взглядом, и таких натянутых взаимоотношений между нами не было никогда. Он сдерживает обещание и спрашивает Саймона, может ли он работать над новым, сверхсекретным журналом, который вот-вот выпустит наш издатель. И хотя на заветное закрытое выступление на церемонии награждения могут попасть только несколько счастливчиков, он отправляет вместо себя Тима. На следующей неделе я прихожу на работу и вижу, что за столом Алекса сидит Тим, и часть меня словно умирает. Вечером я выплакиваю не то что все слезы — всю душу. Он с тем же успехом мог бы разорвать мою грудь и раздавить пальцами сердце.

Я обо всем рассказываю Бриджет. По-другому и быть не может. Я веду себя как ни в чем не бывало, разрываюсь в работе то тут, то там, но к вечеру маска спадает, и сдерживаться больше не получается.

На работе дела так и кипят — никогда такого не было. Из съемки в съемку я должна организовывать и осуществлять художественное руководство, что подразумевает взаимодействие с организациями по связям с общественностью, согласование расписания и решение вопросов со множеством изворотливых типов. Мне приходится оформляться в разных заведениях и студиях, приглашать стилистов, парикмахеров, визажистов и определяться с бесконечными идеями для оригинальных фотоснимков. И Саймон — жесткий босс. В нем даже больше перфекционизма, чем я думала, и неделю за неделей работа становится все более напряженной. Понимаю, что, если бы здесь присутствовал Алекс, он помог бы мне справиться с расширившейся зоной ответственности, подстегнул бы мои творческие способности, и мы сообща разработали бы идеи для съемок. Но его здесь нет. Я одна, и мне не просто со всем этим справляться в одиночку.

Дни плавно перетекают в недели. Сентябрь сменяется октябрем. Зелень на деревьях превращается в золото, и теперь листья плавно опускаются на землю. Соглашаюсь на приглашение матери: на Рождество еду домой. Я пропускаю пару звонков от Полли, но до сих пор не могу собраться и перезвонить ей. И в один прекрасный день она добирается до Бриджет.

— Полли собирается ходить на встречи в АА, — сообщает мне вечером Бриджет, кидая сумку на пол.

— Что?

Она падает на диван и хмурится, услышав музыку, льющуюся из проигрывателя. Играет песня Love группы Daughter, и я поставила ее на повтор, потому что эта композиция напоминает мне об Алексе.

— Она позвонила мне на работу, — продолжает Бриджет. — И сказала, что все время тебе звонит, но ты не перезваниваешь.

— Я не могу, — признаюсь. — Она собирается ходить в АА?

— Полли говорит, что благодаря Мишель и Гранту она поняла, что у нее есть проблема.

— Мишель?

— Похоже, что они приняли меры, как ты и говорила сделать.

До меня доходит, что я подвела подругу. Я отвратительный человек. На лице проступает печаль.

— Ладно, хватит, — резко говорит Бриджет.

Ее тон в какой-то мере выводит меня из этого состояния.

— Хватит себя жалеть, — раздраженно продолжает она, хватая горсть платочков из почти пустой коробки и швыряя их в меня. — Надоело уже. Прекрати слушать эту депрессивную песню. Плюнь на это! Он не собирается ее бросать, так что тебе надо двигаться дальше. Не сдавайся. Найди другого парня, которого не придется ни с кем делить. Локи…

— Его это не заинтересует, — отрезаю я. — Уже нет.

После того, что он видел на свадьбе? Да ни за что.

— Через пару недель Локи уезжает. Вот что я хотела сказать, — решительно продолжает она. — Пойдем и…

— Что? — у меня замирает сердце. — Куда он едет?

Она смотрит на меня, как на недалекую.

— Путешествовать, — твердо заявляет она. — Он хочет посмотреть на Европу, прежде чем отправиться домой. Ты же знаешь об этом, — с раздражением добавляет она. — А, ну конечно, ты же слишком погружена в мир Алекса и даже не знаешь, чем занимаются твои друзья.

— Локи уезжает через две недели?

— Да. И несмотря на то, что ты говоришь, будто ему не будет интересно, он все еще думает о тебе, Бронте. Он спрашивал про тебя.

— Спрашивал?

— Да.

Я не ходила на пятничные вечерние встречи, но Бриджет там была.

— В субботу он работает на свадьбе, — многозначительно сообщает она мне. — Последнее выступление.

— Я не уверена, что могу…

— Бога ради, — огрызается она. — Не будь тряпкой. Ты нужна Рейчел. В этом месяце ты уже раз подвела ее.

Так и есть. Я не смогла выйти на прошлую свадьбу, на которой стояла по графику, и Салли пришлось работать вместо меня. Это меняет дело.

Киваю, но слезы все еще подступают к горлу.

— Ладно. — Я утираю слезы и громко сморкаюсь. — Полли правда согласилась на помощь?

— Да. — Она кивает, но смотрит настороженно. — Я сказала ей, что ты решаешь некоторые личные вопросы. Поэтому ты и не звонила.

— Спасибо, — тихо отвечаю.

— Она спросила, имеют ли они отношение к твоему отцу.

Опасливо смотрю на нее.

— Ты сказала ей или нет?

Она смотрит на руки, ничего не отвечая.

— Я не знала, — тихо откликается она. — О твоем отце.

— Что именно? — вяло спрашиваю я, спрашивая себя, как же далеко зашла Полли.

— Она говорит, что он болеет.

Киваю:

— Болеет.

— И она сказала, что у тебя было тяжелое детство, — осторожно добавляет она.

Сглатываю ком.

— Я не люблю говорить об этом. И Полли стоит об этом помнить. Она обычно помнит, если не напивается. Ты же вроде сказала, что она больше не пьет?

— Не пьет. Была трезвой как стеклышко.

— Тогда какого черта она делает, выкладывая все про мою семью? — рассерженно спрашиваю, поднимаясь на ноги. — Если я захочу рассказать о том, что случилось, я так и сделаю. Мне не надо, чтобы эта тупая овца заново поднимала тему!

Судя по выражению лица Бриджет, я сделала невозможное: потрясла ее до глубины души.

Я врываюсь в свою спальню, хлопая дверью и дрожа всем телом. Хочется что-нибудь сломать, но немного погодя я успокаиваюсь. Проходит не менее получаса, прежде чем Бриджет осмеливается постучать в дверь.

— Входи, — зову я.

Она опасливо крадется.

— Извини, — говорю напрямую, садясь в постели. Я все еще в бешенстве, но понимаю, что Бриджет здесь ни при чем. — Я просто не могу поверить в то, что уже долгие годы вся эта гадость никак не отлипает от меня, и Полли все об этом знает. Разговоры, сплетни, косые взгляды. Из-за этого я уехала из своего прибрежного городка в Южной Австралии. Никак не могла дождаться, когда наконец уберусь оттуда. Она когда-то понимала это.