— Скажем так, что он отдает должное беседам с очаровательной женщиной, которая строит ему глазки, чтобы его задобрить. Однако ему известно, что она безбожно ему лжет, а он не в силах ее уличить.

Раздражение и восхищение раздирают его сердце и постоянно его мучают.

— Бедняга Гарро! Ему давно следовало бы прочитать «Маленс Малефикарум», чтобы ознакомиться с практическим колдовством, которое может послужить руководством к убийству, и тогда он будет меньше бояться простых убийц и отравителей!

Современные суды, чтобы покончить с фанатизмом инквизиции, требуют предоставления вещественных доказательств, тем самым усложнив задачу полиции.

Если дьявол совершал свое черное дело, сегодня с ним нужно было бороться оружием людей, то есть бороться с самими людьми, поскольку зло укоренилось в их сердцах. Вот почему Гарро д'Антремон не стремился облегчить задачу тем, из Франции, кто настоятельно требовал отчета о так называемой благодетельнице, которая в числе прочих друзей имела чету Ла Ферте, Сен-Эдм, Варанжа и других. Их полицейский держал под подозрением, поскольку их навечно сослали в колонии, хоть эти люди и представляли знатные семейства. Мания отравительства во имя решения многих проблем распространялась как бич.

Они так смеялись во время пира на Сен-Лоране. Она часто вспоминала, как разгоряченные вином гости обсуждали блеск королевского двора в Версале, праздники, удовольствия, которые так украшали жизнь, а она внезапно обронила: «А отравители?»

Все расхохотались, словно это была смешная шутка. Действительно, было от чего смеяться! Будто бы умереть при дворе от яда, подсыпанного нежной ручкой в перстнях было менее трагичным, чем пасть от удара кинжала в парижском переулке!

Эта странная реакция побудила ее написать полицейскому Дегрэ, помощнику господина де Рейни, лейтенанту королевской полиции. Это письмо было составлено среди ноябрьских туманов Канады и передано из рук в руки через преданного лакея господина Арребуста. Оно послужит для опытного полицейского необходимым оружием, в котором он нуждался, чтобы обвинить тех, кого изо всех сил старался разоблачить.

В этом послании она открывала ему правду обо всем. Имена колдуний, замешанных в преступлениях в Версале, список адресов и тайных местечек всего Парижа, где они принимали своих высокопоставленных клиентов, имя той, которая некогда «приготовила рубашку», — Атенаис де Монтеспан, любовницы короля и ее преемницы — мадемуазель Дезейе, что долгие годы служила посредницей с женой Мовуазена.

Это письмо определенным образом повлияло на ход событий. Она спрашивала себя, каким образом Дегрэ воспользовался им… затем предпочла не думать об этом.

Ей не хотелось тратить понапрасну эти дни на реке, где им было позволено если не забыть, то по крайней мере легче относиться к мерзостям этого мира, с которыми им предстояло бороться в ближайшем будущем.

Жест, который Жоффрей привлек ее к себе, означал, что он следовал и разделял ход ее мыслей.

Они были вместе и понимали друг друга. Они испытывали одинаковое опьянение от того, что были так близки. Он чувствовал рядом с собой тело женщины, такой желанной и такой страстной, что думая о ее достоинствах, он не мог возмущаться тем, что столько мужчин ему завидуют и мечтают о ней. Она испытывала такую бурную и вместе с тем, безмятежную радость, какую иногда ощущают дети при мысли, что солнце светит, а цветы благоухают, и что их любят. Ей достаточно было чувствовать, как его сильная рука обвивает ее стан, чтобы перестать бояться чего бы то ни было. Ее беспокойство развеивалось, а заботы переставали существовать. Она жила под защитой их ночей, полных очарования, когда мужчина, которого многие признавали вождем, многие боялись, становился таким нежным и предупредительным, таким пылким и жадным до ласк, таким внимательным к ее малейшим желаниям. Их безумства казались бесконечными и не переходили в чисто плотские утехи, они придавали живости уму и заставляли сердце биться быстрее.

Они решили найти убежище, чтобы укрыться на ночь и защититься от порывов ветра, на южном берегу, более спокойном.

Вдоль берегов виднелись вспаханные поля. Люди перевозили зерно и загружали его в специальные хранилища. Летний сезон был слишком короток и все со страхом ждали зимы. Небо было врагом, и, лишь иногда ясное, почти все время было затянуто тучами. Жаркие дни являлись предупреждением, что близится буря, скорее всего опустошительная. Другим врагом людей, согнутых на своих полях, были праздничные дни во имя святых.

Многие старались отменить эти традиции, как это делали путешественники, двигающиеся к великим озерам или на север, не боящихся ни запретов, ни отлучения от церкви. Но жить в Канаде и спасаться от зимы или от разорения было разными вещами и требовало благословения Бога. Часто случались ураганы. Небеса разверзались. Корабли тряслись на якорях, словно в пляске Святого Витта. Бури Сен-Лорана могли быть такими же ужасными, как на море.

Однако путешествие продолжалось под чистым небом.

Чем дальше они продвигались к устью реки, тем реже встречались им обжитые берега и вспаханные поля.

До бесконечности, от одного края до другого, река вытягивалась, простиралась, то покрытая рябью, то застывшая словно олово. Она иногда была похожа на озеро, в котором отражается небо и танцуют солнечные блики.

Но у бортов кораблей виднелись темные волны, которые превращались незаметно в черные потоки, украшенные белой пеной.

Когда они подплывали к причалам, то видели бесконечные дикие края, похожие на бретонские берега со скалами и равнинами, покрытыми черными хвойными лесами.

Наиболее влиятельным землевладельцем в этих краях был Танкред Божар, друг детства старого Лубетта. Он нанес им визит на корабль и рассказал, как когда-то военные суда не прибыли под Квебек, как Чемплен оставил на произвол судьбы и на милость дикарей нескольких поселенцев, и как он сам в возрасте десяти лет, его сестра Элизабет и Лубетт одиннадцати лет провели зиму у племени монтанье и сохранили о тех временах лучшие воспоминания жизни.

Река все расширялась. Дракон открывал свою огромную пасть, зевал и выплевывал островки, которые лежали на пути к морю.

9

После того как они миновали Мон-Луи, следуя по речке Матан, одному из четырех горных потоков с Чикчок, на их пути возник корабль, похожий на один из королевских, он появился из тумана внезапно и без сомнения шел со стороны устья реки, где скрывался. Он сделал несколько маневров и подал сигнал бедствия. Не без опасения Жоффрей приказал спустить паруса и послал навстречу одну из своих шлюпок, легко управляемую и маневренную. Ветер был такой удачный, что было жаль изменять курс или делать остановку, особенно такому тяжелому судну, как «Радуга». Но граф предпочитал всегда соблюдать золотое правило голландских моряков, которое считали, что успех в деле зависит от того, чтобы все корабли группировались вместе. И поскольку к «Радуге» присоединились еще несколько судов, то всем им пришлось остановиться.

Раздались крики, матросы повисли на вантах, другие карабкались по реям и проклинали неуклюжих пришельцев.

Капитан этого корабля был несколько позже препровожден на борт «Радуги», и действительно оказался офицером королевского флота, ибо носил голубой камзол с красными обшлагами, белый шарф, черные штаны с темно-красными чулками и черную шляпу с перьями. Такова была форма, учрежденная министром Кольбером не столько для того, чтобы обязать офицеров королевского флота красиво одеваться, сколько с целью избавить флот от позументов, вышивки, рюшей и булавок, к которым пристрастились все в Париже, в том числе и военные. Реформа была проведена ко всеобщему негодованию. Каким образом во время боя команда могла отличить своего капитана и офицеров от простых матросов, если они не имели права носить золотое шитье, позументы и перья? Вот откуда возникла идея придать особый смысл различным галунам, от которых никто не хотел отказаться. Они были золотыми и серебряными, числом от одного до четырех и обозначали род войск и чин.

Туфли остались с красными каблуками, рубашка с кружевными рукавами и воротом или жабо. К тому же цвет штанов предоставлялся на выбор, так же как и окраска перьев на шляпе, их число и величина.

Так что новоприбывший офицер вовсе не превысил границ дозволенного.

Он положил руку на эфес шпаги и представился: маркиз Франсуа д'Эстре де Мирамон.

— Я узнал ваше судно, месье, — сказал он с низким поклоном и коснувшись пола перьями своей треуголки, которую держал в руке, — и теперь я вас вижу и благословляю волю случая, что привел наши суда в это место в этот час. К тому же я рад не только тому, что с вашей помощью смогу исправить положение, в которое попало наше судно, но и тому, что наконец удовлетворю свое любопытство. Ведь я столько слышал о вас и, — тут он еще более почтительно поклонился Анжелике, — о вашей супруге, столь же известной своими добродетелями и подвигами, сколь своей красотой. И не только я, но смею вас уверить, что и весь экипаж, сгораем от нетерпения услышать правду из ваших уст.

И поскольку де Пейрак оставался безмолвным, офицер удивленно продолжил:

— Вы не спрашиваете у меня, месье, где я мог услышать рассказы о вас и от кого?

— Я догадываюсь об этом. Судя по вашей речи и манерам вы их слышали при дворе.

— Вы правы! Не стану с вами спорить! Но вас не интересует, кто поведал мне о вас?

Продолжая с улыбкой свою игру, ибо не следует развлекать придворного при помощи его же уловок, де Пейрак ответил:

— Буду ли я самонадеян, если скажу, что источники могли быть многочисленными, поскольку я знаю весь «цветник», что собирается вокруг его Величества? Однако, если уж говорить о ком-то одном, то осмелюсь назвать адмирала де Вивона.

— Полное поражение и полная победа, месье! Вы хотите казаться скромнее, чем вы есть на самом деле. Что до меня, то я имел в виду Его Величество. Тем не менее правда и то, что господин Вивон интересуется вами, что впрочем является его долгом.

Было известно об эскападе де Вивона в Новой Франции, или ему лишь хотелось напомнить, что высокий титул брата мадам де Монтеспан дает ему полное право вмешиваться во все дела, касающиеся колоний. Его разнообразная мимика была полна двусмысленностей и намеков, это являлось частью своеобразного языка придворных, который не каждый умел расшифровать и понять.

Пока они разговаривали, корабли то подплывали, то отплывали друг от друга, паруса то поднимались то опускались, стараясь подготовиться к дальнейшему плаванью и занять положение для окончательной отправки. К тому же бриз, дувший с берега изрядно мешал маневрам.

— Господин д'Эстре де Мирмон, — сказал Пейрак, — вы не могли не заметить, что я шел с попутным ветром. У меня мало времени, чтобы воспользоваться такой удачей. Скажите мне без дальнейших отклонений от дела, чем и как я могу вам помочь. Вы потерпели бедствие? Или у вас нет штурмана, чтобы подняться вверх по течению? Знакомы ли вам трудности нрава этого ветра, который сейчас мне на благо, но вам может помешать добраться до Квебека?

— Квебек? Я не иду на Квебек. Что мне делать в Квебеке?

Он показал рукой вверх по течению, что означало как мало ему дела до всех этих босяков, занятых сейчас сбором урожая в глубине диких земель.

Досадная случайность завела его в устье Сен-Лорана. Он повел рассказ о своем путешествии и неприятностях. Он отплыл двумя месяцами раньше из порта Бреста, из Бретани. Его сердце и ум горели великой целью, которая вела его к крайней точке севера, обозначенной на карте звездного неба. Он плыл туда, где ни один картограф не осмелился нанести контуры островов, потому что никто не знал, можно ли там обнаружить хоть клочок земли посреди океана.

Короче говоря, господин д'Эстре составлял часть партии «ледяных безумцев», которые без колебания устремлялись «подставить свою блестящую форму под блеск северного сияния». Их было гораздо больше, чем об этом было известно, и он был из них.

В начале путешественниками двигала надежда обнаружить Китайское море, чтобы облегчить и сократить «дорогу пряностей». Затем целью стали поиски золота! И наконец соблазном стали драгоценные меха, которые добывались в местах еще более далеких, чем тундра. И в большинстве случаев эти экспедиции ни к чему не приводили, если не считать того, что иногда удовлетворялось желание увидеть неведомые существа, выжившие среди льдов, экзотических животных и невероятные пейзажи.

«Ледяные безумцы», покорители полюса, составляли среди навигаторов мира отдельную расу, для которых страсть к ледяным горизонтам и неведомым землям делала смерть от голода, холода или цинги почти нежной и во всяком случае лучшей из возможных.

Несмотря на изысканный язык и кружева, господин д'Эстре, столь похожий на других придворных, принадлежал к этой самой расе.

В эти дни он возвращался с Гудзонского Залива, где вот уже шестьдесят лет французские и английские флаги, установленные кресты и даже забытая датская пушка, свидетельствовали о неудачных экспедициях покорителей крайнего севера. Что до него, то проблем не возникло. Погода была прекрасной, и несмотря на середину июля ему встречались куски льда, плывущие, словно сказочные чудовища.