– На фиг тебе столько? – спросил как-то Пашка, который «случайно» встречался на ее пути.

– Нравится, миленькие. Пахнут хорошо.

Отвечая ему, Светлана уже ожидала, что на следующий день влюбленный Пашка подарит чуть ли не ведро. Но Соколов купил ей большой торт-мороженое и букет ландышей.

– Это что? – Светлана удивленно разглядывала коробку.

– Это лекарство от одиночества. Я где-то читал, что цветы себе покупают только одинокие женщины. Только, пожалуйста, не обожрись!

В этом поступке и в этом ответе был весь Пашка – эмоционально он был выше своих сверстников на целую голову. «Он влюблен был в меня. Долго-долго. И даже когда сделал предложение своей жене, он все еще меня любил», – Светлана не хотела возвращаться к машине, поэтому пошла дальше, вдоль Петровского парка. Раньше она старалась не вспоминать этот их разговор у центрального входа в ее библиотеку. Было что-то неловкое в его заискивающем тоне, а сама фраза прозвучала как мелкий шантаж и упрек одновременно. Мол, смотри, прогадала ты… Он почти не глядел на нее, словно стеснялся и собственной женитьбы, и того, что приехал сюда, когда уже обсуждать что-либо поздно. Светлана машинально посмотрела на его руку – тонкое обручальное кольцо как-то удивительно шло его сильным, по-спортивному корявым пальцам.

– Я женился, наверное, ты знаешь? – сказал Пашка.

– Слышала от Нинки. Поздравляю, – Светлана в нетерпении посмотрела на дверь. Во-первых, ей очень не хотелось, чтобы ее кто-нибудь здесь с ним видел («вопросами замучают!»), а во-вторых, сказать ей было нечего. Никаких особенных эмоций она не испытывала, только вежливое в этих случаях оживление. Ей было странно видеть Пашку таким напряженным и неловким, словно он приехал советоваться с ней, не совершил ли он ошибку, женившись.

Потом она вспоминала десятый, выпускной класс. Все пребывали в волнении – надо было обязательно хорошо сдать экзамены и поступить в институт. Вечеринок, прогулок, поездок на теплоходе, которые были так часты в восьмом и девятом, почти не было. Да и чувствовали все себя уже разобщенно, держа в уме вступительные экзамены и ту жизнь, которая ждет их после выпускного вечера. Светлана, подстрекаемая Нинкой, зубрила историю библиотечного дела, чтобы на вступительных поразить экзаменационную комиссию.

– Это что за «труха»? – Пашка заглянул в облезлый серый учебник. «Трухой» он называл все, что, по его мнению, не заслуживало внимания.

– Это не труха, а библиотековедение.

– Зачем?

– На вступительных нужно будет знать.

– Так ты все-таки с этой дурной Нинкой идешь в институт?

– Она не дурная, она – практичная. И институт тоже неплохой…

– Ты вполне могла бы поступить на журфак. Особенно на тележурналистику, у тебя внешность подходящая.

Говоря это, Пашка делал равнодушное лицо, как будто рассуждал о возделывании турнепса. Но Светлану обмануть нельзя было – ясно, что Пашка хочет поговорить о том, как их отношения сложатся после школы. Но она справедливо полагала, что загадывать тут нечего, и жизнь, когда исчезнет эта связующая под названием «школа», распорядится всем сама. Так и случилось – встречались они не очень часто, и инициатором всегда был Пашка. Светлане никогда не приходило в голову набрать его номер телефона. То последнее лето в год окончания школы она запомнила по запаху жасмина – куст с мелкими цветами рос неподалеку от того места, где Пашка назначил ей свидание. Как и когда стало ясно, что он в нее влюблен, она уже не помнила. То ли это был класс седьмой, когда маленький, на голову ниже ее, Соколов достал маленькую записную книжечку и со значением произнес: «А я знаю твой номер телефона!» Светлана рассеянно посмотрела на него и ничего не ответила, ее больше занимало классное дежурство, за которое она, как староста, отвечала. Потом, как водится, было швыряние в нее ластиков и пластилиновых шариков, смешки, когда она что-то не так отвечала на уроке, якобы случайные столкновения на переменах. Последняя «шкода», которую позволил себе недоросль Пашка, случилась в самом конце седьмого класса: он спрятал ее портфель в мужском туалете. Светлана, обегав всю школу, догадалась об этом только тогда, когда урок уже шел пятнадцать минут. Она спокойно зашла в пустой туалет, забрала портфель и пошла домой. В этом учебном году они больше не виделись. В восьмой класс их мальчики пришли красивыми, высокими, с тщательно культивируемыми первыми усиками. Первого сентября на линейке стояли совсем взрослые юноши, с восторгом и любопытством ожидающие открытия, которые им сулил беспокойный возраст. С первого же дня Пашка вызвался ее провожать домой. Светлана, стесняясь, шла рядом, совершенно не замечая, что поведение Пашки вызывает у одноклассников не смех, а зависть. Все они переступили тот рубеж, после которого влюбленность становилась самым главным душевным состоянием. Светлана, эмоционально неповоротливая, тяготилась его вниманием, но сказать прямо в лицо не могла. Пашка сам обо всем догадался и теперь старался встретить ее где-нибудь вне школьного двора. Так продолжалось почти два года. Его внимание к ней стало привычным, и только одна история вдруг помогла ей осознать, что Пашка вырос, и от детской влюбленности почти ничего не осталось, на смену ей пришла страсть взрослеющего мужчины.

Класс устраивал какую-то вечеринку с пирожными и чаем. Сейчас это смешно представить, но в тот раз так это и было. Понятно, угощение было не главным, а главным были танцы, которых с нетерпением ждали все – и девочки, и мальчики. Светлана помнила, как при первых звуках музыки Пашка не спеша подошел к ней и улыбаясь потянул за руку в центр. Она сделал шаг вперед, почувствовала, как крепкие руки обняли ее, а к ее телу прижалось сильное мужское тело. Совершенно инстинктивно она отстранилась, но поскольку Пашка крепко держал ее в объятиях, то получилось, что она двигается, некрасиво оттопырив таз.

Сейчас, много лет спустя, гуляя по Ленинградке, она расхохоталась: «Господи, какая же дура была! Представляю, как это все выглядело…»

Тот самый жасминовый куст, около которого состоялось их главное свидание в той жизни, был огромен. Он закрывал их от прохожих, чему Пашка был несказанно рад, а Светлана страшно нервничала. Ей казалось, что любой прохожий будет подозревать их в чем-то неприличном.

– Ну, пойдем, – тянула она Пашку за руку, но он лишь скороговоркой произнес:

– Светка, не хочешь после всех вступительных съездить в Ригу, на недельку?

– Можно, – не подумав, ответила она, чтобы хоть как-то прервать это уединение.

– Со мной, больше никого не будет?

– Почему? – она по-прежнему не могла сосредоточиться на разговоре.

– Потому, что мы будем вдвоем. Жить будем у знакомых, у них отличная квартира там, почти в центре, – последнюю фразу Пашка произнес лихо, словно это были ключевые слова.

– Пашка, не знаю.

– Ну ты же только что сказала, что «можно».

– Паш, не хочу загадывать, а вдруг экзамены не сдам, какая поездка? На работу надо будет устраиваться.

Светлана обрадовалась, что нашла серьезную отговорку и при этом не обидела друга. Ей было жалко его, но влюблена она не была и ехать никуда не хотела…

Сама того не замечая, Светлана дошла до Подъездного дворца, который всю ее жизнь назывался Академией имени Жуковского. Еще раз удивившись красоте этого здания, она повернула назад. «Интересно, правильно ли я сделала, что тогда отказалась встречаться с Пашкой? Влюблена я не была, но он был симпатичен мне. Это ведь только в молодости максимализм требует любви, в зрелости довольствуешься привязанностью, симпатией, привычкой. И это не мало». Дойдя до машины, Светлана еще раз оглянулась на яркую, шумную даже в этот поздний час улицу и, отогнав от себя страхи, села в машину и поехала домой.

Кто-то написал, что «любовь – не жилец на равнинной жизни», что в любви нет ничего статичного, ничего устраивающего и что всякое устроение любовь, наоборот, разрушает. Нащокин, который и прочитал Светлане эти слова, восхищался:

– Ты пойми, как же все верно схвачено. Любовь – она как рисунок кардиограммы: вверх-вниз, вверх-вниз. И никаких ровных линий. Ровная линия для любви, как и для сердца, – смерть.

Светлана слушала и соглашалась, как соглашалась почти во всем со своим «взрослым» мужем. Только вот верно ли, что любовь разрушает? Ей всегда казалось, что наоборот. Впрочем, своему жизненному опыту она не доверяла – он был мал. Сейчас она вспомнила эти слова и неожиданно согласилась с ними. Любовь, конечно же, разрушает. Любовь к Игорю чуть не разрушила ее, недаром сказано: «Поскреби своего любовника – и ты найдешь своего врага». Любовь Пашки к ней разрушила ее изнурительное, бессмысленное и болезненное одиночество. Только опыт позволил ей теперь понять, что любое разрушение имеет свой знак – плюс или минус. Тот же самый опыт заставлял внимательней присматриваться к тому, кого она, казалось, давно знала и кто ей был верным другом все эти годы. Она, подстегиваемая воспоминаниями, кружила по близлежащим к Боткинской больнице улицам, словно Пашка, его влюбленность в нее, их отношения стали или станут в будущем той осью, которая пройдет через ее будущее. Она сама об этом еще не думала, обращаясь больше к прошлому, которое изо всех сил старалось дать подсказку.


Однажды, приехав уже к вечеру, Светлана совершенно неожиданно застала у Пашки красивую молодую женщину. Соколова к этому времени уже перевели в одноместную комфортабельную палату с телевизором, кондиционером, отдельным санузлом. Когда Светлана вошла в палату, молодая особа сидела на единственном стуле, закинув ногу на ногу. Ноги были длинными и красивыми, незнакомка симпатичной, с немного нахальным выражением лица. «Коллега. Это, видимо, о ней говорила врач. Ну да, как же… Вот почему у вахтерши было такое ехидное лицо», – все это промелькнуло в голове Светланы, и она, стараясь не смотреть на снующего между стенным шкафом и окном Пашку, строго произнесла:

– Привет, Паш, я только на минуту – отдать витамины. – Она протянула пакет Пашке и направилась к выходу из палаты. – У тебя все нормально? – спросила она, весело улыбаясь и давая понять незнакомке, что этот вопрос не что иное, как дружеское участие.

– Да вроде, – в голосе Пашки она услышала растерянность.

– Тогда пока, созвонимся. Не дожидаясь ответа, она прикрыла за собой дверь и спокойно, чтобы нельзя было заподозрить ее в обиде, спустилась на первый этаж, стараясь незаметно проскочить мимо «бабы-бабарихи». Впрочем, последнее ей не удалось, и она все равно удостоилась негромкого язвительного «что-то вы сегодня быстро и даже не посидели». Выскочив на улицу и преодолев оживленный пятачок перед памятником основателю больницы, она уселась в машину, включила зажигание и рванула с места.

«Да вроде, – мысленно передразнила она Пашку. – Мог предупредить, что баб собрался принимать!» Не обращая внимания на звонящий мобильник, она мчалась и, не пытаясь разобраться в собственных чувствах, обвиняла Пашку во всех смертных грехах. В душе у нее бушевал пожар негодования. Что ее больше всего разозлило – молодость и красота «коллеги»? «Мне совершенно неинтересно, что у него там с этой девицей», – мысленно произносила она, и самой становилось ясно, что как раз именно это ей и интересно. «Мне он никогда не нравился!» – продолжала она и боялась себе признаться в обратном. «Нет у меня ни сил, ни времени на эти «игры»!» – резюмировала она и с ужасом представляла, что будет, если вдруг исчезнет повод видеться с Пашкой. Удачно проскочив «на зеленой волне» в противоположный конец Москвы, куда ей было совершенно не нужно, и обнаружив вокруг себя совершенно незнакомый пейзаж, Светлана вдруг опомнилась. В конце концов, она всегда знала, что рано или поздно Пашка выпишется из больницы, что они опять заживут так, как жили до этого. Бывшие одноклассники в одном городе, которых связывают общие воспоминания. Ничего больше. Светлана с ходу притормозила у какого-то кафе: «Надо успокоиться, чаю выпить, а то не доеду». В кафе она заказала кофе и сто граммов коньяка. Где-то через час, когда юный, но уже испорченный профессией официант принес ей второй кофе и третий коньяк, когда за окном зябкий город окончательно укрылся тьмой, Светлана вздохнула и призналась, что сегодня в первый раз жизни ревновала Пашку Соколова. «Интересно, с чего я так рассвирепела? Но он тоже хорош! Предупредить мог, что эта мадам его навестит!» – думала она. Девица была не только красивой, но и, что самое противное, очень молодой. Эта молодость проступила в снисходительной полуулыбке, с которой та оглядела Светлану. «А я, как назло, черт знает как одета была, и волосы опять в хвост забраны, и на ногах тоже черт знает что. Между прочим, это «черт знает, что» когда-то стоило состояние. Ладно, эта мадам понятно, что в Пашке нашла! Сама «не местная», – Светлана, недобро усмехаясь, припомнила, что девушка «экономит» на гласных, как это иногда делают жители южной России. Но остальные, что они в нем находят? Тетки у него все сплошь симпатичные, а жена так и вовсе была красавица! Сам Пашка, надо сказать, идеальной мужской красотой не отличался – коренастый, с кучерявыми волосами, смуглым лицом, зелеными глазами и чуть длинноватым носом. В школе все удивлялись тому, как он в профиль похож на «наше все». Пашку так и прозвали Пушкиным за это сходство. Соколов красавцем никогда не был, но сейчас, с возрастом, в нем проявились и солидность, и то, что называют харизмой. «Все дело, наверное, в его глазах. Они такие… такие…» – Она не смогла подобрать слова, но сердце ее вдруг сжалось, показалось на минуту, что она упускает что-то такое важное в своей жизни, что все потери и неудачи прошлых лет покажутся ерундой. Нет, Нащокин – это не ерунда. Нащокин – это было начало ее жизни, то самое начало, которое будет следовать неотступно, хотя ты этого даже и не замечаешь. Это начало уже в тебе навсегда, как бы ты ни менялась. Игорь? Ей не хотелось о нем думать. И, как это всегда бывает, в женской голове отпечатались пустяковые, но неловкие воспоминания – как она бегает по магазинам в поисках подарков для Игоря. Нет, дело было не в деньгах и времени, которые она потратила тогда. Сейчас ей казалось, что-то в этой ее влюбленности было неправильное. А как тогда это «правильное» определить? Она сейчас не знает, она только чувствует, что Пашка Соколов, привычный и «вечный», может опять исчезнуть из ее жизни. Он исчезал не раз, но тогда почему-то ее это не волновало и не огорчало. Она с легкостью подшучивала над его похождениями, увлечениями и романами. Она никогда не задумывалась над тем, что когда-то он может исчезнуть из ее жизни раз и навсегда – слишком равнодушна она к нему была, слишком легко отмахивалась от его чувств. «А есть ли сейчас это чувство?» – Светлана на мгновение замерла. Она привыкла считать, что он влюблен в нее. Так было много лет подряд. Откуда берется эта женская самоуверенность, почему она даже не допускает мысли, что Пашкина любовь к ней давно стала историей их юности и не более. Эта мысль ей показалась страшной, такой страшной, что захотелось тут же позвонить Пашке и прокричать, чтобы он не спешил, что она его тоже, наверное, любит. «Наверное, любит!» – большей глупости сказать нельзя. Светлана посмотрела в темное окно и вспомнила, что когда-то сама для себя вывела формулу любви: «Любовь – это чувство страха. Страха за того, кого любишь!» С Нащокиным это чувство было, но оно перекрывалось его доминированием, в этом браке она была слишком неопытной. В отношениях с Игорем страха не было и быть не могло. Их отношения походили на огромный бисквитный торт – много кремовых розочек, много пропитки, и все очень быстро портится. «С его победной красотой страх не подразумевался. Казалось, с ним ничего и никогда не произойдет!» – Светлана отставила рюмку с коньяком.