К четвергу у меня по-прежнему не было ничего красного.

Погода была дождливой и душной, и мы с Карен готовили еду в передвижной библиотеке. Учебный год подошел к концу, но мы ездили по молодежным центрам и лагерям во время летних каникул, мы уже сделали три остановки, и планировали еще пять после обеда.

— Глянь-ка, — сказала Карен, когда мы выехали на окраину небольшого городка. - Твои новые лучшие друзья.

Линия мужчин одетых в оранжевую форму рассеялась вдоль разделительной полосы и правой обочины, ухаживая за тоненькими саженцами подвязывая их к опорам, и складывая шмотки свежей травы и мусора в мешки. На спинах черными буквами было написано «КАЗИНС». И к моему смешанному ужасу и волнению, когда остановилось движение на красный свет, вблизи от меня оказался ни кто иной, как заключенный 802267. Снаружи, никакой проволоки между нами, только на расстоянии десяти шагов и оконное стекло. Это было в хорошем смысле слова захватывающим. Ничего подобного я не ожидала.

Его голова была опушена, глаза сосредоточены на работе. Его виски и предплечья сияли от пота. Вся моя неуверенность тут же исчезла. Все что я хотела, это прочувствовать его на свободе, вот так. На мне были украшения и макияж, а волосы распущены. Боже помоги мне, я хотела, чтобы он увидел меня такой, при полном параде.

Я нажала переключатель, чтобы опустить стекло.

— Эй, — крикнула я.

— Какого хрена ты делаешь? — рявкнула Карен.

Когда он не взглянул на меня, я попыталась вновь.

— Эрик!

Это привлекло его внимание. Карие глаза расширились, затем снова вернулись к своему занятию.

— Энн, — оскалилась Карен, и мое окно поднялось при ее нажатии на кнопку. — Боже, ты, что совсем с катушек съехала?

— Я знакома с некоторыми из этих парней. Этому я помогаю с его дисграфией. — И его сексуальным напряжением. — Я подумала, что ему будет приятно. Ну, то есть, как часто этим ребятам говорят привет на свободе?

Она сокрушенно покачала головой, словно я говорила о том, чтобы задрать перед ними майку. Я никогда не считала ее параноиком.

— Боже. Ну не зарежут же они нас за то, что мы были с ними дружелюбны — даже, если они и захотят этого, тут повсюду надзиратели.

— Им не позволено разговаривать с тобой, глупышка. Им даже нельзя смотреть на тебя. Мужчина может лишиться основных привилегий. Его могут отстранить от работы на воле.

— О. — Мое лицо пылало. — Никто не говорил мне об этом. — Я выгнула шею, когда мы снова тронулись, чтобы убедиться, что Коллиер не получил нагоняй. Похоже, я вышла сухой из воды. Вежливая часть меня хотела, опустить стекло и выкрикнуть извинения, но я усвоила урок.

Все это казалось колоссальным... варварством. Я знакома с этими мужчинами. Во всяком случае, с некоторыми из них. Для меня они были людьми, даже учениками, но все же правила требовали, чтобы я относилась к ним с таким же уважением, как к одушевленным дорожным конусам. От этой насильственной бесчеловечности, я почувствовала злость внутри.

Я повернулась к Карен.

— И что же, если какой-то придурок начнет их обзывать, или даже что-то кидать в них, они должны просто не обращать на это внимания?

— Конечно. Самое малое с чем приходиться мириться этим ребятам, так это с обидами. — Она стрельнула в меня взглядом, ее строгое выражение лица смягчилось. — Ты слишком добра, для твоего же блага. Тебе лучше быть по осторожней там.

Отруганная, я заткнулась на следующие несколько миль. Но, когда смущение сошло на нет, во мне осталось желание, тот же самый инстинкт, который заставил меня позвать его. Желание встретить его взгляд. Желание соединиться с ним.

— Я хочу сэндвич, — сказала Карен, когда мы подъезжали к следующему маленькому городку. У нас был час до следующей остановки.

— Я — за.

Она свернула на обочину возле придорожного семейного ресторанчика. Магазин по соседству привлек мой взгляд. Божественная Дебби. Магазин женской одежды, явно чья-то обреченная мечта. Люди, живущие в этом округе, едва могли позволить себе поход в супермаркет — и уж тем более шопинг в бутике. Бьюсь об заклад, он не проживет и трех месяцев, но пока, он определенно является гордостью и радостью Дебби.

И прямо там, в витрине было красное платье.

— Я вернусь через минуту, — сказала я Карен. — Хочу кое-что посмотреть здесь.

— Хочешь, я закажу тебе еду?

— Конечно.

— Что?

— Удиви меня, — сказала я, не совсем слушая. Мои ноги несли меня к витрине и к красному платью.

Я не смогу одеть это в тюрьму — оно было до колен и с бретелью-петлей. Если Шонда сойдет с ума и пустит меня в общий зал, то произойдет бунт.

Я открыла дверь, и меня поприветствовала кантри-музыка и благословенный порыв кондиционера.

— Добрый день! — сказала пожилая женщина, возможно, Дебби, выходя из-за прилавка. Я была единственным покупателем. Могу поспорить, что я первая за все утро.

— Добрый.

— Я заметила, как вы смотрели на платье в витрине. — Шл*ха, добавила она в моих мыслях.

Я кивнула.

— Оно прекрасно, но мне нужно что-то более строгое, что можно надеть на работу. У вас есть что-то еще той же расцветки, может блузка? Подойдет с коротким рукавом, но без выреза.

Она показала мне несколько вариантов, но все было слишком летним, украшено бусинами или с вырезами, или слишком вызывающим.

Когда она ушла в подсобку, чтобы что-то проверить, я порылась в вешалках.

И нашла то, что искала.

Это был мягкий вязаный свитер в кремовых тонах с рукавами три четверти и с не слишком широким вырезом лодочка, из-за которого не будут выглядывать бретельки бюстгальтера. А посередине располагался огромный красный мак, яркий, словно мараскиновая вишня на ванильном мороженом.

— Извините, ничего нет, — сказала она, возвращаясь.

— Я примерю это, — сказала я, выставив свою находку.

Она провела меня к кабинке и закрыла шторку. Свитер села как влитой, и я изучила форму, заверив себя, что мак не был похож на женский половой орган, как большинство цветов.

Сам по себе свитер не был красным.

Но цветок был дерзким, как полотно перед быком.

Все же. Он не совсем красный. Я не совсем шл*ха. Только частично. Только слегка шл*ха.

Мне нравится. Я надену его — если не завтра в Казинс, тогда по другому случаю. Я переоделась, и направилась к прилавку.

— У вас есть такой же на размер больше? — Он идеально подходил для задуманного, но это бы позволило заключенным более точно оценить мои размеры, чем в любых других моих нарядах, которые я носила.

— Боюсь, он последний в своем роде.

Я постучала пальцами по вешалке, и закусила губу. Я бы могла накинуть сверху кардиган. Позволив выглядывать только красной вершинке цветка. Небольшой привет от легко доступности.

— Я сделаю скидку в пять долларов, — сказала женщина, и этого хватило, чтобы убедить меня.

— Согласна.

* * *

— Миленький свитер, — сказала Шонда, удерживая его перед собой.

Это была моя четвертая пятница в Казинсе, и впервые за все время, она позволила мне остаться в нижнем белье вовремя досмотра.

Когда я снова натягивала джинсы и свитер, я спросила.

— Не слишком обтягивающий, нет? Я бы могла оставить кофту, но сегодня жарко...

Она засмеялась.

— Для этих мужчин и парка была бы довольно обтягивающей. Они все гадают, что под твоей одеждой, Энн. Если ты хочешь дать им дополнительную подсказку, это твое дело. Этим ты не нарушаешь ни один кодекс, но решай сама, сколько внимания ты хочешь к себе привлечь.

Я одела эту вещь. Мне хотелось немного внимания. Немного очень-очень специфического внимания, от одной пары мужских глаз среди пары сотен, с которыми я сегодня встречусь. Но с того момента, как я купила свитер, что-то странное появилось во мне. Что-то инвазивное с ползучими стеблями. Эти щупальца захватили меня, и закрутили в ощущениях, которые я не испытывала на протяжении пяти лет — женское кокетство.

Пять лет.

Пять лет с момента, когда мне хотелось быть сексуальной, и привлекать это внимание.

Пять лет с момента, когда Эрик Коллиер был с женщиной.

Большой срок с момента, когда женщина чувствовала себя женщиной, а мужчина мужчиной. Большой срок для двух людей, чтобы запереть свои потребности в темноте, размышляла я, застегивая пуговицы кардигана, скрывая большую часть красного цветка, большую, но не всю. Внутри было жарко, и мне хотелось расцвести.

Шонда провела меня по коридору мимо общего зала. Энергетика Коллиера привлекла мой взгляд к нему. Этот темный взгляд, опустился всего на секунду, разглядев гораздо больше, чем просто форму моей груди, к которой стремились взгляды других мужчин. Его глаза вернулись к моему лицу, и я тоже увидела красный. Лаву в этом взгляде.

Я почувствовала, как мои бедра раскачиваются сами по себе, и одернула себя. Уставилась на воротник Шонды, пока мы проходили мимо оставшихся закрытых дверей.

Я провела утренние занятия, хотя не могу сказать, как мне это удалось. Мои глаза были прикованы к часам, мои мысли не понятно где. Я практически вбежала из класса «Б» в офис. Интересно, заметил ли кто-нибудь, как я отправилась на обед одна. Возможно, сочли меня социопатом.

Вы не причем, могла я сказать им. Это, просто чертова порнография, что происходит за моим окном. Я просто не могу перестать наблюдать за этим.

Это был единственный раз, когда я почувствовала контроль над своей одержимостью. Я осознала это, отыскав Коллиера в толпе только что вывалившейся во двор. Кивнул черным парням в их углу. Снял майку. Тридцать подтягиваний, пятьдесят отжиманий, пятьдесят приседаний, и повтор. Затем эти двойные упражнения, которые он делал в конце — потягивание, затем упор лежа на одной руке, с удвоенной скоростью, по двадцать раз на десерт. Иногда после этого он бегал по двору несколько кругов, но сегодня он был вовлечен в разговор с другими занимающимися парнями. Скрестив руки на голой груди, его язык тела ничего не выдавал, майка висела на его плечах — не выражая никакой открытой агрессии, но и не выявляя особого дружелюбия.

— Держись здесь, если ты черный, — сказал Уоллес во время обсуждения книги на тему социального разделения, — лучше разговаривать только с черными, или никто не станет на твою сторону, если случится какое дерьмо. И это даже не расизм — это просто основы гребанной математики. Один, два, три, четыре, — сказал он, указывая на себя и еще несколько близ сидящих мужчин. — А если ты белый, то лучше держись с белыми. Один, два, три, гребанная четыре, — сказал он снова, махнув на другую сторону класса. — Математика. Забудьте об этом дерьме о смешанной дружбе как в шоушенке. Здесь не смешивают шоколад с ванилью.

— А если ты, говнюк, что-то среднее между карамелью, — один из примерно тех латиноамериканцев добавил с ухмылкой. — То ни один надзиратель не спасет твою задницу.

Группа разразилась от смеха, который объединил на мгновение их идеальные разделения.

Эта дискуссия доставляла мне дискомфорт, но довольно странно, что каждый мужчина в комнате, казалось, абсолютно спокойно отнесся к тому, как Уоллес объяснил свое виденье, отчего солнце светит днем, а луна ночью.

Я вернула нас обратно к истории, но украдкой посмотрела на Коллиера. На его лице осталась тень улыбки. Должно быть, он тоже посмеялся над шуткой, и мне захотелось увидеть это. Услышать. Держу пари, его смех был довольно тихим — с легким выдохом, и косой ухмылкой. Не злобный, а всего лишь озорной.

Возможно, в один из этих дней я вызову его смех. Возможно, сегодня, во время «Источников».

Ага, точно. Мне везет, когда я хотя бы могу сделать вдох рядом с этим мужчиной.

У него заняло столько времени, чтобы подойти ко мне во время «Источников», что я начала поглядывать на свою грудь, проверяя достаточно ли хорошо видно красный цветок, раздумывая, вдруг, это не считается, и переживая, что этого недостаточно.

Затем, без пяти минут пятого, его высокая тень вошла в дверь, с листком в руке. Я помогала кому-то заполнять правовую форму, и, мгновенно почувствовала себя опьяненной и заторможенной, затрудняясь отвечать на его простые вопросы. Я извинилась, сославшись на жару. И не раздумывая, расстегнула пуговицы на кардигане и сунула его в сумку.

В ту секунду, когда я осознала это, я замерла. Обведя взглядом комнату, ожидая увидеть два десятка пар глаз уставившихся на меня с широко раскрытыми глазами, словно я разделась догола. Именно так я себя и чувствовала с оранжево-красным цветком, искрившимся на моей груди. Несколько парней действительно заметили перемены, но я одна, была той кто, чуть не умер от сердечного приступа.

Ровно в пять зазвенел звонок, и мужчина которому я помогала, сказал спасибо и собрал свои вещи. Я последовала его примеру, а Коллиер подошел ближе.

— Мне жаль, что я опоздал к тебе, — сказал он, смотря то на свитер, то на лицо, то на свитер, то на лицо.