— Ничего, — ответил он, садясь с тем отрешенно-небрежным видом, который у подростков часто означает «догадайся сама».

— Сегодня что-то было не так?

— Нет.

Он выложил себе на тарелку горку мяса с овощами, затем, избегая ее взгляда, передал ей коробку.

Моника тоже наполнила тарелку и заговорила, только когда Кент начал есть.

— Ты скучаешь по своим друзьям? В ответ он пожал плечами.

— Скучаешь, ведь правда?

— Не надо об этом, ма.

— Почему? Я твоя мать. Если ты не можешь поделиться со мной, то с кем тогда можешь? — Кент продолжал есть, не поднимая глаз, и тогда она накрыла его левую руку своей ладонью и тихо спросила: — Знаешь, что родителям неприятнее всего слышать от детей? Вот этот ответ: «Ничего», когда понимаешь, что что-то происходит. Почему ты не хочешь рассказать мне?

Он резко встал, задев свой стул, и отправился на кухню, чтобы налить себе стакан молока.

— Тебе принести? — спросил он Монику.

— Да, пожалуйста.

Она не сводила с сына глаз, пока тот наливал молоко, нес стаканы и снова усаживался на свое место. Выпив молока, Кент поставил стакан на салфетку.

— Я сегодня познакомился с очень милой девочкой… Она оказалась дочкой мистера Гарднера. Она провела со мной экскурсию по школе — и знаешь, как бывает, когда знакомишься с кем-нибудь, то задаешь друг другу вопросы, чтобы не казаться невежливым. Она спросила, собираюсь ли я поступать в колледж, а я ответил, что хочу быть инженером, как моя мама. Слово за слово, и скоро она спросила, кто мой отец.

Вилка Моники замерла в воздухе над тарелкой. Мать Кента перестала жевать и с тревогой смотрела на сына. Похоже было, что ей с трудом удалось проглотить пищу.

Кент продолжал говорить, глядя в тарелку.

— Я уже давно не менял школы и не знакомился с новыми ребятами и вроде бы забыл, как трудно отвечать, когда меня спрашивают об отце.

Теперь Моника, казалось, полностью сосредоточилась на ужине. Кент решил, что она обдумывает, как избежать этой темы. Но тут она спокойно спросила:

— И что же заинтересовало твою новую знакомую?

— Точно не помню, вроде бы, кто мой отец по профессии. Но в этот раз мне почему-то было очень трудно признаться, что у меня нет отца. И она почувствовала себя очень неловко из-за того, что спросила.

Моника положила вилку, вытерла рот, взяла стакан с молоком, но, вместо того чтобы пить, замерла, глядя в окно.

Кент сказал:

— Кажется, ты не хочешь, чтобы я выспрашивал о нем, правда?

— Да, не хочу.

— Почему?

Она взглянула на сына.

— А почему вдруг сейчас?

— Не знаю. По многим причинам. Потому что мне уже семнадцать лет, и меня это как-то стало волновать. Потому что мы вернулись в Миннесоту, где ты жила, когда я появился на свет. Он ведь здешний, правда?

Моника, вздохнув, снова повернулась к окну, но ничего не ответила.

— Ведь так?

— Да, но он женат, и у него семья.

— Он знает обо мне?

Она поднялась с места, прихватив посуду. Кент пошел за ней к раковине, продолжая настаивать:

— Ну, ма, я же имею право знать! Он слышал обо мне? Моя тарелку под струей воды, она ответила:

— Когда ты родился, я ничего ему не сообщила.

— Значит, если он сейчас обо мне узнает, то я доставлю ему только неудобства, так?

Моника повернулась к сыну.

— Кент, я люблю тебя. Я так хотела, чтобы ты у меня был, с того самого момента, когда узнала, что беременна. Беременность мне нисколько не помешала. Я продолжала работать, стремиться к своей цели, и была счастлива, что делаю это все ради тебя. Разве тебе этого недостаточно? Разве я была плохой матерью?

— Дело не в этом. А в том, что если где-то здесь, в городе, живет мой отец, то, может быть, нам пора познакомиться.

— Нет! — выкрикнула она.

В наступившей тишине сын смотрел на мать, его лицо горело.

Поняв свою ошибку, Моника крепко зажала рот рукой. В ее глазах появились слезы.

— Пожалуйста, Кент, — умоляюще проговорила она, — не сейчас.

— Почему не сейчас?

— Потому что.

— Мама, что ты говоришь, — уже спокойнее и так, словно он был взрослее, сказал Кент.

— Сейчас неподходящее время для нас обоих. Ты… ну, посмотри, переезд в другой город, новая школа, новые знакомства… и всем этим надо заниматься сразу. Зачем нагружать себя еще одной проблемой.

— Неужели ты думала, что я никогда не буду тебя расспрашивать ма?

— Не знаю, не думала. Я просто… Я, наверное… ну, может быть, когда ты вырастешь и решишь обзавестись своими собственными детьми, может, тогда.

Вопросительно глядя на нее карими глазами, Кент произнес:

— Вы не поддерживали связь после того, как я родился?

— Нет.

— Но он сейчас здесь живет?

— Да… да, кажется.

— Ты его уже видела?

Моника впервые в жизни солгала своему сыну.

— Нет.

Он серьезно смотрел на нее, обдумывая что-то. Потом тихо сказал:

— Ма, я хочу его знать.

Вопреки всем своим намерениям, она понимала, что у сына есть такое право. Кроме того, казалось, будто сама судьба свела его с отцом для того, чтобы им не удалось избежать знакомства. Может быть, нечто неотвратимое толкало их друг к другу, перемещая какие-то протоны и нейтроны в атмосфере и пробуждая шестое чувство Кента, когда он был рядом с Томом? Или голос крови обладает такой силой, что будит дремлющую способность передавать мысли на расстоянии? Если нет, то почему Кент спрашивает об отце именно сейчас?

— Кент, я пока не могу тебе всего рассказать. Пожалуйста, смирись с этим на время.

— Но, мама…

— Нет! Не сейчас! Я не говорю, что буду всегда скрывать от тебя правду. Но ты должен доверять мне. Сейчас не время.

Она видела, как окаменело лицо сына, потом он, резко развернувшись, вышел из кухни и направился в свою комнату.

Он хлопнул дверью, презрев годами повторяемое правило о том, что нельзя хлопать дверями, затем бросился на кровать, заложил руки под голову. Глазами, полными злых слез, Кент уставился в потолок.

Она не имеет права утаивать это от него! Никакого! Он тоже личность! И появился на свет от двух людей, и то, каким он стал, что чувствует и на что надеется, о чем мечтает, — передалось к нему от обоих родителей. Все знают, от кого они родились, кроме него! Это несправедливо! И она, конечно, все понимает, иначе ворвалась бы сюда и устроила ему нагоняй за хлопанье дверью.

Всю жизнь она прилагала невероятные усилия, чтобы восполнить для него отсутствие отца, и он всю жизнь притворялся, что прекрасно без него обходится. Но это было неправдой, и теперь Кент хочет узнать все. Мать росла в полной семье, и не знала, как себя чувствуешь, когда в начальной школе все рисуют свою семью, а на его картинке — всего двое. Она не понимает, каково ему было стоять среди мальчишек и слушать их рассказы о том, как кому-то папа починил руль на велосипеде, или брал с собой на рыбалку, или учил стрелять из настоящего ружья. Кент вспомнил, что когда они жили в Айове, там был один мальчик по имени Бобби Янковски, так его отец делал для сына буквально все. Он учил Бобби играть в бейсбол, брал его в походы, помог ему собрать автомобильчик с дистанционным управлением и организовал гонки. А в один чудесный зимний день, когда школу закрыли из-за пурги, отец Бобби построил двухэтажную снежную крепость с лестницей, окнами из прочного пластика и мебелью из спрессованного снега. Он вынес фонарь и разрешил мальчикам играть даже после того, как стемнело, а когда они спросили, можно ли переночевать в крепости в спальных мешках, он ответил: можно. Все ребята предприняли попытку заснуть там и, конечно, через час уже разбежались по домам, но Моника категорически запретила Кенту даже и думать о такой ночевке. После этого он надолго уверился в мысли, что, будь у него отец, он разрешил бы ему провести ночь в крепости. Сейчас, когда он вырос, то понял, что родители всех тех мальчишек прекрасно знали — их дети не продержатся на морозе и часа, но сама возможность участвовать в приключении, пусть даже на недолгое время, — вот чего так не хватало Кенту.

Бобби Янковски, самый счастливый мальчишка из всех, кого Кент когда-либо знал.

А сегодня эта девочка, Челси.

Когда ее отец, знакомя их, приобнял дочь и позже, когда она сказала, как им гордится, потому что все ее друзья считают его справедливым человеком, — нет, мама и представить не может, какую бурю эмоций это вызвало в Кенте. Сильнее всего была почти болезненная тоска, смешанная с сожалением, потом гнев и твердая решимость выяснить, кто его отец, и познакомиться с ним.

И он так и поступит, несмотря ни на что.

Уэсли Гарднер водил «форд»-пикап, который за девять лет своего существования наездил более восьмидесяти тысяч миль, носил мешковатые брюки со вздутыми коленями и грязную синюю фуражку. Питался он в основном дичью и пучеглазыми щуками, любил хлебнуть пивка перед ужином, и его появление в доме Тома всегда вызывало улыбки на лицах его внуков.

— Привет, дедуль! — радостно пропела Челси, когда дед обнял ее.

— Привет, сурки.

Она потянулась, чтобы поправить съехавшие на левую сторону очки в серебряной оправе на носу деда.

— У тебя опять очки перекосились, дедуль, и что мне с тобой делать?

Сняв очки, он швырнул их на кухонный стол, где, стукнувшись о кастрюльки, они и замерли с поднятыми вверх дужками.

— Да ну их, они всегда беспокоят тебя больше, чем меня. Робби, смотри-ка, что я вам привез. — Уэсли передал внуку пластиковый мешок с длинным куском белого мяса. — Пучеглазая. Мы ее пожарим в тесте, как ты любишь.

— Щука. Превосходно. Как они, хорошо клюют?

— Поймал вот эту, вчера на перекате. Фунта на четыре. Думал, ты на этой неделе приедешь порыбачить со мной.

— Я хотел, но у нас каждый день, кроме сегодняшнего, тренировки по футболу.

— Ну так что, побьете Блэйн в этом году или нет? Команда старшеклассников школы Блэйн была противником «Сенаторов» Хамфри.

— Постараемся.

— Да, уж вы постарайтесь, а то я заключил пари с Клайдом.

Клайд был братом Уэсли, и жили они рядом, на Орлином озере, в тех самых хижинах, которые построили, еще когда были молодыми женатыми мужчинами. Сейчас они оба овдовели и проводили вечера если не за рыбалкой, то сидя на крылечке и глядя на воду.

— Челси, принеси из машины помидоры, и еще я привез немного молодой картошки. Сегодня утром выкопал на первом холме, и выглядит она совсем неплохо. Приготовим себе ужин, которому и король позавидовал бы.

На кухне появился Том с матерчатой сумкой и чемоданчиком.

— Привет, папа.

— Ну, разве не Ромео? — Старик с улыбкой взглянул на вошедшую за Томом Клэр. — А вот и Джульетта.

Клэр чмокнула Уэсли в щеку.

— Здравствуй, папа.

— Куда это вы, голубки, собрались?

— В Дулут.

— Ну что ж, ни о чем не волнуйтесь, здесь все будет в порядке. Уж я пригляжу за этими двумя. — Детям он сказал: — Помню, еще когда ваша бабушка была жива, мы с ней отправились на север от Дулута, тогда как раз шла корюшка, и шла так густо, что мы вычерпывали ее из речки тазом. Никогда больше не было так много корюшки. Ваша бабушка не очень-то ее любила, а чистить так и вовсе ненавидела, но она была славная женщина и не отказывалась поехать со мной. Мы поставили палатку на ночь, а утром, когда я встал и сунул ногу в ботинок, там что-то затрепыхалось. Она, оказывается, подложила по паре корюшек в мои ботинки, а когда рыбки начали трепыхаться, я с испугу отшвырнул башмак так, что корюшка вылетела, а ваша бабушка расхохоталась. — Старик улыбнулся своим воспоминаниям. — Да, ваша бабушка, она была славной женщиной. Знала, как любую тяжелую работу превратить в забаву, а эта ловля корюшки, уж поверьте мне, была ужасно тяжелой работой.

Отнеся вещи в машину, Том снова зашел на кухню.

— Папа, ты снова рассказываешь эту старую историю про корюшку и башмак?

— Не тебе, не тебе. Ты отправляйся и оставь нас втроем, чтобы мы могли без помех жарить рыбу. Робби, у меня в машине шесть баночек пива. Пойди, поставь их в холодильник, но одна пусть останется, замешаем на ней тесто.

— Хорошо, дедушка.

— Ну что ж, мы с мамой собрались. — С этими словами Том двинулся к автомобилю, и вся семья за ним. Здесь они с отцом обнялись на прощание. Это было настоящее крепкое мужское объятие, с похлопыванием по спине. — Спасибо, что согласился посидеть с детьми.

— Ты что, шутишь? Жаль, что мне так редко это удается. Я с ними просто молодею. Хорошо отдохни со своей невестой.

— Ладно.

— И, Клэр, — добавил Уэсли, — если он будет плохо себя вести, засунь ему в ботинок рыбу. Мужу надо время от времени напоминать, какая у него славная жена.

Тому для этого не нужна была рыбка в башмаке. Он знал, каким сокровищем обладал, и, вспомнив былую галантность, придержал для нее дверцу автомобиля.

— Ух ты! — Клэр проскользнула в машину. — Мне наше путешествие уже нравится.