Сердце старика подпрыгнуло, как рыба на столе.

— Ой, сынок… — Оставив рыбу, он принялся мыть руки в ведре, не сводя глаз с Тома. Потом вытер их о штаны и положил одну на плечо сына. — Как стыдно. Просто позорище. Это только что случилось?

Том кивнул.

— Сегодня утром. Где-то час назад мы сказали детям, потом я собрал вещи и уехал.

Уэсли, сжав плечо сына, оперся на него — ему тоже была нужна поддержка. Ай-яй-яй, он так любил Клэр. Она была лучшей женой для Тома и лучшей матерью его детей.

— Это, наверное, из-за той женщины и твоего парнишки, Кента.

Том слегка кивнул, все еще не сводя глаз с озерной глади.

— Она никак не может меня простить.

— Стыд и срам. Как повели себя дети?

— Челси плакала, Робби старался сдержаться.

— Это понятно. Слишком быстро все произошло.

— И не говори. Еще месяц назад я и понятия не имел о Кенте Аренсе, а его мать вообще забыл.

Уэсли шумно и печально вздохнул.

— Ох ты, черт… — Ему было обидно за сына и за всех них. Потом сказал: — Ужасно тяжелая это штука, когда разваливается семья.

Том ничего не ответил.

— Тебе, наверное, негде остановиться. Можешь поселиться в своей старой комнате.

— А ты не против?

— Ты что? Для чего тогда нужен отец, только для счастливых времен? Пошли, я поищу для тебя какое-нибудь постельное белье.

— А как же рыба?

— Займусь ею попозже.

— Ну зачем же два раза подниматься по ступенькам, давай, я помогу тебе.

Уэсли дочистил рыбу, а Том помыл ее в ведре и зарыл потроха. Потом они вместе пошли в хижину, сын нес ведерко, а отец — удочку и коробку с рыболовными принадлежностями. Теперь, когда они оба немного успокоились, Том говорил тише:

— Я надеялся, что ты позволишь мне остаться. По правде говоря, даже захватил простыни и наволочки из дома.

Вскоре машина была разгружена, кровать постелена, и Гарднеры принялись за обед, состоящий из рыбы, нарезанных помидоров с сахаром, и толстых, аппетитных ломтиков огурца в уксусе и с луком, которые они ели с ржаным хлебом, намазанным маслом. И хотя Том думал, что он слишком вымотан эмоционально, чтобы есть, тем не менее обед он уничтожал с большим аппетитом. Возможно, этому способствовала простая пища или то, что обед он делил с отцом, который обладал незамысловатым вкусом. А может быть, ему просто хотелось вернуть то время, когда он был еще мальчишкой, не знающим, что такое жизненные тревоги. Простая еда, вроде той, что готовила его мать, помогала ему в этом.

Посередине обеда явился дядя Клайд. Ему было никак не меньше восьмидесяти. Не глядя на дверь, Уэсли спросил:

— Ну и как там дела в борделе?

— Шлюхи уже не те, что раньше. — Клайд без приглашения сел за стол.

— Это точно. Раньше они были молоденькие и хорошенькие. А теперь на нас, хрычей старых, обращают внимание только те, которым за шестьдесят, и похожи они на сушеные грибы. А ты уверен, что был в борделе?

— Ты хочешь сказать, что я вру?

— Ничего подобного. Я только согласился с тобой, что шлюхи уже не те.

— Ты-то откуда знаешь? Ты в жизни их не посещал.

— Я и докторов никогда не посещал, кроме того случая, когда меня укусил бычок и я занес в палец какую-то инфекцию. А ты когда-нибудь был у доктора, а, Клайд?

— Нет, не был!

— Тогда откуда ты узнал, что у тебя высокое давление, и где взял рецепт на те пилюли, из-за которых и ездил сегодня в город?

— Я не говорил, что у меня высокое давление. Это ты так решил.

— Значит, оно у тебя низкое?

— Не низкое и не высокое. Оно как раз такое, как надо. У меня все как раз такое, как надо, так сказала та шлюшка в борделе, от которой я вышел не больше часа назад.

— Она это сказала до или после, как перестала хохотать?

— Уэсли, мальчик мой, послушай-ка меня. — Клайд помахал вилкой перед носом у брата, хитро усмехаясь. — Она не хохотала, а улыбалась, и я скажу тебе, что заставило ее улыбаться. Мужчина с опытом, вот что.

Уэсли по-прежнему смотрел в тарелку.

— Ты когда-нибудь еще слышал такую ерунду? — спросил он у помидорного сока, а потом промокнул его последним кусочком хлеба, который съел. — Заявляется сюда, поедает мою рыбу и последние огурцы с помидорами из моего огорода, да еще и уверяет, будто его краник до сих пор работает.

— Не просто работает, а бьет ключом! — расхвастался старый чудак. — Поэтому девки в борделе и улыбались.

В таком духе они и продолжали, стараясь для Тома. Уэсли и Клайд не менялись. Братья бахвалились друг перед другом и подначивали один другого с тех пор, как Том себя помнил, а поводом для них могло послужить что угодно. Наконец он сказал:

— Ладно, папа, дяде Клайду можно рассказать.

Старики замолчали. Наступившая тишина казалась неестественной после их забавной болтовни.

— Наверное, ты прав. Ему можно рассказать. — Уэсли откинулся на стуле, сразу став серьезным. — Том оставил Клэр. Он немного поживет у меня.

Клайд был ошарашен.

— Не может быть.

— Мне пришлось так поступить. — И Том рассказал старикам обо всем. Еще до того, как закончил, он ощутил острую боль, пронзающую желудок.

Потом целый день он почти ничего не делал, охваченный непривычным для него приступом лени. Он лежал на кровати, пытаясь заснуть, и, закинув руки за голову, глазел в потолок, разглядывая дохлых мух в абажуре. Или сидел в кресле на причале, скрестив ноги и сплетя пальцы рук, и так долго смотрел на воду, что Уэсли пришел узнать, все ли с ним в порядке. Когда отец спросил, не хочет ли он ужинать, Том ответил — нет. Тот же ответ последовал на предложение посмотреть телевизор, или сыграть в карты, или разгадать кроссворд. Том всегда считал себя энергичным человеком. А сейчас, ощущая упадок жизненных сил и настроения, он задумался, как сможет целый день посвящать себя работе.

Теперешнее жилье тоже его не радовало. Когда Том только появился в хижине, им овладела ностальгия, но, поселившись в комнате с продавленной кроватью и дряхлой мебелью, с трещинами в потолке, из которых сочился слабый запах мышиного помета с чердака, он не мог не сравнивать этот дом с тем, который только что оставил. Сейчас он в полной мере осознавал, чего лишится, если они с Клэр расстанутся навсегда, — всего, что они построили, купили и нажили, — это будет поделено или продано. Их уютный дом со всеми удобствами, любимые кресла, веранда, которую они пристроили пять лет назад, двор, так тщательно им обработанный, его гараж со всеми инструментами на полках, музыкальный центр, кассеты, пластинки и компакт-диски с любимыми песнями, приобретенные за всю совместную жизнь. Если они разведутся, то придется все это делить — не только собственность и банковский счет, но, может быть, даже и детей. Том закрыл глаза при мысли об этом. Так не должно случиться, только не с теми, кто старался сохранить свой брак, как они с Клэр. Господи, он не хотел становиться холостяком, одиноким, ненужным. Он хотел посвятить себя жене и семье. В 21.15 Том позвонил домой. Робби поднял трубку.

— Как у вас там дела? — спросил старший Гарднер.

— Паршиво.

Том не ожидал такого ответа. Почему-то он считал, что Робби в любой ситуации не станет поддаваться печали и будет продолжать шутить.

— Я знаю, — хрипло сказал он и, помолчав, спросил: — Как Челси?

— Ни с кем не разговаривает.

— А мама?

— По-моему, она сошла с ума. Зачем она так поступает?

— Я могу с ней поговорить?

— Она у Руфи.

— У Руфи. — Небось наговаривает там на мужа и купается в похвалах за то, что вышвырнула его прочь. Том вздохнул. — Ну ладно, передай ей, что я звонил, хорошо? Просто хотел проверить, все ли в порядке.

— Ладно, передам.

— Ты сегодня куда-нибудь идешь?

— Не-а.

— И это в субботу?

— Нет настроения, па. Том все понимал.

— Да, я знаю. Ну, тогда поспи. Вчера ты не выспался.

— Ага, хорошо.

— Ладно, увидимся завтра в церкви.

— Да, там.

— И передай Челси, что я ее люблю. И тебя тоже.

— Передам. Мы тоже тебя любим, папа.

— Ну, тогда спокойной ночи.

— Спо… — Голос у Робби сорвался, он откашлялся и сказал: — Спокойной ночи, па.

Повесив трубку, Том еще некоторое время смотрел на аппарат. Как это печально, желать спокойной ночи собственным детям по телефону. Приступ ярости охватил его, оживив после мертвящего спокойствия, в котором он пребывал весь день. Что Клэр думает и какого черта она так с ними поступает? Весь вечер чувства Тома резко менялись — от покорности судьбе до гнева, от обиды и вины до растерянности и беспомощности. Иногда он вскакивал на ноги, словно Клэр была в комнате, и представлял себе, как бы он бросил обвинения ей в лицо, убеждая самого себя, что не сделал ничего дурного, поскольку поклялся ей в верности, а за проступок, совершенный до этого, она могла бы простить его.

Проклятие, Клэр, ты не имеешь права так поступать! К сожалению, имеет. И уже поступила.

Спал он плохо, а поутру его ожидала безрадостная перспектива принятия душа в жестяной кабинке с заляпанными мылом пластмассовыми занавесками и липкими стенами. Том с пониманием относился к неряшливости отца после того, как умерла мать, но, возможно, теперь, раз ему придется здесь жить, стоит поговорить со стариком об этом. Брюки и пиджак Тома были помяты, поскольку пролежали всю ночь в крохотном шкафчике за дымовой трубой. Когда он спросил, где утюг, то получил ископаемый агрегат с забитыми дегтем дырочками для пара. То, в каком состоянии он обнаружил гладильную доску, заставило его сжать зубы, но не отказаться от своих намерений. Том был слишком взволнован предстоящей встречей с Клэр и детьми в церкви, чтобы жаловаться.

К его разочарованию, их там не оказалось. Разозленный, он позвонил домой и спросил:

— Клэр, что ты пытаешься доказать? Почему вы не были в церкви?

— Дети устали, поэтому я позволила им поспать до более поздней службы.

Чета Гарднеров поругалась, что еще больше расстроило их обоих и испортило весь день.

В понедельник Том опять извлек свои вещи в совершенно измятом виде и опять безрезультатно пытался их выгладить проржавевшим утюгом. Глядя в зеркало перед тем, как ехать в школу, он безуспешно разглаживал ладонью полу пиджака. Наконец, пробормотав: «Вот дерьмо», он выскочил из хижины, про себя ругая отца за то, что тот живет, как на свалке. В автомобиле, оставленном у дома, запотели стекла, а переднее стекло надо было отскребать от инея. В машине скребка не было, бумажных салфеток у старика тоже не нашлось. Том раздражался все больше и больше, он уже опаздывал в школу, а тут еще пришлось искать какую-нибудь ветошь. Уже в пути он думал о том, что скоро ударят морозы и ему придется отскребать окна каждое утро. Теперь он понимал, почему, по словам других, заканчивались неудачей любые попытки взрослых детей, уже поживших самостоятельно, вернуться к своим родителям.

В школе он на пять минут опоздал на еженедельное совещание, проводимое по понедельникам. Попытался привлечь к себе внимание Клэр, не будучи уверен в успехе. Когда он с отчаянием и желанием быть замеченным посмотрел на нее, то в ответ не получил ничего. Им удалось дотянуть до конца совещания, не обменявшись ни словом, но у Тома опять расстроился желудок. Он забежал в медпункт и выпросил какое-то лекарство, которое проглотил в спешке, потому что уже начали прибывать школьные автобусы, и самым ужасным для него было бы сейчас разминуться с Челси и не встретить ее в дверях. Робби всегда приезжал раньше и тренировался в спортзале, так что он уже наверняка где-то в школе.

Спеша по главному коридору, Том испугался, что уже пропустил дочь. Но нет, вот она подходит к зданию, и Робби рядом с ней. Сердце Тома было готово разорваться на части. Дети направились прямо к отцу, они как будто тоже нуждались в контакте. Их лица были печальны. Том ощутил боль в сердце и страх — те же самые чувства, о которых он столько раз слышал от своих учеников, чьи семьи рушились из-за развода. Такое большое количество печальных историй — он был знаком с ними, как педагог, но никогда не думал, что станет участником одной из них. Они с Челси обнялись, прямо тут, в коридоре, среди спешащих мимо ребят, и почувствовали себя беспомощными жертвами жестокости Клэр. В глазах у них защипало. Том, освободившись, ухватил Робби за руку. — Давайте на минутку зайдем ко мне в кабинет.

— Я не могу, па, — старательно моргая, чтобы удержать слезы, сказала Челси. — Я за выходные не сделала домашнее задание, и теперь мне надо быстренько что-нибудь написать к первому уроку.

Том повернулся к сыну.

— А ты? Сделал уроки?

— Нам ничего не задавали.

— А как же тренировка? Разве ты не качаешься обычно перед занятиями?

Робби отвел взгляд.

— Сегодня неохота.

Тому совсем не хотелось их сейчас отчитывать, но они с Клэр расстались не более сорока восьми часов назад, а дети уже проявляли типичное разгильдяйство отпрысков разведенных родителей.