– Вай! А как же Хатидже Султан?

– А вот так! Она еще что-то говорит обо мне и моем детстве! У меня мужской ум… Чем это плохо?

– Простите меня, госпожа, мужской ум хорошо, очень хорошо, но вам не мешало бы помнить и о женском.

– О чем это?

– О хитрости. Зачем вы все время ссоритесь с теми, кого не переспоришь? И с Повелителем тоже неплохо лаской, а не только рассуждениями.

– Много ты понимаешь, как надо с Повелителем!

Роксолана понимала, что Зейнаб права, но сейчас об этом думать не хотелось.

– Госпожа, а если эта женщина там, что тогда вы будете делать? Хотите поссорить мужа с женой?

– Хочу немного сбить спесь с Хатидже Султан!

– Послушайте мой совет: не вмешивайтесь. Муж и жена потом помирятся, Хатидже Султан супруга любит и все ему простит, а вы врагов себе наживете и перед Повелителем тоже виноватой окажетесь.

Роксолана вздохнула:

– Ты узнай, а потом я придумаю, как сделать все известным, но чтобы не узнали, что это я.

– А откуда вы узнали об этой женщине?

Роксолана уже открыла рот, чтобы сказать о Масаде, но вовремя опомнилась:

– Сорока на хвосте принесла.

Самому Масаду Роксолана тихонько шепнула:

– Мне нужно то письмо.

Евнух едва заметно кивнул и немного погодя подал ей два свитка, перевязанные красной ленточкой. Это были то самое письмо Мухсине и письмо от Ибрагима, тоже полное любви, тоски и надежды на скорое свидание. По тексту понятно, что написано из похода.


Да, в просторном, красивом доме неподалеку от Стамбула жила семья Великого визиря Паргалы Ибрагим-паши – отец и брат с женой, а еще какая-то родственница этой жены, а может, и не ее, – Мухсине-хатун. Слуги разговаривали неохотно, даже получив большие подарки, а уж о женщине и вовсе не желали ничего говорить.

Но этого не требовалось, Роксолане было достаточно простого подтверждения ее существования и проживания в доме, остальное она знала из писем или знать не желала.

И все же она прислушалась к совету хитрой и опытной Зейнаб, не стала сама рассказывать Хатидже Султан, какого размера у той рога, чтобы насладиться произведенным впечатлением, поняла, что это рискованное удовольствие. Если честно, то, как бы ни злилась на сестру Повелителя, Хатидже все равно было жалко, та не заслужила обмана, и такого бессовестного.


Хатидже обнаружила у себя на столике с писчими принадлежностями два письма неожиданно. Никто не мог сказать, откуда те взялись.

Сначала у Хатидже было желание позвать служанку, чтобы выбросила, не разворачивая. Потом заметила красные ленточки, которыми завязаны оба свитка, удивилась и открыла.

«… Госпожа Душа Моя, Любимая и С Красивыми Глазами…».

Ибрагим? Хатидже едва не закричала от радости, как же Ибрагим смог прислать это письмо тайно? О, любимый, как это прекрасно – писать вот такие строчки втайне от всех!

Хатидже обожала своего умного, красивого, такого необычного мужа. Кто бы еще, кроме Ибрагима, смог из раба превратиться в Великого визиря. Конечно, это заслуга ее брата, который увидел в юноше-невольнике будущего визиря и сумел подарить Ибрагиму свою дружбу, но ведь Сулейман не дарит дружбу кому попало.

Она дрожащими руками развернула письмо, подходя ближе к окну. От волнения ноги плохо держали, пришлось присесть. Хотелось позвать кого-нибудь, почитать вслух прекрасные сравнения, которыми Ибрагим осыпал… что?! Кого он осыпал?!

Строчки заплясали перед глазами, пришлось даже поморгать, чтобы глаза начали видеть снова. Госпожа Совершенство-Хатун… Мухсине?! Нет, этого просто не могло быть!

Не могло, но было. Хатидже хорошо знала почерк мужа, то, как он расчеркивает последнюю букву слова. Почему письмо по-арабски, а не по-турецки? Значит, эта Мухсине не турчанка? Тогда кто она и где? Почему это письмо здесь, у нее?

Тысячи вопросов, возникшие мгновенно, конечно, заслонял один: за что?!

Сдернула ленточку со второго письма, поспешно развернула и застонала. Это было послание самой Мухсине. Поэтические сравнения, тоска по возлюбленному, множество прекрасных эпитетов и не оставляющие сомнения слова воспоминания о любви и ожидания следующей встречи.

Мир померк, Хатидже сидела, опустив руку с листом бумаги, и беззвучно плакала.

Как же так? Она любила и была уверена, что любима. Конечно, жаловалась на недостаток внимания, на то, что Ибрагим слишком много времени проводит не с ней, вечно в разъездах, все время в работе или на охоте. Сулейман смеялся:

– Сестра, ты слишком ревнуешь мужа к делам. Мужчина должен быть занят, иначе он превратится ни во что. Лучше дела, чем любовница…

Оказалось, это не дела, а именно любовница…

На ее письме приписка:

«Мухсине живет в доме отца Ибрагим-паши…»

Рука незнакома, но это неважно, теперь Хатидже знала, почему Ибрагим так часто навещает отца и почему не позволяет ей самой ездить туда. Да, привез отца и брата, поселил в большом доме, содержит, это понятно. Но Ибрагим скрывал ото всех и место, где тот дом, и самих родственников. Сулейману объяснил просто:

– Обо мне и без того много ненужного болтают, ни к чему всем родственников являть.

– Но я могу сделать твоего отца пашой. Да и брата тоже.

– Нет, Повелитель, отец и брат православные, они веру не сменят, не стоит говорить об этом.

Султан все же встретился с Теодором и Микосом, убедился, что отец, несмотря на то что вырос в бедности, умен и достоин стать даже пашой, но не желает этого, а брат, который на год моложе самого Ибрагима, его копия.

Но пока Теодор и Микос не решили, останутся ли в Стамбуле или вернутся в свою Паргу.

Навещать дом султан не стал: во-первых, все сразу узнали бы, кто там живет, во-вторых, многовато чести даже для отца Ибрагима. Хатидже со свекром не встречалась, Микоса видела лишь издали, а о доме имела смутные представления. Но посещения Ибрагимом родных встречала с пониманием, хотя муж не говорил, что ездит часто.

Так вот в чем дело, вот в чем секрет!

И вдруг мелькнула мысль, что это подделка, ловкая подделка под почерк Ибрагима, это не так трудно, есть умельцы, что способны подделать тугру – личный знак – самого султана, хотя за это полагается смерть.

Снова развернула письма, читала и перечитывала, обливаясь слезами. Нежность, любовь, намеки на испытанные ласки и ожидание новых… бесконечные поэтические сравнения… Женщина умела красиво описать свое ожидание, свою тоску, а мужчина отвечал так, что замирало сердце. Он был влюблен всем сердцем, его письма показывали, как рвется сердцем к возлюбленной, как тоскует, как все мысли занимает она и только она…

Ибрагим никогда не писал таких писем самой Хатидже, никогда. Его письма были хороши, веселы, ласковы, приятны, но не более. «Возлюбленная Хатидже Султан»… «Дорогая Супруга»… Разве это можно сравнить с «Госпожой Душой и Любимой» и «Госпожой Совершенством-Хатун»?

Служанка, заставшая Хатидже Султан в слезах, ахнула:

– Госпожа, что случилось?!

Та помотала головой, поспешно сворачивая письма в один тугой свиток и снова перевязывая ленточкой:

– Нет, ничего, просто тоскую по мужу.

– Ибрагим-паша скоро вернется, совсем скоро.

– Прикажи подать носилки.

– Госпожа желает съездить к валиде-султан?

– Нет. Да. Потом скажу, пусть приготовят.

Хатидже задумалась. Карета султанской сестры слишком заметна, чтобы просто проехать мимо заветного дома, к тому же она не выезжает без сопровождения, значит, все узнают, что она там побывала. А если приедет, что скажет? Я хочу посмотреть на счастливую соперницу?

Нет, Сана права, ехать можно только к валиде. Желание поплакать, обхватив руками материнские колени, как в детстве, было столь велико, что несчастная женщина даже переодеваться для поездки не стала, только накинула парадное покрывало.

Только бы у валиде никого не было, потому что видеть даже Махидевран или своего любимца Мустафу она не смогла бы, и показывать кому-то свои слезы тоже.


На счастье Хатидже Султан, валиде сидела одна, она изумилась, увидев дочь в неурочный час:

– Что-то случилось, Хатидже?

Радуясь, что сумела не плакать и никого не встретила по пути, Хатидже кивнула:

– Мне нужно поговорить наедине.

– Слушаю, доченька.

Неужели что-то с сынишкой? Бедная девочка, сколько страданий выпало на ее долю. Смерть первого мужа, смерть первого сына… Хорошо хоть с Ибрагим-пашой у них прекрасные отношения, любящий супруг единственный, кто, кроме матери, может своей любовью поддержать Хатидже.

Но матери казалось, что ее брак не столь уж счастлив, каким выглядел сначала. Понятно, молодая женщина ревнует мужа к службе, валиде даже сына просила не занимать все время Великого визиря делами, чтобы его больше оставалось для молодой жены. К счастью, Хатидже снова забеременела и родила. Инш Аллах, будет еще один сын, все наладится. Хатидже заслужила свое счастье, она так мужественно вела себя во время бунта янычар.

Убедившись, что дверь закрыта, а хезнедаруста на страже их покоя, Хатидже вместо слов просто протянула матери злополучные письма. Та приняла, настороженно косясь на дочь. Сначала читала с легкой улыбкой, которая тут же сползла с лица. Чем дальше скользили по строчкам глаза, тем мрачней становилось красивое лицо Хафсы.

Она понимала отчаяние дочери, влюбленная Хатидже получила такой удар, от которого трудно оправиться. Муж не просто изменял ей, заведя любовницу или встречаясь с кем-то, он любил эту женщину так, как не любил саму Хатидже. Чем утешить, как подобрать нужные слова, возможно ли вообще утешение?

Хафса долго гладила дочь по голове, позволяя просто выплакаться, другого не дано. Никого нельзя спасти ни от любви, ни от нелюбви. Ее не купишь, не продашь, не заслужишь и не вырвешь из сердца. Любовь сама по себе, она приходит, когда совсем не ждешь, и часто не к тому, и уходит так же – молча и неожиданно. И никто не в силах помочь.

Но если нельзя помочь из-за любви мужа к другой, то наказать за измену можно. Как посмел бывший раб, пусть и вознесенный своим благодетелем на невиданную высоту, предать сестру благодетеля?! Как посмел этот презренный человек обмануть лучшие чувства такой жены?!

Вдруг у Хафсы мелькнула та же мысль: что, если это подделка?

Она снова развернула письмо с припиской. Валиде узнала написавшую ее руку и с трудом сдержалась, чтобы тотчас не позвать Хуррем. Нет, не стоит разговаривать с ненавистной Хуррем в присутствии Хатидже, к тому же в отместку она может запросто сообщить всему гарему об измене Ибрагим-паши. Продолжая утешать дочь, валиде размышляла о том, что еще известно Хуррем, откуда у нее эти сведения…

Султан одержал блестящую победу на поле под венгерским Мохачем, не последняя роль в этой победе принадлежала Великому визирю Ибрагим-паше. Они возвращались героями. Можно ли сейчас говорить об измене?

– Хатидже, послушай меня. Аллах велик и все воздаст по заслугам и вине; если он уготовил тебе это испытание, значит, так нужно.

– Кому нужно?! Почему нужно сначала вселить в мое сердце любовь к Ибрагиму, а потом в его – любовь к другой? Чем я провинилась?

Что ответишь? Возможен ли вообще ответ?

Сердце матери обливалось кровью, но она все равно пыталась уговорить дочь:

– Хатидже, загляни в свое сердце, что в нем? Если даже после известия об измене сердце готово простить Ибрагима, значит, нужно простить.

– А если нет?

– Если нет – разводись. Но сначала удостоверься, что тебя не обманули, что это не происки против твоего мужа. А еще лучше спроси его самого, пусть честно ответит. Не спеши, дай своей боли и гневу улечься, не принимай решений во гневе. Не пиши пока Ибрагим-паше ничего, поговоришь после приезда.

– Как я смогу узнать, не обман ли это?

– Спросишь у него самого, посмотришь в глаза, они не солгут.

– Они лгут мне уже давно, если верить тому, что есть в приписке, эта женщина привезена из Египта.

– Твое право прощать или не прощать, доченька. Только тебе решать, я могу лишь утешить и разузнать все о той женщине.

Хатидже просто схватилась за это предложение:

– Узнайте, валиде! Какова она, почему Ибрагим выбрал ее?

Хафса уже пожалела о сказанном, но слово не птица, обратно силками не поймаешь. Пришлось со вздохом согласиться. Она решила пока ничего не говорить и Хуррем тоже, пусть не думает, что чего-то добилась.


К дому грека Теодора подъехала небольшая карета, скромная, но по тому, как выскочил огромный черный евнух, как услужливо помог выйти закутанной в накидку женщине, стало понятно, что приехавшая дама важная птица.

Она прошла в дом быстро, явно стараясь не привлекать ничье внимание, внутри откинула накидку и внимательно посмотрела на хозяина: