Михал, перебивая ее: Не нужно, я сам сделаю. Недавно я у своей мамы настраивал пианино.

Результат: Мисс Линли с Михалом вместе идут настраивать пианино.

Кэтлин хотела было последовать за ними, но тут снова послышалась оксфордская речь миссис Смит: Расстроено или настроено, это к делу не относится, инструментами можно пользоваться только в отведенное для этого время. А люди в это время должны быть надлежащим образом одеты.

Кэтлин: Дядя! Прошу вас, объясните же миссис Смит, что Михал инвалид войны и во время работы всегда легко одет. Поэтому он пылесосил ковер в шортах.

Миссис Смит: Инвалид? Что-то непохоже. Впрочем, я имела в виду не столько шорты, сколько верх.

Кэтлин: Ах, вы о том, что он был без рубашки? Это из-за легких. Ему необходимы воздушные ванны.

Миссис Смит явным недоверием: Туберкулезный больной, с такой мускулатурой? Он кашляет? Эти бациллы страшно заразны…

Кэтлин возмущенно: Кто сказал, что у Михала туберкулез? Речь идет о профилактике. Я знаю, что говорю! У меня диплом медсестры.

Миссис Смит, зажав ладонями уши: Прошу вас унять свой ирландский темперамент. — Походкой королевы она направляется к лестнице. — Да, неплохая компания! Напомаженная медсестра и музыкальный инвалид. Интересно знать, пан Оконский, кого вы собираетесь пригласить на должность старшего лакея, может быть, хирурга или капельмейстера?

Мистер Смит не успел выразить своего мнения словами. Но за спиной миссис Смит окинул Кэтлин взглядом знатока, убедительно свидетельствующим о том, «что только она, и никто другой».

Иронические выпады миссис Смит для меня не новость. И не раз приходилось мне слышать голос рассерженной львицы, почтеннейшей мисс Линли. Я понял, что мне угрожает опасность, но жильцы здесь ни при чем. С шумом и беспорядком в доме вполне можно бороться, но как быть с «колдовскими чарами» Михала и Кэтлин, которые всегда правы вопреки всем очевидным истинам? Их доводы рассчитаны на дурачка. Их образ жизни противоречит всем моим взглядам и вкусам. Не было дня, чтобы мне не хотелось сказать Михалу: «А не попросить ли тебя отсюда?» И все-таки я их не выгнал.

Они нагрянули ко мне незадолго до Рождества, и уже тогда я как-то пытался направить их на путь истинный.

— Праздники — самый удобный случай для улаживания семейных конфликтов, — внушал я Михалу. — Может быть, Кэтлин представит тебя родителям как своего жениха. В конце концов развод с Брэдли — всего лишь вопрос времени. Она, с ее дипломом, легко найдет себе работу в любой больнице. Я помогу поступить тебе в университет. — (На этот случай Притти предоставила в мое распоряжение соответствующую сумму.)

Михал посмотрел на меня, как на закоренелого грешника и тупицу.

— Пан Франтишек, но ведь это было бы нечестно! Мы ведь не собираемся жениться. А если Кэтлин вернется в больницу, она со злости отравит всех пациентов! Все это ни к чему. Нас вполне устраивает то, что есть.

Я еле сдержался, чтобы не крикнуть: «Ну а меня вовсе не устраивает роль вашего дядюшки!» Но сказать это у меня не повернулся язык.

Я и сам терпеть не могу всех этих традиционных торжеств и ограничился тем, что в сочельник вечером отправился на «Женитьбу Фигаро». Как они провели сочельник, я не знаю и знать не хочу. Но на другой день Кэтлин устроила парадный обед и продемонстрировала свое кулинарное искусство отлично запеченной индейкой и ирландским пуддингом; у камина стояло деревцо, украшенное смешными польскими игрушками, которые Михал сам смастерил, а мне в качестве презента были преподнесены два роскошных галстука, которые — даю голову на отсечение — Михал, пока Кэтлин обольщала продавцов, потихоньку «увел» с какого-нибудь прилавка на Бонд-стрит. Мы распевали польские и ирландские колядки, Михал исполнял на аккордеоне солдатские песни, вполголоса скандируя тексты, было похоже, что Кэтлин их понимала, потому что она то и дело смеялась и хлопала в ладоши. При одной только мысли о безупречной мисс Линли и благовоспитанной миссис Смит меня пробирала дрожь, как вдруг в дверь постучали и в комнату вкатился мистер Смит с роскошной по тем скудным временам коробкой конфет.

— Merry Christmas, merry Christmas everybody[37], — повторял он, но смотрел только на Кэтлин.

Не успел он вручить свою коробку, как на пороге появилась мисс Линли с веточками падуба, на которых темнели красные ягоды.

— Я хочу пожелать вам, дорогой мистер Оконский, — протягивая мне букет, с чувством сказала она, — чтобы в нашей стране таланты вашего племянника были оценены по достоинству. Вам известно, что у него абсолютный слух?

Мне она вручила веточку колючего кустарника, Михалу — собственноручно связанный шерстяной шарф. Кэтлин получила в подарок вышитую салфетку «за веселую улыбку». И наконец сверху спустилась величественная миссис Смит. Не желая, чтобы противник действовал за ее спиной, она решила пригласить прекрасную ирландку, а заодно и всех нас к себе выпить по рюмочке.

Подобного рода человеческая глупость меня не умиляет, а бесит.

«Дорогая Притти, — написал я Ванде, — умоляю, уволь меня от твоей романтической пары. Они, конечно, великолепны, но я, видимо, стал стар и не выношу эксцентриков!» В ответ я получил письмо, начинавшееся словами— «Дорогой Горвенал…» Я оторопел: из письма следовало, что Притти сравнивает Михала и Кэтлин с Тристаном и Изольдой. Кажется, среди множества ослов, опекавших этих двух идиотов, самой важной персоной был Горвенал, учитель и наставник Тристана. Так я, мелкий коммерсант-чаеторговец, в 1946 году был наречен новым именем — я стал Горвеналом, защитником прав и интересов двух самых закоренелых грешников и клятвопреступников кельтского средневековья.

Я рассмеялся. Хотя мне вовсе не было смешно Обычно в тех случаях, когда судьба в очередной раз оставляет меня в дураках, я отправляюсь пешком в Гайд-парк взглянуть на деревья. Точно так же я поступил и теперь. Черное кружево ветвей на фоне молочного неба мне куда милее, чем стена зелени в душном городе с его нагретыми камнями. Я не заметил, как дошел до Кенсингтонского парка, где на островке посредине озера гнездятся всевозможные птицы и где в начале века Джеймс М. Барри поселил придуманного им для себя и других розовощекого сопляка, наделенного способностью летать. Я был совсем маленьким мальчиком, когда кто-то привез нам в Варшаву из-за границы толстую книжку под названием «Питер Пэн» с картинками Рэкхема, на которых был изображен розовощекий, пухлый младенец, совершавший всевозможные чудеса; он трогательно играл на пастушечьей свирели, плыл по реке — птичье гнездо заменяло ему лодку, а детская пеленка парус — и, усевшись на ветку, о чем-то беседовал со старым вороном. Но больше всего мне запомнилось воздушное путешествие этого подзаборника над крышами огромного города. В ночной рубашке до пят он летел над городом, словно маленький цеппелин. Я не умел тогда читать по-английски и не верил картинкам. И все-таки в Уяздовском парке нет-нет и поглядывал с мостика на пруд, где плавали лебеди да утки, и ждал, не появится ли вдруг маленький Питер Пэн.

Словом, я не прочь иногда насладиться приятной сказкой или побывать в опере. Но терпеть не могу, когда жизнь стилизуют под сказку. Я видел, как дети вокруг меня играли во взрослых, самых обыкновенных взрослых: в машиниста, кучера, лоточницу, балерину, отца семейства, короля, воришку. Громко гудели, пыхтели, махали руками, изображая поезд, самолет, пароход. Но я не видал ни одного мальчишки, который, раздевшись догола, изображая бы Питера Пэна. Сказки выдумали декаденты, которые из-за лени и страха, избегая зрелости, ищут спасения в искусственно созданном детстве, в то время как дети серьезно и обстоятельно играют во взрослых.

«Жизнь может быть романом»… что, собственно говоря, это значит? Так бывало в средневековье, бывает и теперь. По-моему, это означает, что некоторые пышущие здоровьем мужчины и некоторые дамы с могучим бюстом способны, словно еще не вышедшие из пеленок младенцы, радоваться тому, что у них есть руки, ноги и прочие части тела. Но только младенец играет один, а взрослому непременно нужен партнер. Именно так наслаждаются друг другом Кэтлин и Михал. Притти хочет, чтобы все это называлось «Тристан и Изольда», а я должен быть Горвеналом или нянькой. Heт уж, благодарю покорно.

На обратном пути я купил себе «Тристана и Изольду» в обработке Жозефа Бедье и весь вечер читал, то посмеиваясь, то испытывая некоторую неловкость. С университетских времен у меня сохранилось представление о Тристане и Изольде как об ужасных притворщиках, легкомысленных эгоистах, которые в эпоху самого расцвета христианства жили, как язычники, и обманывали Бога, прибегая ко всяким непристойностям. И теперь сцена, в которой описывается, как Изольда садится верхом на плечи переодетого нищим Тристана и велит перенести ее через болото, чтобы потом на Божьем суде она могла поклясться, что только ее муж, король Марк, и вот этот нищий держали ее в своих объятиях, вызывает у меня отвращение.

А Бог, спокойно взиравший на то, как Изольда взяла в руки раскаленное железо и нисколечко не обожглась при этом, кажется мне покровителем цирковых магов и волшебников. Правда, книга эта вызвала у меня и кое-какие сомнения. Можно ли назвать детским эгоцентризмом чувство, которое превращает два существа в одно? Можно ли считать такую чисто условную жизнь ложью в глазах Бога, который сам создан фантазией, имя которой вера? Тристан и Изольда лгали, чтобы уберечь какую-то свою правду, которая была для них важнее установленного в мире общепринятого порядка. Кто знает, может быть, и такие нужны Богу?

Во всяком случае меня поразило сходство ситуаций и поступков. Ну, скажем, знаменитый прыжок Тристана из окна церквушки, расположенной высоко на скале… Тристан упал на берег моря и остался цел и невредим, его спас раздувавшийся на ветру широкий плащ. Чудо? Нет, просто плащ оказался неким подобием того самого парашюта, который выручил Михала, когда он в очередной раз возвращался от любимой. Будучи ребенком, Тристан задушил великана — Морольда. Я знаю историю Михала и знаю, что, участвуя в Варшавском восстании, он взорвал танк, бросив в него бутылку с горючим. Тристан убил дракона, Михал — гитлеровского жандарма. Изольда пренебрегла королевским замком, Тристан — рыцарской славой и почестями; Кэтлин отреклась от богатого мужа, а Михал — от карьеры. Те скрывались и убежали… и эти скрываются и убегают. Те скитались по лесам, голодали… а эти, прячась в джунглях огромного города, выбивают пыль из чужих ковров, подметают двор, совокупляются, готовят, убирают чужую квартиру. Что-то будет дальше?

На моих глазах красная нить событий постепенно становилась все более причудливой, темнела, пока не оборвалась.

Собственно говоря, все близкие — один муж, две матери и один отец — отказались от этих святых, поклонявшихся культу любви. Неужто и в самом деле не осталось никого, кто бы не отрекся от них в их нелепом беге, приближавшем их к катастрофе, никто кроме старого холостяка, испытывающего полное отвращение к сексу?

Но какой же я Горвенал! Я не учил Тристана играть на арфе и не учил разделывать оленя, не плыл вместе с ним к земле короля Марка. Он сам купил себе аккордеон, собственноручно шил из заячьих шкурок рукавицы для партизан, самостоятельно доставил свою ирландку в Корнуолл. И почему это вдруг именно я должен сопровождать его до «границ леса Моруа»? Полный бред. И тем не менее я отправил Ванде телеграмму: «Все в полном порядке. Горвенал».

Глава III

Какое счастье, что супруги Мак-Дугалл перебрались из Саут-Кенсингтона в Суссекс. Я и по сей день не знаю, известно ли им, что их дочь сбежала от мужа. Замужество дочери возвеличило их в собственных глазах. Полковник помолодел. Как только он смекнул, что ему не придется тратиться ни на свадьбу, ни на приданое, он меньше стал брюзжать на жену. Брэдли он в глаза не видел и вовсе не мечтал с ним встретиться. «Яйце-головые» (интеллектуалы) не вызывают у него симпатии. Он вполне довольствуется тем, что зять его богат и к тому же еще и знаменит.

Пользуясь наступившей в доме «разрядкой», миссис Мак-Дугалл вместо бифштексов покупала суповое мясо и на оставшиеся деньги приобрела пластинки — этюды Шопена в исполнении Владимира Горовица. Время от времени она тайком выбиралась в Альберт-Холл на дневные концерты. Иногда останавливала меня на улице, чтобы поделиться новостями с «участливым соседом». Последнее было в какой-то мере справедливо: во время налетов вражеской авиации я был уполномоченным местной добровольной команды противовоздушной обороны и как официальное лицо, имея доступ в окрестные дома, несколько раз спасал ее не столько от бомб, сколько от мужа.

Все наши разговоры о замужестве Кэтлин обычно заканчивались ее возгласами: «Они будут счастливы! Да, да, я это чувствую. Я сделала им такой свадебный подарок, он и в старике пробудит страсть!» Как-то она взяла меня за руку и, глядя в глаза, прошептала: «Разве иметь любящего мужа для жены не большее счастье, чем любить самой? Шопен не любил Жорж Санд! Но он был благодарен ей за любовь и создал на Майорке свои прекраснейшие творения. Моя Кэтлин тоже создаст в Корнуолле что-то возвышенное и прекрасное. О да, у нее светлый ум. И большое сердие». И она уходила с томным видом.