Они вышли из беседки. Михал изобразил негодование.

— …Значит, профессор тоже меня подозревает? Не может быть! Я ценю его, как родного отца! Ну что ж… Тогда тебе и правда лучше не говорить с ним обо мне. Я напишу ему письмо. — Он поцеловал Кэтлин руку: — До свидания, старуха! — и перепрыгнул через изгородь.

На другое утро Брэдли признался Кэтлин, что ночью в парке слышал ее разговор с Михалом. Ночь была теплая, ему захотелось немножко пройтись, может быть, встретить ее, вместе немного погулять при луне. Но события развивались так быстро и приняли такой неприятный для него оборот, что он не успел и не хотел выйти из своего укрытия.

Я почти без промедления узнала о том, что случилось. Михал вернулся домой около полуночи. Она приехала к нам на другой день с приглашением от профессора: Брэдли просил, чтобы Михал переехал к ним; он решил сам позаниматься с ним математикой. Михал непременно должен снова сдавать экзамены.

Вскоре раздался телефонный звонок. Профессор уговаривал меня не чинить Михалу препятствий. Если я не хочу расставаться с ним, то дом его достаточно просторен, чтобы принять нас всех. Я поблагодарила Что же, пусть Михал едет. Но сама от приглашения отказалась.

После звонка в комнате наступила тишина. Каждый из нас троих знал, что мы думаем об одном и том же: комедии удалось предотвратить трагедию. Словом, история постыдная. Во всяком случае, так думала я. Михал думал обо всем этом другими словами. А Кэтлин, наверное, вообще не чувствовала никакой вины: спокойно глядела на одураченного Брэдли, и только.

— Неужели ты и в самом деле написал Кэтлин такое письмо? — спросила я Михала.

— Написал. Ну и что? — насторожился он. — Тебе не нравится?

— По-твоему, ты виноват перед ним только в том, что завалил экзамен?

Он по своей привычке забегал взад и вперед по комнате.

— Ну, конечно, так оно и есть. Это единственное, в чем я перед ним виноват. А все остальное, — он поглядел на Кэтлин, — не моя вина. И не ее. В этом никто не виноват. Даже и вы с профессором. Хотя оба ведете себя глупо.

— Ты считаешь, что я должна обо всем рассказать Брэдли?

Михал испугался:

— Подружка, опомнись, что ты говоришь? Нет, конечно! Ни о чем ему не говори, теперь уже поздно! Зачем терзать старика?

«Зачем терзать старика…» — любимые слова Тристана, оберегавшего покой короля Марка. Наверное, еще Адам, не устоявший перед чарами Евы, точно так же думал о Боге и говорил ей: «Давай спрячемся за дерево, зачем терзать старика?»

— Удивляюсь твоей находчивости, — сказала я Кэтлин. — Кого ты раньше увидела — Михала или Брэдли?

Она пожала плечами:

— Конечно, Брэдли. Ведь я боялась его, а не Михала.

— Неужто ты и в самом деле просила Михала больше не приезжать в Труро?

Она посмотрела на меня снисходительно:

— Только этого не хватало. Я сказала нарочно, ведь я знала, что Брэдли подслушивал.

И тут мне вспомнились слова Изольды, ее заведомая ложь: «Любя короля, я любила тебя, Тристан».

Я еще раз почувствовала себя лишней. Эти двое не принимали моих доводов; зато Брэдли охотно принимал из их рук подачки — крохи молодости.

— Мама, а где мой чемодан? — спросил Михал. — Наверное, тебе придется пожертвовать свой сундук для всех этих книжек.

— Михал, — сказала я, — как долго можно жить обманом? Скажи мне, Кэтлин, разве тебе не больно делать посмешищем человека, перед которым вы оба преклоняетесь? Не лучше ли сказать ему правду? В конце концов сейчас не средневековье, развестись совсем не сложно.

Как всегда бывало в тех случаях, когда, наши мнения не совпадали, они посмотрели на меня с сожалением.

— Правду? — скривился Михал. — Что значит правда? Правда меняется каждые пять минут. Чем ложь хуже правды? Любой болван и скот готов сказать вам правду. Только ложь интеллигентна и гуманна. А что касается нашей женитьбы… Радость моя, — обратился он к Кэтлин, глядя на нее своим подбитым, словно у разбойника, глазом с черной заплаткой над бровью, — скажи мне, тебе нравится такой муж?

Они рассмеялись. Кэтлин села рядом со мной, все еще держа Михала за руку.

— Подружка, — сказала она, прижавшись ко мне. — Мы не признаем брака. Нам не нужны ни дети, ни уважение соседей. Мы любим рисковать. И не думай больше о Брэдли. Все равно ему лучше с нами, чем без нас.

— С вами? — возмутилась я. — Насколько я знаю, он женился на тебе, а не на вас?

Они глянули друг на друга, потом в окно. Михал засвистел.

— Я не совсем уверен в этом, мама, — сказал он, заканчивая нашу дискуссию.

Час спустя они уехали в Труро.

Глава IV

Время, которое наступило потом, я назвала бы пиршеством Иродиады. Библейская символика не совпадает с перенесенными в XX век легендами средневекового рыцарства, но источник всех мифов один: таинственная сущность человека.

Когда я вспоминаю многочисленные приемы, развлечения и полусемейные встречи у Брэдли во время двухмесячного пребывания Михала в Труро, мое воображение до сих пор преследует голова, которую подают на блюде пирующим гостям, голова мудреца, принесенная в жертву танцовщице. Разумеется, речь идет о голове профессора. Он принес ее в жертву сам, добровольно, только для того, чтобы удержать под своей крышей двух безумцев, потерявших разум от страсти. Он дал на отсечение голову и истекал кровью, которую видели все, кроме него.

Забросил работу над своим opus magnum[23]. Многочисленные письма из различных университетов и академий валялись на его столе нераспечатанными. Он не поехал в Осло на торжественную церемонию присвоения ему шестнадцатого по счету почетного научного звания. Ежеквартальные и прочие научные издания Эрнест складывал в угол, за шкафом, потому что предназначенный для этих целей стол освободили теперь под холодные закуски.

Я смотрела на Кэтлин, удивляясь наступившей метаморфозе. Из студентки она вдруг превратилась в даму. Шерстяные свитеры и джинсы отошли в прошлое. Если даже это и была шерсть, то непременно с серебряной нитью, брюки — с отделкой из золота. Вечером она демонстрировала туалеты, доставленные из Парижа, в которых казалась куда более обнаженной, чем год назад в купальнике! Она придумывала все новые прически. И только синева глаз и темное золото волос оставались прежними, так же как быстрый говор и громкий смех.

Михал по-прежнему не делал уступок моде. По-прежнему не любил черных костюмов, не выносил смокинга, который подарил ему Брэдли, он его тайком продал и на вырученные деньги в рассрочку купил мотоцикл. На приемах он появлялся обычно в желтом или красном свитере, который прекрасно гармонировал с черными брюками, обтягивающими тело, словно кожа. Шрам над глазом словно бы делал его более мужественным. Занятия с профессором становились все более редкими, нерегулярными. Брэдли утверждал, что Михал прекрасно подготовлен, а на экзамене сдали нервы. Вместо зубрежки он рекомендовал развлечения и занятия спортом. Оказывается, во время войны, укрываясь от гестапо, Михал где-то раздобыл поддельные документы, целый год был жокеем при конном заводе, где хозяйничали немцы, и там, пользуясь расположением кавалериста-пруссака, освоил кое-какие тонкости верховой езды. Брэдли, исполняя волю Кэтлин, позаботился теперь о том, чтобы в конюшне была пара верховых лошадей.

В особенности запомнился мне один сумрачный осенний день. В гостиной в большом камине потрескивали дрова. Участники торжественной церемонии, называемой английским чаем, уселись в круг. За столиком среди подносов, чайников и фарфоровых чашек председательствовала Ребекка, разливавшая чай вместо Кэтлин, которой до смерти надоела эта процедура, а главное, как она мне говорила, опротивели бесконечные, сладким голосом повторяемые вопросы: «Вам крепкий? слабый? средний? с сахаром? со сливками? без ничего?»

Эрнест священнодействовал: вначале он подавал на стол крохотные белоснежные треугольнички-бутерброды со всевозможными паштетами и травками, для надежности сложенные вдвое, и маленькие теплые булочки, потом вазы с печеньем и пирожные, украшенные глазированными фруктами. Поблескивало серебро. Аромат чая, смешанный с запахом табачного дыма и духов Кэтлин, наполнял комнату.

Все «черные бароны» были налицо. Ребекка терпеливо ждала того часа, когда семена порока сами взойдут полынью и цикутой. Лаура Уиндраш подливала масла в огонь, то и дело бросая на Кэтлин томные взгляды. Тощий как скелет Роберт Стивенс, протянув длинные ноги в сторону камина, демонстративно зевал, поглядывая на гостей, и обращался к Брэдли с длинными научными речами, непонятными для профанов.

Полковник Митчел развлекал собравшихся разговорами о политике.

— Враг не дремлет, — заявил он, — мы здесь, воспитанные в духе английской fair play[24], на лучших образцах джентльмена-христианина, к сожалению, даже не отдаем себе отчета в том, какую силу приобрело в нашем обществе деморализующее влияние коммунистического Востока. Признаки этой болезни можно обнаружить всюду: в правительственных кругах Лондона и в самых тихих, отдаленных уголках страны.

Он огляделся по сторонам и остановил свой взгляд на спине Михала, который, сидя на корточках, поправлял щипцами горящие поленья.

— Если мы сейчас не сомкнем наши ряды, если мы и впредь позволим нежеланным гостям навязывать нам свои порядки… — при этих словах он понизил голос, — и наши семьи, и наша добрая старая Англия окажутся на краю гибели.

Браун не отличалась особой сообразительностью.

— Не знаю, кого вы имеете в виду, полковник, говоря о нежелательных гостях, — вмешалась она в наш разговор, — но я считаю, что, если бы не эти гости, англичанки вообще позабыли бы, как выглядит мужчина. Наши джентльмены не поднимают глаз от газеты, а руки и ноги служат им, главным образом, для игры в гольф. Некоторые из них, пока молоды, любят ударить по мячу, а когда постареют, не способны приударить за женщиной, они просто-напросто не видят, не замечают нас. — Чувствовалось, что в душе ее вскипает благородная ярость старой девы, ее большие собачьи глаза стали влажными.

Ребекка торжествующе расхохоталась.

— Браво, Браун. Неплохо сказано. Чужеземцы для нас желанные гости. Надо только уметь направить их на верный путь. Вот этот, к примеру, очаровательный чужеземец, который сейчас так невежливо повернулся спиной к славному нашему обществу, должен был бы получить из Форин-офиса предписание немедленно прекратить свою бессмысленную зубрежку и уделить все свое внимание одиноким женщинам.

Михал, словно речь шла не о нем, встал и отошел в другой угол, где собралась молодежь. Через минуту кто-то из них сел за фортепьяно, а Михал обнял Кэтлин, и они пошли танцевать.

— Может быть, миссис Брэдли и есть та самая одинокая женщина, нуждающаяся в опеке чужеземца? — послышался скрипучий голос полковника.

Я краем глаза наблюдала за профессором — никогда еще мне не приходилось видеть человека столь углубленного в свои мысли, не выносящие никакого соприкосновения с действительностью. Перед ним мелькали люди — они кривлялись, злословили, торжествовали, злорадствовали, а он не давал себе труда их видеть. Даже Кэтлин и Михал не надолго завладели его вниманием. Он выполнял обязанности хозяина автоматически, словно ксендз, в сотый раз свершающий обряд богослужения, или как режиссер, который устал от репетиций и больше не вмешивается в спектакль, положившись на судьбу.

Насмешек он вроде бы не замечал.

На поставленном сбоку — в углу молодежи — столике уже в такой ранний час можно было увидеть шеренгу бутылок, которые консервативный Эрнест откупоривал с большой неохотой. Но и этот стол не привлекал Брэдли, обычно неравнодушного к вину. Он сидел чуть в стороне от всех, прямо напротив камина, и, положив ногу на ногу и ритмично покачивая стопой, смотрел на огонь. Когда разговор становился громче, он оборачивался и смотрел на всех с удивлением и с укором. Его здесь не было. Такой же отсутствующий вид был у Михала, когда он в долине примул всматривался в свой несуществующий Труро.

Приемы у Брэдли, на которых я не могла не бывать, чтобы не давать пищи новым сплетням, стали для меня пыткой. Каждая отравленная стрела, нацеленная в Михала и Кэтлин, но отраженная броней их равнодушия, рикошетом попадала в меня. В тот ноябрьский день я поняла, что мне придется страдать еще и за профессора. Потому что и для него общепринятые нормы морали перестали существовать. Он жил вне общества и времени, как и те двое, всех их объединяла враждебная здравому смыслу страсть.

В какой-то момент я заметила вдруг, что Михала и Кэтлин здесь больше нет. Пошла в библиотеку, заглянула в соседние комнаты и возле ведущих в гостиную боковых дверей увидела миссис Мэддок, она вся превратилась в слух. Дом показался мне кораблем, который плывет в тумане и вот-вот наскочит на риф.