— Я в этом не убежден. У нас, юристов, есть аксиома: «De minimus non curat lex».

— Сжальтесь над бедной женщиной. Что это значит?

— Закон — одно, а человеческое чувство — другое, — перевел он. Настала пауза, во время которой она налила ему второй стакан чаю.

— Мисс Винг так близка мне во всех отношениях, что я не мог не посоветоваться с ней.

М-с Фонтэн наклонилась к нему с кусочком сахару и щипцами.

— Конечно, я понимаю вас, дорогой д-р Квистус. Она будет присутствовать на обеде?

— Почему нет?

— Она немного… не подходит. Мне кажется, что она никогда не вращалась в обществе.

— Она делает мне честь, принимая мое приглашение, — немного резко возразил Квистус.

— Я очень рада слышать это, — кротко возразила она, в то же время негодуя на вмешательство Клементины.

В день обеда Клементина послала за Томми. Он нашел ее, как всегда, за работой. Она положила кисть и протянула ему акварельный рисунок.

— Я сегодня слишком занята, чтобы возиться с этими глупыми пустяками. Я не могу больше тратить на это время. Вы можете справиться с этим так же хорошо, как и я. Вы все здесь найдете. Что вы скажете?

Томми ничего не сказал. Он был в восторге от поручения. Он, как художник, любил иметь дело с красивыми вещами и изысканными тонами.

— Я должен позаботиться о винах?

— Все уже готово. Я проверяла вчера. Теперь убирайтесь. Я занята. И, слушайте, — крикнула она ему вдогонку, — чтобы я вас с Эттой тут не видала. Я буду писать до последнего момента.

Она продолжала писать. Через несколько минут принесли от Этты записку и сверток. Она вытащила из него пару длинных белых перчаток. Она бросила их служанке Элизе.

— Что с ними делать, мадам?

— Спрячьте их на свои похороны, — был ответ.

За несколько минут до восьми Квистус в ожидании гостей стоял в гостиной. Первыми пришли пунктуальный адмирал Канканнон и Этта с Томми, который, бросив последний взгляд на стол, встретил ее на лестнице. Затем явились леди Луиза Мэллинг и м-с Фонтэн в бледно-сиреневом платье. За ним лорд и леди Радфильд, он — высокий и горделивый, с белыми усами и бородкою, она гораздо моложе, тонкая, в дорогом туалете. Затем пришли один за другим генерал и леди Бернез, Гриффиртс с женой (коллега Квистуса по Антропологическому обществу), Джон Новерсфут (академик), м-р и м-с Вильмур, Джоксон — друзья м-с Фонтэн. Собравшееся общество наполнило комнату гудением многочисленных голосов. Квистус, улучив минуту, поймал Томми. Что сталось с Клементиной, которая обещала заменить хозяйку? Томми не мог дать никаких объяснений. Единственное, что он мог сказать, что он остановился перед ее домом, чтобы предложить ей место в своем автомобиле, но Элиза вернулась с сообщением, что он может ехать дальше, так как мисс Винг не нуждается в его автомобиле. Томми был того мнения, что Клементина в одном из своих бурных настроений. Возможно, что она совсем не явится. Этта отозвала Томми в сторону.

— Я убеждена, что старое черное платье снова сзади лопнуло и Элиза зашивает его.

Ждали только Квинсов и Клементину. Через десять минут приехали Квинсы. Стрелки часов показывали четверть девятого. Клементины — нет. Квистус начал беспокоиться. Что случилось? Лена Фонтэн шепнула на ухо лорду Радфильд:

— Она забыла надеть ботинки и вернулась за ними с полдороги.

В дверях появился Сприггс и объявил:

— Мисс Клементина Винг.

И Клементина вошла в гостиную. В первый раз в жизни Квистус лишился своей обычной учтивости. Мгновение он стоял в остолбенении с раскрытым ртом. Он никогда не видал такою Клементину, да и никто не знал ее такой. Это была Клементина в безумно дорогом платье из золотистого шелка, покрытого сероватой сеткой; Клементина в хорошем корсете, великолепно обрисовывавшем ее стройную, хорошо сложенную фигуру; Клементина со смуглым, матовым лицом, художественно причесанными черными волосами, сдерживаемыми большим бриллиантовым гребнем; Клементина с бриллиантами на шее, великолепными перчатками и веером из страусовых перьев; Клементина, гордая, улыбающаяся, с энергичным лицом, освещенным ее живыми глазами; Клементина, настоящая леди и красивая женщина. Все, знавшие ее, остолбенели, подобно Квистусу; незнакомые одобрительно разглядывали ее. Она прошла в гостиную навстречу Квистусу.

— Прошу извинить, что запоздала и не зашла днем. Я по уши была занята работой. Надеюсь, что Томми оказался удовлетворительным заместителем.

— Он добросовестно выполнил ваши инструкции, — ответил, приходя в себя, Квистус.

Клементина улыбнулась м-с Фонтэн.

— Здравствуйте. Очень рада вас видеть сегодня. Но вы выглядите бледной и утомленной… Надеюсь, что ничего не случилось?

Она отошла от немой от изумления и негодования Лены Фонтэн к не менее удивленному адмиралу. Неужели эта царственная женщина была тот самый маляр в юбке, с которым он разговаривал в студии? Он пробормотал что-то неясное.

— Как вы, мои дорогие?

Томми и Этта стояли, как парализованные, вроде деревенских ребятишек, к которым на школьном празднике обращается какая-нибудь высокопоставленная дама.

— Ущипните меня. Ущипните меня крепче… — шептал Томми, в то время как Клементина повернулась навстречу к лорду Радфильд, которого представлял ей Квистус.

— Я надеюсь иметь удовольствие вести вас к столу, — сказал лорд Радфильд.

— Я здесь в роли хозяйки… И кажется, скверной, судя по тому, как я опоздала…

Сприггс известил, что обед подан. Шествие открыл Квистус с леди Радфильд, заключила его Клементина с лордом Радфильд. Все общество заняло свои места в столовой. На одном конце сидел Квистус между леди Радфильд и леди Луизой; на другом — Клементина между лордом Радфильд и генералом Бернез. Лена Фонтэн помешалась совсем близко от нее между лордом Радфильдом и Гриффиртсом. Клементина заранее наметила этот план.

Украшение стола было слишком выдающееся по своей красоте, чтобы не вызвать всеобщего восхищения и обсуждения. Оно было в полуварварском стиле. Богатые золотые китайские вышивки на камчатой ткани; черные, лакированные с золотом урны, черные, лакированные с золотом плато. В венецианских вазах черные ирисы с золотыми язычками; темные орхидеи мелькали на золотом и черном фоне. Тут и там сквозь зелень мелькали золотистые плоды, и холодный блеск ваз серой амбры, хрусталь, серебро, и Камчатка; черная, золотая и серая амбра… смелое, вызывающее… И в то же время невольно ласкающее глаз своей гармонией.

Квистус и Томми выдали автора. Все глаза обратились к Клементине. Общее внимание заняли именные карточки и меню. Лорд Радфильд положил свою именную карточку в карман.

— Не каждый день можно получить за обедом драгоценное произведение искусства.

Клементина наслаждалась своим маленьким триумфом, который отразился румянцем на ее смуглом лице. С этим румянцем и в своем туалете она выглядела неотразимой. Ее позднее появление произвело драматический эффект; общее внимание, устремившееся на ее произведения, сразу сделало ее центральной фигурой в столовой, и она сидела, как хозяйка, в конце стола, сама симфония черной, золотой и серой амбры. Как женщина, она была во всеоружии своей красоты.

— Можно подумать, что она сделала все это с намерением, — прошептал догадливый Томми.

— Что? — осведомилась Этта.

— Подобрала украшение стола к своему туалету. Разве вы не видите, как все это идет к ней… Клянусь Юпитером, идет к ее глазам и бриллиантам в волосах. И разве это не уничтожает совершенно м-с Фонтэн?

Томми был прав. Леди Фонтэн со своим бледным лицом и светлыми волосами совсем терялась среди этой оргии красок. Бледно-сиреневый цвет ее туалета был убит. Она стала незаметной.

Чувствуя неудачу, негодуя на себя на этот бледно-сиреневый цвет, она в то же время размышляла, какой из ее костюмов мог в данном случае подойти, и отдавала должную дань художнице.

Клементина — рыбная торговка и Клементина — принцесса, были две различные вещи. С одной она могла соперничать, но как стала бы она соперничать со второй? Она задрожала от ярости, поймав полный иронии взгляд Клементины, она почувствовала себя во власти ее распоряжений. Около нее сидел Гриффиртс, сообщавший ей статистику железнодорожных несчастий. Она делала вид, что слушает, злясь, что Квистус посадил ее с таким скучным субъектом. Гриффиртс, возмущенный ее невниманием, обратился к ее соседу с другой стороны. Лена Фонтэн хотела попробовать счастье с лордом Радфильд. Но он весь был занят Клементиной, которой удалось вовлечь в разговор другого своего соседа генерала Бернеза.

Вместе со своей внешней оболочкой Клементина изменила и свое обращение и манеру говорить. Это была в высшей степени интеллигентная женщина, много знавшая и наблюдавшая. Она обладала умом и воображением и ярко воспользовалась ими в этот вечер. Успех заставлял усиленнее биться ее сердце. Для опыта перед ней были двое мужчин, которые отдавали ей дань как умной обаятельной женщине, а не как художнику-портретисту. Разговор перешел скоро в легкую, полную намеков изящную игру слов и, когда лорд Радфильд обратился, наконец, к Лене Фонтэн, та могла только повторить несколько общих мест. Клементина быстро втянула их в свой кружок, и Лена Фонтэн с огорчением увидела, как его старое лицо снова осветилось интересом. Несколько времени, пытаясь бороться, она поддерживала разговор, но через несколько минут должна была позорно уступить поле битвы. Другая женщина восторжествовала.

Томми, забыв Этту и свою соседку слева, не мог отвести глаз от Клементины. Его внимание привлекли, наконец, ее ногти. Сдавленным голосом он шепнул Этте:

— Маникюр.

— Кушайте, — сказала Этта, — и не глазейте, Томми. Это невоспитанно.

— Она должна была нас предупредить, — проворчал Томми, — мы слишком молоды, чтобы устоять.

Великолепно приготовленный и сервированный обед продолжался. Клементина всецело положилась на приглашенного ею французского шефа, которому предложила не стесняться издержками. Джон Новерсфут, скульптор, посаженный рядом с леди Луизой, крикнул хозяину:

— Это не те обеды, которые вы нам давали, Квистус, это — поэма!

Леди Луиза была слишком поглощена своим ощущением, чтобы выразить какую-нибудь мысль.

Квистус улыбнулся.

— Я ни при чем. Устроительница пиршества на другом конце стола.

Новерсфут, который знал прежнюю Клементину, протянул к ней руки жестом, которому он выучился в студии искусств и которым гордился.

— Самая замечательная женщина века.

— Мне кажется, что вы правы, — согласился Квистус.

Он взглянул на другой конец стола и обменялся с ней улыбкой. Теперь, привыкнув к происшедшей в Клементине перемене, он явно любовался ею. Он негодовал на то, что был вынужден сидеть далеко от нее, заслоненный вазами с орхидеями. В нем росла зависть к говорившим с ней мужчинам. Она смеялась, показывая им свои белые зубы, как однажды она показала их ему. Он чувствовал непреодолимое желание сбежать от томной леди Радфильд и присоединиться к группе на том конце стола. Иногда его глаза останавливались на Лене Фонтэн, но она оставалась совершенно в тени.

В конце обеда он открыл дамам дверь. Клементина, сопровождаемая Эттой, шепнула ему, что пора кончать с обедом. Дверь закрылась. Этта обняла Клементину за талию.

— О, дорогая, я не могу сказать, как вы великолепны. Но почему вы мне ничего не сказали? Зачем вы сделали из меня дуру с этим черным платьем?

Клементина ласково отвела руку девушки.

— Дитя мое, — сказала она, — я завоплю если мне придется кроме всего, что на мне надето, выдерживать ваши объятия. Я испытываю муки осужденного.

— О, бедняжка…

— Даже хуже…

Триумф ее возрос, когда к ним присоединились мужчины. Мужчины и женщины сгруппировались около нее, прислушиваясь к ее словам. Искуплены были все годами переносимые насмешки, неприятности, одиночество. Стоявший сзади Новерсфут изумлялся чистоте линий ее рук, изяществу ее плеч и шеи. Квистус занялся Фонтэн. В гостиной она снова приобрела свою индивидуальность. Приняв свой прежний уверенный вид, она села на диван и указала Квистусу место около нее. Он повиновался.

— Я думала, что вы совсем позабудете сегодня обо мне.

Он протестовал. Завязался разговор. Через некоторое время подошел вылощенный, прилизанный, с моноклем в глазу Вильмур Джонсон, и Квистус с поспешностью, которая заставила м-с Фонтэн закусить губу, уступил ему место и подошел к группе, окружавшей Клементину. Он вспыхнул от радости, когда она приветливо взглянула на него. Он смотрел на нее, как зачарованный, из нее исходило что-то гипнотизирующее, женственное, что заставляло его терять голову. Впервые за все годы их знакомства, она действовала на него подобным образом. Почему прятала она свои безукоризненные руки и шею и очаровательную фигуру за безобразной одеждой? Почему она никогда не показывала во всей красоте великолепие своих волос? Почему ее суровый лоб и тонкие губы были всегда без той улыбки, которая озаряла их теперь? Однажды он видел ее лицо преображенным, это было в Марселе, но тогда ее воодушевили благородные, великодушные чувства, и он забыл ее безобразную оболочку. Но теперь она имела вид королевы, и зачарованные мужчины томились около нее.