Луций подумал, что Деллий знает все: каждую подробность плана, каждое сильное и слабое место армии. И он передаст все эти сведения Октавиану. Это было изменой, предательством — настоящим предательством, а не дезертирством или бегством.

А он, Луций, ничего не сказал, не попытался помешать Деллию. Просто смотрел, как тот уходил, потом повернулся и пошел заниматься делами, которые уже поджидали его.

Roma Dea замкнула его уста печатью молчания — так он сказал себе сам. Без сомнений, ему следовало пойти с Деллием; уплыть с ним и отдаться на милость Октавиану. Но здесь оставалась Диона. Когда наступит трагическая развязка, конец, он по крайней мере сможет защитить ее. Возможно, жена больше никогда не захочет разговаривать с ним, возможно, возненавидит его и будет ненавидеть до самой своей смерти — но она будет жить. Может, ей даже удастся спастись бегством.

Это решат боги. Ее боги — или его. Или те и другие, раскидывая кости на игорном столе жизни. Она была всего лишь их голосом. Он — их парой глаз. Ни тот, ни другой не имели права или власти вмешиваться в дела небес.

Софистика. Трусость.

Луций резко развернулся и пошел к шатру, в котором совсем недавно шел импровизированный военный совет. По пути он встретил много знакомых — одни мимоходом приветствовали его, другие останавливали и затевали разговор. Когда Луций наконец добрался до шатра, там уже было пусто — Антоний отправился отдыхать, как сказал стражник. Нет, он больше не примет ни одного посетителя. Да, благородный сенатор может прийти еще раз — попозже; правда, неизвестно, будет ли расположен Антоний говорить с ним.

Стражник подмигнул — Луцию следовало самому догадаться, что сейчас делал в шатре Антоний, оставшись наедине с Клеопатрой.

Он запротестовал и попытался оттолкнуть стражника, но тот оказался слишком дюжим и сильным. Кроме того, он был вооружен и твердо намеревался дать своему полководцу часок отдохнуть.

— Но ему необходимо кое о чем узнать, — сказал Луций.

— Вот он и узнает. Но попозже. Ты скажешь ему позже.

«Ну что ж, подождем, — подумал Луций. — Только будет ли это «позже»?

Боги знали, чего хотели. Он чувствовал их присутствие: слышал их шепот, видел их насмешливые глаза. И сдался, уступив их воле.

40

Деллий ушел — потихоньку, украдкой, ночью, как и многие до него; но никто из них не прихватил с собой столько военных секретов. Клеопатра почти было послала вдогонку за ним вооруженный отряд — в сопровождении залпа отборных проклятий, — но Антоний остановил ее.

— Брось, — сказал он. — У нас нет на это времени. Тем более что они в любом случае догадаются о наших планах. Давай просто надеяться, что мы осуществим их достаточно быстро и вырвемся отсюда.

Ее было бы не так просто уговорить, но она сама прекрасно понимала, что отряд этот причинит лагерю-крепости Октавиана, расположенному на горе, окруженному толстыми стенами, не больше вреда, чем укус комара. Кроме того, у нее не нашлось бы достаточного числа лишних солдат, чтобы нанести ощутимый удар и уничтожить человека, нашедшего в этой крепости убежище. Клеопатра могла бы добраться до изменника с помощью магии и наслать на него кару богов, но неразумно было тратить силы на такие мелочи: ей приходилось защищать тех, кто действительно нуждался в защите, и помогать им всем вырваться из ловушки при Акции.

Антоний сжег каждый корабль, для которого не хватило гребцов: несколько небольших боевых кораблей и огромное количество транспортных судов. В этом были свои — блеклые, хилые — слава и величие: выливать кувшины масла на каждую палубу, в каждую дырку, каждый трюм, а затем быстро пробегать от корабля к кораблю с факелами. Длинный хвост огня, касаясь промасленного дерева, на мгновение замирал, словно колеблясь, чтобы уже через секунды мощным порывом, с ревом взметнуться в небеса.

Это было жертвоприношение огню, гекатомба[90] морским богам. Когда утихли первые обезумевшие атаки пламени, жадным языком лизавшего добычу, жертвы его стали гореть ровно. Дым, валивший от погребального костра, был густым, роскошно-насыщенным ароматами горящей сосны, кедра и кипариса. Жар был неистовым, свирепым и диким. Казалось, он иссушил само палящее солнце, лишил предметы четких очертаний, а небо — багровой ясности. Вдалеке заклубились тучи, словно холодный дым.

Когда стемнело и скелетоподобные останки уже догорали, с моря подул ветер. Поначалу это было легкое влажное дуновение с привкусом соли. Но постепенно ветер окреп и, крепчая с каждым порывом, превратился в штормовой.

Пошел дождь. Ветер подхватил его и обрушил на корабли — и сожженные, и невредимые, стоявшие на якорях. Он лупил по ним сумасшедшей барабанной дробью, и те, что избежали огня, стали добычей оголтелого ливня. Вода хлестала по лицам мужчин, пробиралась в щели доспехов, просачивалась в шатры. Люди, набившиеся туда, молились, изрыгали проклятия и продували в азартные игры жалованье на десять лет вперед. Если боги и готовили себе на забаву зрелище, жуткий спектакль, его участники пока что принадлежали себе, стараясь выбросить из головы мысли и о битве, и о бегстве на кораблях.

Клеопатра смотрела на Антония. Они сидели в своем шатре; шел военный совет, куда были допущены самые надежные и преданные полководцы. Царица выглядела измученной, очень усталой, что прежде случалось с нею крайне редко.

— Это не происки врага, — сказала она. — Я не смогла остановить стихию. Я пыталась. Но боги лишь смеются.

Смех Антония был еще горше, чем смех самих богов.

— Они ведь опоздали, правда? Не успели помешать нам сжечь корабли. Но для битвы еще не поздно. И вообще: может быть, это благословение свыше. Удача… Сосий, как быстро мы сможем погрузить всех на корабли и выскользнуть отсюда под прикрытием шторма? Агриппа засел где-нибудь в безопасном месте, чтобы переждать непогоду, могу побиться об заклад. Вдруг это слабое место в кольце осады, та передышка, тот шанс, который нам позарез необходим.

— Да, — быстро подхватила Клеопатра. — Да, я помню, что рассказывал мне Цезарь: как ты против штормового ветра проплыл сквозь заслон флота Помпея, перехитрил его и доставил подкрепление, позволившее Цезарю выиграть сражение при Диррахии[91]. Он никогда не забывал об этом ратном подвиге и о том, с какой ловкостью и искусством ты его совершил.

Собравшиеся переглянулись — в их душах забрезжила надежда. Некоторые даже заулыбались и радостно закивали.

Но Сосий покачал головой.

— Ничего не получится. Ветер дует с запада — прямо во вход в залив. Нам ни за что не пробиться, не обогнуть Левкаду и не вырваться в открытое море. Если только, конечно, не вмешаешься ты, владычица. Ты не можешь приказать ветру дуть с Востока?

В блеске его глаз мелькнул еле уловимый оттенок оскорбления, но Клеопатра сдержалась.

— Боги, повелевающие ветрами, могущественнее меня. Я могу затуманить мозги наших врагов — по крайней мере, настолько, чтобы мы могли вырваться из пролива, но ветер не в моей власти — я не могу им управлять.

Диона, тень царицы, как всегда, спокойная, видела, какими взглядами военачальники смотрели на Клеопатру, как быстро и охотно возлагали на нее вину за собственную глупость. Даже те, кто раньше обожал ее, стали ее врагами. Она стала врагом Рима за эти долгие мучительные месяцы войны. А значит, и их врагом.

Да, это было умно, чертовски умно со стороны Октавиана объявить войну Клеопатре, а не непосредственно Антонию. В результате римляне получили повод и оправдание служить Антонию, но презирать его египетскую царицу. Причиной этой войны, яблоком раздора, была она и только она — разве нет? Не будь ее, они не оказались бы здесь — голодные, промокшие, грязные и загнанные в угол, в ловушку.

На самом деле без Клеопатры они проиграли бы войну в самом начале — из-за нехватки кораблей, провизии и жалованья войску. Но никто не желал думать об этом, не хотел помнить, что в неоплатном долгу перед чужестранкой, и к тому же женщиной.

Но Диона, уставшая до изнеможения, не чувствовала горечи в душе. Они с царицей сделали все возможное, чтобы смягчить удар, нанесенный изменой Деллия, и остановить приближающийся шторм. В первом они, вероятно, преуспели — насколько, станет видно, когда начнется сражение. Но во втором случае их постиг полный провал.

— Давайте молиться, — сказал Антоний, прервав молчание, грозившее перерасти в бунт, — чтобы ветер переменился. А если этого не случится и нам не удастся спастись под прикрытием шторма — пусть боги даруют нам погоду, наиболее благоприятную для сражения. Мы поставим все паруса, не забывайте об этом. Напомните войску, если сочтете нужным, что паруса понадобятся нам, чтобы гнаться за врагом, когда он будет повержен. Противнику ни к чему знать, что мы не стремимся к победе, а просто хотим вырваться из ловушки и ускользнуть.

Никто не проронил ни слова — ни за, ни против. Полководец, который собирается победить в морском бою, не тащит с собой все паруса — тяжелые, мешающие маневрировать, — но оставляет их в безопасном убежище гавани. Чтобы драться ради верной победы, надо иметь на борту только воинов и оружие. Паруса — для побежденных, для отступления, для бегства.

Диона гадала: сколько матросов поймут, что означает наличие парусов — она подозревала, что большинство. Военачальник почти ничего не может скрыть от своего войска — солдаты всегда неизбежно учатся легко читать практически все мысли командиров. И дух поражения уже словно зримо сгущался в воздухе, застилал солнце — даже тогда, когда оно светило вовсю, — крался по лагерю, предательски заползая в сердца мужчин вместе с отравленным воздухом, которым они дышали.

Конечно, кое-что здесь было делом рук не в меру ушлого Октавиана. Он не брезговал любым оружием, попадавшим в его нечистые лапы; использовал жриц, искусных в делах тьмы, и они насылали на войско Антония кошмарные зловещие сны и болезни души. Клеопатра довела себя до полного изнеможения, пытаясь защитить Антония от сокрушающего натиска колдовства, но избавить от напастей всю армию была не в состоянии, этого не могли сделать и ее жрицы, в том числе Диона, которая не могла уберечь от отчаяния даже собственного мужа.

Да, это было самое настоящее отчаяние. Диона оборонялась от него силой слова и духа. Сегодня ночью она опять будет повторять заклинания, будет молить богов. Неимоверно уставших, как и она сама. Да, устали даже боги. Она будет делать это каждую ночь, если понадобится, пока они не одолеют злые чары и не обретут свободу. Диона не просила и не ждала победы — лишь бы только оказаться в Египте, где их души отдохнут и вновь обретут себя, и тогда, с новыми силами, можно будет вернуться на эту проклятую войну.

Шторм, пришедший с запада, бушевал четыре дня, и секстилий — август — закончился не изнуряющим зноем, каким начался, но промозглым холодом; сентябрь вступил в свои права.

На рассвете пятого дня шторма воины Антония выбрались из своих палаток и с вялым удивлением огляделись вокруг. Рев ветра утих, смолкли одуряюще-методичные удары капель дождя. Облака уносило вдаль — на Восток. Небо над морем было чистым и бледным.

Однако волны все еще злобно атаковали берег, словно не могли одолеть ненависть к земле, спокойной и безразличной к их ненасытной злобе.

Но у людей не было времени прийти в себя от потрясения внезапного покоя. Бой барабанов и пронзительные звуки букцин[92] будили всех, кто еще не проснулся. Боевые сигналы туб носились по лагерю — из конца в конец. Сегодня начнется сражение. Сегодня наконец Антоний получит свою битву.

Как только дождь полностью прекратился и облака совсем поредели, Антоний собрал всех полководцев на свой последний военный совет. Это было за час до рассвета. Каждый уже знал, что делать: кому грузиться на корабли, а кому оставаться в лагере, под началом Канидия Красса.

Задачу Красса было легко сформулировать — но нелегко выполнить. Если Антонию удастся ускользнуть без явной победы, Канидий должен отступать через Македонию, а оттуда — в Азию. Стратегия флота выглядела более сложной. Луций Севилий сомневался в том, что до конца понял ее, но ему не этого следовало бояться. Наоборот, его пугало то, что он слишком правильно все понял. Луций знал, как дуют ветры у мыса Акций, и ему в принципе был ясен замысел Антония, хотя он почти не разбирался во флотовождении.

Эскадра Сосия должна была расположиться слева, а сам Антоний со своим флотоводцем Геллием Публиколой — справа, Клеопатре с шестьюдесятью кораблями — в основном, торговыми и несколькими военными судами — предстояло найти убежище в центре. Она постарается спастись первой — если удастся. Остальные последуют за ней.

Антоний же находился на правом фланге, где ветер дул сильнее и, начиная с полудня, в наиболее выгодном для них направлении, он победит с легкостью, если только боги и в самом деле не вознамерились погубить его. А вот Сосию предстояла жаркая трепка. Практичный план, спору нет, но это был и план труса.