Все, кто видел Светлану в этот период, не могли не отметить, как она похорошела. От неуверенной, вечно «зажатой» и сомневающейся молодой женщины ничего не осталось. Светлана «расправила плечи», у нее появилась привычка громко хохотать и немного командный тон. Все подруги, бывавшие у них в гостях, заметили, что муж Светланы сама предупредительность.

– Миша, а ты не сделаешь нам чай? И принеси, пожалуйста, печенье.

Миша долго хлопотал на кухне, и через некоторое время перед остолбеневшими подругами появлялся вполне прилично сервированный поднос с чаем, печеньем и другими сладостями. Подруги в изумлении смотрели на крупного мужчину, который вопрошал:

– Светик, все нормально?

– Да, спасибо, замечательно, – бодро отвечала Светлана и как ни в чем не бывало продолжала беседу с подругой, тогда как муж бесшумно исчезал в недрах дома, словно хорошо вышколенная прислуга.

– Вот это да! – только и оставалось воскликнуть подругам.

Никто из них не знал, что в другой их жизни, настоящей, муж с женой меняются местами, причем по обоюдному согласию. Светлана «дрожала» над своим Мишей, не позволяя ему лишний раз встать. Она видела, чего стоит его работа, ценила и старалась сделать все ради комфорта мужа. Нащокину хватало мудрости и дипломатичности не замечать отрицательные свойства натуры жены.

В их семье муж-писатель не имел обыкновения зачитывать вслух отрывки из «неоконченного», не спрашивал мнения супруги о сюжетных линиях, не просил перепечатать или выправить уже написанные тексты. Он не называл ее своей музой и не срывал на ней свое раздражение, когда по той или иной причине стопорился творческий процесс. То, что он написал, Светлана могла прочесть только в уже изданной книжке или журнале. Она не только на это не обижалась, а считала это естественным и, пожалуй, единственно разумным вариантом сосуществования с творческой личностью. «До чего же смешны эти жены-соавторы! – восклицала она каждый раз, когда они возвращались с какого-нибудь светско-творческого мероприятия. Ей было неловко смотреть, как супруги вполне солидных писателей и поэтов стремились поправить или уточнить мужа, с лукавой и многозначительной улыбкой: «Уж вы-то понимаете, как тяжела эта участь, жены гения, да и гением бы он не был, кабы не я».

– Странно, что они их на помочах, как младенцев, не водят, – закатывала глаза Светлана.

Только однажды она задала вопрос, который ее мучил давно и на который мог дать ответ только человек творческий.

– Слушай, вот как ты это все сочиняешь? Как это появляется в твоем воображении?

Нащокин оторвался от какой-то книжки, которую он листал в глубокой задумчивости:

– Сам не знаю. Иногда мне кажется, что один раз мы уже жили и я просто пишу о том, что уже когда-то происходило. Ведь я пишу о том, чего сам никогда не видел, не читал и не испытывал, так откуда я это все знаю? Видимо, оттуда, из прошлой жизни. А если серьезно, я где-то читал, что творчество, в разных его ипостасях, импровизация, например, – это высшая степень свободы. Это такое состояние, которое не подлежит контролю, многие этого боятся, зажимают в себе способности. Ты знаешь, что такое джазовая импровизация?

– Я джаз не люблю.

– Не в этом дело. Речь о том, что джазовая импровизация отличный пример того, как свобода материализуется в творческие результаты. И это напрямую связано с психикой.

– Это каким же образом?

– Видишь ли, впервые с джазовой импровизацией выступил в Новом Орлеане Чарльз Болден. Это было в самом начале двадцатого века. Играл Чарльз виртуозно, тему мог развить из трех нот. Только вся проблема в том, что он был психопатом в самом прямом смысле слова. На людей кидался. Он и помер-то в психбольнице. Так вот врачи считали, что его способности к импровизации обусловлены незнанием нотной грамоты и расстроенным рассудком. А потому он ноты основной темы расставлял, как ему заблагорассудится, неправильно. Но поскольку в каждом произведении существует своя определенная стройность – импровизация была неправильной копией самого музыкального произведения.

– Сложно как-то это. Сам придумал эту теорию?

– Да что ты – в Штатах целые институты работают над ответом на твой вопрос. Но, если честно, мне ближе всего определение, которое дал одни психиатр: «Творчество – это подконтрольный мне вид сумасшествия». По-моему, очень правильно.

Нащокин в глубине души был так благодарен ей за правильную позицию невмешательства в его творчество, что даже написал повесть о жене художника и посвятил ее Светлане.

– Ты даже не представляешь, как ты много для меня сделала, избавив от мелочной женской опеки.

Светлане были приятны эти слова.

Нащокин наедине с собой суеверно думал о том, что эта случайная встреча и разбитая бутылка шампанского сделали его не только счастливым мужчиной, но и счастливым творцом. Он, с детства мечтающий стать писателем, за всю свою жизнь не имел и двух часов свободного времени для творчества – все время зарабатывал деньги. И только с появлением Светланы Нащокин почувствовал себя полным идей, творческой свободы и куража. «Умница она у меня, – думал он, наблюдая из окна кабинета, как жена возится в саду, – но садовод из нее – никакой».

Самые лучшие минуты у четы Нащокиных случались тогда, когда Михаил Семенович заканчивал очередное произведение. Он выходил во двор, минут двадцать неуклюже бегал с Кубиком наперегонки, пытаясь вытащить из пасти собаки старый облезлый мяч. Потом усталый садился на крыльцо, а если дело происходило зимой, вваливался прямо в снежных валенках в гостиную и теребил Светлану:

– Собирайся, поедем куда-нибудь. Пообедать и покататься.

Светлана наряжалась, они обедали в ресторане, а потом садились и ехали куда глаза глядят. Они рассказывали друг другу истории, делились впечатлениями прошедших дней. В эти минуты они как бы обретали заново друг друга. В то время, когда Нащокин писал, он почти не обращал ни на что внимание, и теперь Светлане было приятно в деталях рассказывать ему домашние новости, делиться проблемами их фирмы, сплетничать о подружках. Так однажды за разговорами они не заметили, как доехали чуть ли не до самой Твери. Поворачивать назад было поздно, решили заночевать в жуткой местной гостинице, но были счастливы от этого приключения.

Когда близкая подруга Нина спрашивала: «Ну, как у вас в постели?» – Светлана задумывалась, а потом обескураживающе откровенно отвечала:

– Наверное, замечательно. Мне ведь не с чем сравнивать.

– Так у тебя и любовника нет? – в ужасе интересовалась подруга.

– Нет. Когда мне его заводить? А главное, зачем?

Светлана в силу своей сдержанности и смущения не могла рассказать Нинке, что удовольствие, которое она получает от близости с мужем, заставляет ее порой так стонать, что кошки прячутся на первом этаже, а Кубик встревоженно прыгает около двери их спальни.

– Ну, впусти своего охранника в спальню, – говорила она, отдышавшись, Нащокину, – а то ведь дверь сгрызет вместе с латунной ручкой.

На жену Михаил Семенович молился. Вся история их знакомства теперь обросла в его воспоминаниях деталями почти мистического значения.

– Ты несла шампанское. Я его разбил – это уже знак, – говорил он ей.

– Господи, Миша, да какой такой знак! Ты же бешеный становишься, когда не выходит по-твоему. Тебе Юлька отказалась выдать журналы, вот и разбил шампанское. Но ты быстро остываешь, поэтому и пришел извиняться.

– А то, что именно ты несла это шампанское? Могла бы эта твоя мымра пойти в магазин.

– Ну да. Конечно, могла и она, – соглашалась Светлана, а сама думала, что вот это как раз не случайность. Только такая безотказная дура, как она, всегда ходила в магазин.

О том, что произошло в их первую ночь, Нащокин никогда не говорил. Светлана была благодарна ему и, часто поймав его полный нежности взгляд, думала, что ей в жизни очень повезло. Знакомые, друзья, ее подруги и бывшие коллеги сошлись во мнении, что семья удалась на славу. Подруга Нина, понаблюдав как-то за ними в течение длинных выходных, заметила:

– Да, это счастье, когда муж настолько занят собой и своими делами. А то ведь и сами ни фига не делают, и другим жизни не дают.

Нина знала, о чем говорила – ее жизнь круто поменялась после развода с крайне несдержанным состоятельным мужем. Над ней и детьми висела угроза суда. Муж, следуя последней российской моде, пытался лишить ее родительских прав.

У Нащокина и Светы не получалось только с детьми. В чем или в ком была проблема, они выяснять не стали, решили, что пусть все идет, как идет, а там будет видно…

…В тот самый день Светлана ругалась в цехе с печатником Прокопенко:

– Светлана Леонидовна, пом там, пом сям, краска-то раскатывается так, – и Прокопенко делал широкий жест правой рукой, как будто бы сеял пшеницу.

– Дорогой Алексей Игнатьевич, дело не в том, как краска раскатывается. Причем она раскатывается вовсе не так, но это уже неважно. А дело в том, что оттенок зеленого не соответствует нашему фирменному цвету. Почему вы не заказали готовую краску? Ее бы замешали по понтону, привезли, а вы бы только вылили кипсейку.

Услышав от утонченной дамочки такие правильные полиграфические термины, Прокопенко лишь про себя пробурчал:

– Кипсейку даже знает, пом там, пом сям.

– Вы сэкономили, а в результате дороже вышло – тираж-то перепечатывать надо.

В разгар их спора в цехе появилась секретарь Тина.

– Светлана Леонидовна, вас там к телефону, городскому, очень срочно!

Светлана только отмахнулась, но Тина так отвела взгляд, что у Никольской забилось сердце, и, бросив Прокопенко вместе с загубленным тиражом, она помчалась наверх.

Звонили из Боткинской больницы, куда с сердечным приступом привезли Нащокина. Спасти его не удалось, и врач звонил, чтобы известить жену о происшедшем.

Пока она, поддерживаемая Тиной, ждала в приемном покое врача, пока оформлялись многочисленные бумаги, в ее голове была только одна идиотская мысль: «На поминки надо приготовить мясо под майонезом. Это легче всего и проще, когда соберется столько людей». Почему она думала о мясе, почему не пыталась запомнить каждую черточку любимого лица, почему не приходила в ужас от случившегося, пожалуй, не смог бы объяснить самый мудрый психоаналитик. Но факт остается фактом, в голове была одна мысль о мясе под майонезом. За этот рецепт она ухватилась как за сильнодействующее успокоительное. Чтобы не сойти с ума, чтобы не заорать во весь голос, чтобы не упасть здесь же, в больнице, на этот выложенный старой метлахской плиткой пол. Ей что-то говорила примчавшаяся в больницу Нина. Слова подруги проходили сквозь нее, не задевая ни мозг, ни душу. Светлана озиралась по сторонам, пытаясь ухватить взглядом корпуса больницы, прохожих, деревья, улицу, дома, но глаза тоже ничего не видели, как ничего не чувствовала замершая от растерянности душа. Чуть позже она увидела Пашку Соколова. Тот бежал от главных ворот больницы навстречу им с Ниной.

– Пашка, – только и смогла наконец произнести Светлана.

Пашка прижал ее к себе так, что ей стало больно, но в его объятиях она наконец обмякла и расплакалась.

Никакое мясо под майонезом никто, конечно, не готовил. И похороны, и поминки быстро и четко организовали Пашка и компаньон Нащокина. За Светланой все эти дни тенью следовали Нина и секретарь Тина.

Когда все закончилось, Пашка Соколов перевез ее к себе в дом. Его жена Люда, действительно как две капли воды похожая на саму Светлану, окружила ее заботой и вниманием.

– Паш, я поеду к себе. – Светлана каждый вечер произносила эти слова, молясь, чтобы он не отпустил ее. Она плохо себе представляла, что можно делать дома одной, без вечно стучащего по клавиатуре мужа. Без разбросанных листов бумаги со множеством пометок, без пустых чашек, которые Нащокин вечно оставлял на полу перед диваном. «Что теперь я буду делать? И что будет с Кубиком». – Светлане хотелось прижать к себе это колченогого пса, который даже не подозревал о кончине хозяина.

Пашка разрешил ей уехать только через две недели, когда стал уверен, что Светлана немного пришла в себя. Она сам ее отвез домой, заполнил продуктами холодильник, проверил отопление, запоры на окнах, погулял с Кубиком и, оставив на всякий случай все свои телефоны, уехал. Светлана прошлась по комнатам, посидела в кабинете мужа, зачем-то заглянула в кладовку и поняла, что делать она ничего не может. «Домашние дела подождут», – подумала она, и в этот момент раздался телефонный звонок.

– Да, я слушаю.

– Это Алина. Когда мы можем с вами встретиться?

Бывшая жена Нащокина на похоронах не присутствовала – не успела прилететь из-за границы. Дочка на кладбище приехала, но на поминках Светлана ее не видела.

– Мы можем встретиться с вами в любой момент, – Никольская понимала, что должна рассказать Алине о том, что произошло, чего бы это ей ни стоило. Бывшая жена, прожившая с ним много лет (и не столь уж важно, как они прожили эти годы и как расстались), мать его ребенка.