Это убивает меня.

А потом священник произносит громко и четко: «Вы связаны волей Господа, и пусть никто не разлучит вас».

Дрожь пробегает по всему телу, и я не могу ее унять. Кажется, мне сейчас станет очень плохо. Я едва держусь на ногах, не говоря уже о том, что не могу сосредоточиться на объективе, и как это будет выглядеть, если меня стошнит?

Сумка кажется еще тяжелее, когда я поворачиваюсь и поспешно выхожу из церкви, спеша мимо съежившихся от холода туристов, усевшихся на ступеньках в церковном дворе.

Фотоаппарат бьет меня по груди, и меня охватывает непреодолимое желание зашвырнуть его в мусорку или разбить о землю. Конечно, я кривлю душой, но у меня такое чувство, будто он заразный, будто он душит меня — и я не хочу к нему прикасаться. Но мне придется снять жениха и невесту, когда они выйдут из церкви.

И тогда я слышу, как со стороны церкви кто-то выкрикивает мое имя.

— БРОНТЕ!

Алекс?

Нет. Он стоит на ступеньках. Это не турист, не совсем по крайней мере. Меняюсь в лице, когда навстречу мне с лестницы сбегает Локи.

Он заключает меня в объятия, согревая и утешая, а я всхлипываю, уткнувшись в его плечо. Я смутно понимаю, что гости поют англиканский гимн «Все вещи яркие и красивые».

— Ты вся дрожишь. Боже мой, бедная, — шепчет он, касаясь губами моих волос.

— Думаю, я не могу этого делать, — говорю я.

— Конечно не можешь! — резко отвечает он, но без всякой злости. — Где твое пальто?

Доверься Локи. Человек, который никогда не мерзнет, думает о моем пальто.

— В ризнице, — ухитряюсь выговорить я, несмотря на ком, намертво застрявший в горле. — Брось, — пытаюсь удержать его, когда он отстраняется.

— Я должен передать Рейчел, что тебе обратно нельзя, — нехотя отвечает он и отрывается от меня.

Она убьет меня за то, что я ее подвела. Хотя, с другой стороны, я и так чувствую себя мертвецом.

Смотрю, как Локи подбегает к церкви и медленно открывает стеклянную дверь, из которой стремительно находит выход мелодия органа и снова стихает, как только она закрывается. Меньше чем через минуту он появляется вновь, поднимает со ступенек громадный рюкзак и по дороге перекидывает его через плечо. Он помогает мне надеть пальто, будто я маленькая, и ведет через церковный двор на дорогу. Я все равно дрожу.

И в такси он не выпускает меня из объятий, но не произносит ни слова. Я слишком измучена и потому не в силах гадать, какие мысли проносятся в его голове. Впечатления, оставленные утренними событиями, слабеют, переплетаясь в моем сознании, и время от времени я резко вздрагиваю. Он просто плотнее прижимает меня к себе, гладя по волосам.

У квартиры Бриджет он берет мою сумку, потому что руки мои так ослабели, что я не могу ими пошевелить и найти ключи, не говоря уже о том, чтобы открыть дверь. В глубине души я понимаю, что мое поведение отпугнет его. Кому нужна девушка, потонувшая в чувствах к другому человеку? Но я ничего не могу поделать. Я пропала.

Мне едва хватает сил, чтобы подняться по ступенькам, а несчастный Локи волочит свой тяжелый рюкзак и вдобавок тащит мою сумку с оборудованием. Прежде чем войти, он стучится, и в этот момент Бриджет выходит в коридор. У нее бледнеет лицо, когда она видит, в каком состоянии я нахожусь.

— Ох, Бронте, — в смятении шепчет она.

Локи помогает мне войти, и она обнимает меня, а он тем временем снимает рюкзак и аккуратно опускает мой фотоаппарат и сумку с оборудованием на пол. Я так устала, что даже не могу плакать. Мы втроем идем в гостиную, и я опускаюсь на диван, свернувшись у теплого, милого Локи, которого я скоро потеряю. Но пока могу, я держусь за него.

— Он женился на ней, как я понимаю? — чуть слышно спрашивает Бриджет.

Краем глаза вижу, что Локи кивает. Бриджет вздыхает.

Но сначала он сказал, что любит меня. Я не могу выговорить этого вслух. Я не хочу повторять его слова. Сомневаюсь, что вообще когда-то скажу об этом.

Бриджет включает телевизор, потому что я не в состоянии говорить, и спустя какое-то время она уходит и готовит нам. Придется через силу что-то глотать, но я не ела со вчерашнего дня.

Как только Бриджет выходит из комнаты, я двигаюсь с места и смотрю на Локи. Он, опустив голову, переводит на меня взгляд. На его лице странная смесь грусти и настороженности.

— Я люблю тебя, — шепчу я, глядя в его светло-голубые глаза.

Он слегка отворачивает голову, но я не могу понять, какие чувства выражает его лицо. Его грудь, на которой лежит моя рука, напрягается.

— Я хочу, чтобы ты это знал. И это не из-за того, что он женился на ней. Я полюбила тебя раньше.

— Давай не будем об этом сейчас, — отвечает он сдавленным голосом. — Я не могу слышать этого.

С отчаянием смотрю на Локи, а он снова устремляет взгляд в телевизор.

— Прости, — печально шепчу я. Я прижимаюсь к нему и касаюсь губами его шеи. — Но я люблю тебя. И мне жаль.

Я вожу носом по его шее, пока не возвращается Бриджет. Только тогда я отстраняюсь. Теперь он снова остыл, но не до конца. Я не знаю, простит ли он меня когда-нибудь. Возможно ли простить того, кто полюбил не того человека?

Вдруг меня начинает трясти. Я только сейчас осознаю всю чудовищность ситуации. И мои мысли больше не заняты Локи. Я не думаю об Алексе. Я всецело поглощена мыслями о совершенно другом человеке.


Ночью мне снова снится страшный сон, и я просыпаюсь, жадно ловя воздух ртом. Рядом шевелится Локи, и минуту спустя чувствую его руку на своем плече.

— Все нормально, — говорю я. — Просто плохой сон. Спи.

Его рука соскальзывает, а я лежу в темноте, просто пялясь в пустоту, пытаясь переварить события прошедшего дня.

Алекс женился. Он сказал, что любит меня. Он сказал, что запутался. И я видела подтверждение его словам — видела в его глазах. Но я ничего не сделала, не остановила его, не убедила в том, что он не должен идти до конца. Мне следовало так поступать? Выбрал бы он в итоге ее? Теперь слишком поздно, мысль о том, что я снова его увижу, сводит меня с ума. Я не знаю, как пережить это. Как я вернусь на работу после Рождества в новом году? Вряд ли я его когда-то прощу.

— Что тебе приснилось?

В мои мысли вторгается Локи. А я решила, что он снова заснул.

Он вздыхает.

— Расскажи мне, — секунду спустя произносит он.

Я застываю, не вымолвив ни слова в ответ.

— Бронни, — мягко настаивает он. — Я мало что о тебе знаю. Знаю, что у тебя было трудное детство, но не знаю почему. Знаю, что твой отец был органистом. Знаю, что ты испытываешь страх перед церквями.

— Теперь не очень-то, — перебиваю его. Хотя вчерашний день, наверное, вернул все на круги своя.

— Ты говоришь, что не веришь в брак, хотя я не очень тебе верю.

— Почему? — мне становится любопытно. Если бы я в него не верила, то не впала бы в такое состояние.

— Из-за твоей вчерашней реакции.

— Алекс верит в брак, — тихо отвечаю ему, и поэтому вчерашний день представляется таким знаковым.

— Не заводи меня, я не хочу говорить об Алексе, — шепчет Локи, и его рука, которой он сжимает мою ладонь, едва ощутимо дрожит.

— То, что ты тогда сказала, — выговаривает он сдавленным голосом. — Это правда?

— Что я люблю тебя? Да.

Он с шумом выдыхает.

— Ты доверяешь мне?

Сдвигаю брови.

— Думаю, да.

Он отстраняется. Секунду спустя зажигается ночник, и я вздрагиваю из-за яркого света. Локи поворачивается ко мне. Он кладет руку мне на щеку и пристально смотрит в мои глаза.

— Ты можешь довериться мне. Я люблю тебя, — вижу, как у него увлажняются глаза, и тут же передо мной все плывет. Я вытираю слезы, двигаюсь вперед и касаюсь его губ. Он отвечает мягким поцелуем и отодвигается.

— Доверься мне, — повторяет он.

С трудом втягиваю воздух. Я расскажу ему.

— Что ты хочешь знать?

— Что с тобой случилось в детстве? Какой кошмар тебя так мучает?

— Я никогда и никому не рассказываю о нем, — отвечаю я.

— Со мной ты можешь поговорить о нем.

— Я даже не знаю, с чего начать.

— Начни со своего сна.

Я нервно вздыхаю.

— В нем мне девять лет.

Он берет мою ладонь и держит в своей руке, желая меня подбодрить.

— Но сначала нужно сделать небольшое отступление. У мамы и папы был несчастливый брак, хотя оба этого не понимали. Они были очень верующие, и каждые выходные мы ходили в церковь, и мама с гордостью улыбалась, когда папа играл на органе, и притворялась, что они счастливая пара. Но дома они никогда даже не улыбались. Мать все время плакала или орала. Но папа никогда не кричал в обратную. Он просто ничего не делал. У нас с ним вообще не было никаких отношений. Он даже, кажется, не любил меня. Он обратил на меня внимание только однажды, когда я заинтересовалась игрой на органе. Службы в церкви казались мне скучными, но когда отец стал брать меня с собой после школы и учить, церковь предстала передо мной в совсем ином свете. Иногда мы встречались уже на месте, и я ждала его в прохладе и великолепии просторного храма, и это освежало мою голову. Это был один из тех редких моментов, когда я чувствовала настоящее умиротворение — вдали от криков и плача, которые дома ни на секунду не стихали. Если он вообще умел улыбаться, то только когда я играла на органе. Но, находясь дома, он казался лишь тенью самого себя. Он почти не разговаривал ни с одной из нас. Он словно закрылся в своей скорлупе, и как бы мать ни пыталась достучаться до него, ничего не выходило. Потом он вдруг перестал учить меня играть на органе. Он то и дело придумывал отговорки, объясняя, что у него нет на меня времени. Порой я все равно шла в церковь, и если там никого не было, я делала вид, что играю, надеясь, что он откуда-нибудь выйдет. Однажды мать рыдала так, что сотрясались стены. Она даже не старалась скрыть того, что плачет. Ее не заботило, что ее всхлипывания, как когти, впивались мне в сердце, — с горечью в голосе рассказываю я, и Локи сжимает мою руку. — И я ушла. Вышла тайком. Мне было всего девять.

Снова делаю глубокий вдох, потому что как раз эта часть моего рассказа и находит отражение в моем сне.

— Я пошла в церковь, я хотела, очень хотела, чтобы мой отец пришел домой и успокоил мать, ибо порой — совсем редко — у него получалось. Я не знаю, что он говорил ей в тех случаях, но я хотела, чтобы он сказал ей это сейчас. В церкви никого не было, и я пошла и села у органа. Я была слишком напугана, и не стала его включать, и просто сидела, делая вид, что играю, — у меня перехватывает дыхание. — До меня донесся какой-то звук. Казалось, что кто-то стонет от боли.

Как же сложно рассказывать об этом.

— Я выглянула из-за органа и увидела своего отца со священником. Они целовались, — передергиваюсь, вспомнив это зрелище, и продолжаю рассказ шепотом, глядя сквозь Локи: — Я никогда раньше не видела, чтобы кто-то так целовался. Казалось, что они пожирают друг друга. Сейчас, прокручивая в памяти то, что я тогда увидела, я понимаю, что они просто страстно целовались, но мне было всего девять.

Я снова перевожу взгляд на Локи, но он никак не реагирует, а только внимательно слушает.

— Я не совсем поняла, что это было. Священник только недавно переехал в Южную Австралию. Он выглядел молодо — думаю, ему слегка перевалило за тридцать. Но он был очень милый, добрый, и все вроде любили его. Мне он нравился. И моему отцу, очевидно, тоже.

Сглатываю ком, а Локи гладит меня по щеке.

— Я не могу этого произнести. Не могу поставить рядом слова «секс» и «мой папа».

— Секс? — у Локи свободно вылетает это слово.

— Да. Не думаю, что они собирались заниматься этим у алтаря, но они стояли, крепко вцепившись друг в друга. Мне стало больно. — Я морщусь, вспомнив, как это было, хотя теперь я лучше понимаю происходившее. — А потом я заплакала.

И сейчас на глаза накатываются слезы.

Локи ласково проводит пальцем по моему подбородку.

— Они слышат меня. Они отпрянули друг от друга, и мой отец стремительно подходит к органу. Он никогда не выходил из себя, — шепчу я. — Ни разу. Даже когда мать называла его жалкой и отвратительной пародией на мужчину. Но, видя, что я там сижу, зная, что я знаю… — Я с шумом втягиваю воздух. — Он стащил меня со стула, я сильно ударилась о стену. Мне было очень больно, но он не остановился, — слезы бегут по моему лицу. — Он хлестал меня по щекам, приговаривая, что я маленькая глупая девочка. Он тряс меня, продолжая повторять, что я маленькая глупая девочка, и это продолжалось бесконечно. Но он рыдал. Я никогда не видела, чтобы он плакал. Священник оттянул его от меня, пытаясь удержать отца. Но мой отец только кричал, не останавливаясь: «Глупая маленькая девочка!» Священник пытался его успокоить, и я сбежала, как только представилась возможность. Но он поймал меня. Я была в ужасе.