Елена Рахманова - Цап-царап, моя радость

К Новому году положение более-менее стабилизировалось. Во всяком случае, Лина поняла, что укладывается в немыслимо короткие сроки и ее работой довольны. В какой бы глубокий ступор она ни впадала от ужаса, узнав о новом задании, где-то на задворках сознания брезжила мысль: это уже было и закончилось, тьфу-тьфу-тьфу, благополучно.

С деньгами стало значительно легче, даже появлялась время от времени мысль обзавестись собственной съемной квартирой. Но почему-то было жаль расстаться с колоритной парочкой – Акси и Сявой. Фамилия в титрах, естественно, сказалась на гонорарах, выплачиваемых издательством, в смысле их повышения. А на телевидении задумали снимать сериал по мотивам одного из ее романов. Словом, Эвангелина Ковальска постепенно становилась популярной.

Лишь один человек на свете невзлюбил Эвангелину Ковальскую лютой ненавистью. И чем больше было на слуху имя этой входящей в моду писательницы, тем сильнее росла в Артеме глухая злость на нее. Ведь именно с ней был связан самый темный момент его жизни.

«Ну выбрала бы какую-нибудь другую книгу… Дюма там или Жорж Санд, например. Все не так бы резало ухо и глаз, как это претенциозное словосочетание – Эвангелина Ковальска!» – негодовал Артем, натыкаясь на эти имя и фамилию и делая вид, что не видит и не слышит их. А может, он точно так же возненавидел бы и Дюма, сделай Лина прощальную надпись на одном из его творений. Кто знает? Но ей под руку попалась именно Ковальска, и для Артема она стала знаком беды в его жизни.

Дело дошло до того, что он уже завидовал Лехе, в канун Нового года сочетающегося законным браком со своей Светкой. Десятидневные рождественские каникулы они решили обратить в свадебное путешествие, избрав своей базой гостиницу в Суздале, с лоскутными покрывалами на кроватях и шкурами на полу, и наезжая, когда возникнет душевная потребность, в города Золотого кольца. Будущим молодым эта идея показалась классной своей патриотичностью и интеллигентностью. Ни Париж, ни Гавайи, ни Хургада, ни Коста-Браво, а исконно русские земли, Святая Владимиро-Суздальская Русь. «Прослезиться можно, черт возьми, от умиления, глядя на самих себя», – думал Леха, обалдевая от собственной неординарности.

Правда, со всеми остальными атрибутами свадебных торжеств они согласились. Будут и белый лимузин с помятым ветром и непогодой букетом искусственных цветов на радиаторе, и пара голубков, подброшенных в небо у порога ЗАГСа, и дождь из лепестков роз и крупяных изделий при входе в ресторан и прочее, прочее, прочее. Но и тут Леха со своей невестой умудрились выпендриться: у свидетелей через плечо вместо красных лент с пояснительной надписью золотом, кто они такие есть, будут полотенца. Те, что еще Светкина прабабушка вышивала и обвязывала кружевом для собственной свадьбы.

«У меня тоже такие будут», – решил Артем, принимая деятельное участие в подготовке празднования знаменательного события. И вдруг погрустнел: да ждет ли его когда-либо нечто похожее? Под «похожим» он подразумевал счастливо суетящуюся, с восторженно сияющими глазами невесту, его невесту с чудесными ямочками на щеках…

Время шло, а он все никак не мог забыть Лину. И не поддавалось сие никакому разумению, хоть тресни.

Одно только радовало: фрекен Бок и Мурка неожиданно заключили перемирие, и у него уже не замирало сердце от дурного предчувствия, когда он подъезжал к дому. Обе, правда, поглядывали друг на друга с опаской и подозрительно, но активных вылазок в сторону противника не предпринимали. Артем готов был расцеловать кошку за то, что та усмирила свой скверный нрав и пошла на уступки. А за неделю до Нового года он в очередной раз нашел повод возгордиться Муркой.

Возвращаясь в тот день домой, Артем клял на чем свет стоит гнилую московскую зиму, когда, сколько ни мой, машина все равно оказывается заляпана грязью, а ботинки промокшими. Вдруг истошное кошачье мяуканье привлекло его внимание.

Он взглянул направо, туда, где стояли невзрачные пятиэтажки, из-за оформления балконов по принципу «кто во что горазд» выглядевшие на редкость неряшливо. На желтой газовой трубе, опоясывающей один из жилых домов на уровне первого этажа, боязливо переминалась с лапы на лапу толстая серо-белая кошка, оглашая окрестности душераздирающими воплями. В метре от кошки из приоткрытого окна к ней протягивал руку пожилой усатый мужчина, другой он придерживал у шеи ворот байковой клетчатой рубахи. Но кошке никак не хватало решимости – или сноровки – развернуться на узкой, скользкой от наледи трубе, и она продолжала взывать о помощи на своем родном языке.

Не отдавая отчета в своих действиях, Артем притерся к обочине и затормозил. Затем, наплевав на то, что на нем тонкие кожаные ботинки, распахнул дверцу. Под окнами дома дворники набросали сугробы высотой до метра, но что значат загубленная обувь и возможный насморк по сравнению со спасенным живым существом!

Но тут из-за угла дома показалась полная тетка не первой по счету молодости. Была она в коротком велюровом халате на «молнии», разрисованном разлапистыми зелеными пальмами на фоне малиново-розового заката, и в высоких зимних сапогах на босу ногу. Достигнув гряды сугробов, тетка ничтоже сумняшеся ринулась на их преодоление. При этом – Артему это было хорошо слышно – она ни на секунду не переставала уговаривать свою киску не волноваться.

Утопая в снегу, женщина достигла того места, над которым вопила ее любимица, протянула руки и приняла ту в свои надежные материнские объятия. Тут же мужчина захлопнул окно и скрылся в глубине комнаты.

Артем облегченно перевел дыхание. А ведь раньше, примерно полгода назад, проехал бы мимо, не обратив внимания, или бы даже досадливо поморщился, услышав пронзительные «мяу».

«Нет, но насколько моя Мурка отважнее и сообразительнее этой, – с гордостью подумал он, поворачивая ключ в замке зажигания и трогая машину с места. – А кое у кого еще хватает ума утверждать, будто все кошки одинаковы».

Дома его поджидала степенно улыбающаяся Фрида Яковлевна.

– Никогда не думала, что скажу это, но правда превыше всего, – заявила она, едва Артем разделся. – Ваша Мурка действительно разительно отличается от ей подобных… Только это не сразу можно разглядеть, – сочла нужным добавить она.

– И что навело вас на такую мысль? – В присутствии этой дамы Артем и сам начинал выражаться несколько старомодно, возможно из желания соответствовать.

– Она явно старается сделать мне приятное. Вы представляете? – И фрекен Бок изумленно приподняла брови.

Такого великодушия от Мурки Артем не ожидал и насторожился. Что еще придумала эта хитроумная чертовка?

– Помните, еще в первый день нашего знакомства с Муркой я купила ей мячик с хвостом? – Артем кивнул, хотя ничего подобного не помнил, хоть убей. – Так вот, она вдруг откуда-то его достала и стала на ковре играть с ним, так мило, так занятно, что я даже развеселилась.

– Очень рад, – ответствовал Артем и решился наконец-то сказать: – Я должен признаться вам, Фрида Яковлевна, эту кошку не приятель дал мне на время, это я подобрал ее на улице. Уж простите, что поначалу обманул…

Она великодушно отмахнулась от его извинений:

– Нечто подобное я и предполагала с самого начала. Но, как говорится, кто старое помянет, и все такое прочее.

А когда фрекен Бок ушла и они остались с Муркой вдвоем, Артем неожиданно подумал: неужели все уже устоялось и никаких перемен в его жизни не предвидится? Он никогда больше не позволит себе ходить по дому небритым и в мятых тренировочных штанах, на плите его всегда будет ожидать ужин, на холодильнике – записки от фрекен Бок. А Мурка из хитроумной дерзкой твари превратится в кошку, что заменяет собой живую игрушку. Еще немного – и на письменном столе вновь появятся изысканные безделушки – символы его побед над красавицами.

И так ему стало тошно и горько от этих мыслей, что захотелось оказаться как можно дальше и от своей благоустроенной квартиры, и от своей такой же благоустроенной жизни…

В воздухе пахло весной, и сказать об этом другими словами просто не получалось. На улице по-прежнему лежали осевшие из-за плюсовой температуры сугробы ставшего уже серым снега, из-под колес машин летели мелкие камешки, что разбрасывали уборочные машины, местами на асфальте и проезжей части было скользко от наледи, но весной пахло до умопомрачения. А может, в голове просто звенело от звонкого чириканья воробьев и треньканья синиц, которых словно стало намного больше, чем месяц, да что там месяц – неделю назад.

И пахло открытием традиционной книжной ярмарки на ВВЦ. На фирме Артема подготовка к ней шла полным ходом. «Аркадиа-пресс» в этом году отмечала двадцатипятилетние своего успешного существования и собиралась основным местом проведения торжеств сделать ярмарку. Их стенд, а точнее, огромный кусок выставочной площади должен был превратиться в грандиозное нечто, демонстрирующее достижения издательства в смысле продвижения в читательские массы разумного, доброго, вечного так, как это понимало руководство.

Деньги на это были выделены немалые, и работа шла полным ходом.

– Интересно, а куда они потом всю эту хреновину денут? – спрашивал любознательный Леха, рассматривая эскизы громадных, под потолок выставочного зала, конструкций.

– А тебе что за дело? – индифферентно отвечал Артем, отбирая, отбраковывая, согласовывая и утверждая сметы и проекты оформления. – Это их проблема.

Его все больше и больше начинал раздражать друг Леха, с его чуть ли не постоянно блуждающей на лице блаженной улыбкой счастливого новобрачного. «Ну сколько можно? Уже два месяца прошло после бракосочетания, пора бы и прийти в себя. Так нет, словно мне назло, сияет как начищенный пятиалтынный», – злился Артем, не смея признаться самому себе, что отчаянно завидует приятелю.

А тут еще тот, от кого он меньше всего этого ожидал, нанес ему удар – подло, в спину.

Ни о чем не подозревая, он в тот день возвращался домой. Его поджидала фрекен Бок, которую он даже мысленно все чаще называл Фридой Яковлевной. Как-то само собой получилось, что время от времени они вместе пили чай.

И вот тем вечером домработница встретила его с таинственным видом и, заговорщически прижав палец к губам, жестами пригласила Артема следовать за ней. Он пошел, заинтригованный, но мало подготовленный к тому, что его ожидало.

А ожидало его следующее. На раме открытой форточки расположилась Мурка, причем в ее позе было столько же томной неги, сколько у одалисок на полотнах художника, подсевшего на гаремную тематику.

– Вот черт! – невольно воскликнул Артем, качая головой. – И что сие означает? – полюбопытствовал он у Фриды Яковлевны.

Та молча указала подбородком на что-то за окном.

Артем приблизился к подоконнику и остолбенел. Снаружи перед домой рос огромный тополь, оставшийся с прежних времен и чудом переживший стройку. Его толстые нижние серо-зеленые ветви почти достигали стены дома. И вот на одной из них в вальяжной позе расположился здоровенный котище. Кот-рецидивист Тихон.

Был он самой банальной полосатой расцветки и довольно преклонного для его собратьев возраста. Однако выглядел Тихон не ленивым и толстым, как любой домашний кот на его месте, а этаким матерым зверюгой, прошедшим огонь, воду и медные трубы, если таковые, конечно, случаются в кошачьей жизни. Принадлежал Тихон профессору с шестого этажа, и все жильцы об этом знали. Сам профессор выделялся из среды тех, кому было по карману обзавестись квартирой в этом элитном доме, и поселил его здесь успешный сын, основное время обретающийся с семьей в загородном особняке.

Специалист по истории древнеримской сатиры, Павел Николаевич Огородников мало обратил внимания на перемены, произошедшие в его жизни. Мебель его окружала та же, что и прежде, а то, что всем книгам нашлось место в умножившихся шкафах, его только радовало и облегчало нахождение нужной. Да и Тихон лежал на привычном месте в кресле-качалке, правда, за исключением того времени, когда шлялся неизвестно где. А шлялся он постоянно, сколько его помнили в семье, и ничего поделать с этим было нельзя. Именно шлялся, потому что никакое другое слово не подходило к этому коту с плоской наглой физиономией, всегда прищуренными раскосыми глазами, шрамом через всю левую половину морды и рваным, безжизненно висящим тоже левым ухом.

Тихон умел себя поставить не только в семье. Жильцы престижной новостройки, встретив его у подъезда, прежде всего осведомлялись, не направляется ли он домой, и долго держали дверь открытой, пока кот прикидывал, как ему поступить. Если Тихон все-таки соблаговолял войти, то его пропускали в лифт, нажимали для него кнопку шестого этажа и с уважением смотрели вслед, как, задрав хвост, он неспешно выходит и с достоинством направляется к двери своей квартиры. Затем до пассажиров поднимающегося лифта доносился хриплый гортанный «мяв», которым Тихон оповещал хозяина, что он вернулся с прогулки.